Юрий Мухин - Наука Управлять Людьми. Изложение Для Каждого
Можно сделать вывод, что не следует сравнивать, скажем, душевое потребление мяса или хлеба в различных странах просто так, чтобы определить, хорошо или плохо живут люди. Нужно оценить климат в этих странах, комфортность их жилищ и рабочих мест, доступность транспорта и физические усилия, затрачиваемые в быту и на работе.
Если мы вспомним, что Россия — страна с долгой и холодной зимой, с огромными расстояниями, а в прошлые века и с тяжелым крестьянским трудом, то поймем, почему хлеб — основа русской пищи. (Под хлебом здесь имеются в виду и каши, и все мучное.) Мясо для крестьянина считалось скорее баловством. В пище крестьян России (даже прошлого века) приоритеты были следующие:
кислая капуста либо щи из нее, водка, мясо. От мяса разумеется никто не отказывался, особенно от жирного. В России всегда считалось: что сладко есть — значит, жирно есть, ведь жир — это калории, энергия. Но если была возможность выбора между мясом и водкой, то предпочитали водку. А если был выбор между водкой и щами, то предпочитали щи, поскольку то изрядное количество хлеба, что ел крестьянин, нужно было чем-то «сопроводить» для лучшего усвоения. Народ выбрал себе в качестве такого сопровождения капусту и блюда из нее.
Когда наступал голодный год, крестьянин продавал корову или бычка по цене мяса, равной цене ржи. Мы не поймем смысла этой операции, если не вспомним, что в постном мясе калорий вдвое меньше, чем в хлебе, то есть такой торговлей крестьянин вдвое увеличивал энергетическую ценность пищи.
Приведем «меню» прииртышских казаков Семипалатинского уезда в 1893 году:
Летом, в пост
5 часов. Чай с булкой
9 часов. То же
12 часов. Редька с квасом, иногда рыба
17 часов. Чай с хлебом
21 час. Остатки обеда
В мясоед
5 часов. Чай, молоко, калачи
9 часов. То же
12 часов. Щи, молоко, черный хлеб, квас
17 часов. Чай, молоко, калачи
21 час. Остатки обеда
А вот как описывает П.И.Мельников-Печерский завтрак артели приволжских крестьян, работающих зимой на лесоповале (примерно в те же годы): «Развел он огонь в очаге, в один котел засыпал гороху, а в другом стал приготовлять похлебку: покрошил гулены, сухих грибков, муку, засыпал гречневой крупой да гороховой мукой, сдобрил маслом и поставил на огонь… Петряйка нарезал черствого хлеба, разложил ломти да ложки и поставил перед усевшеюся артелью чашки с похлебкой. Молча работала артель зубами, чашки скоро опростались. Петряйка выложил остальную похлебку, а когда лесники и это очистили, поставил им чашки с горохом, накрошил туда репчатого луку и полил вдоволь льняным маслом. Это кушанье показалось особенно лакомо лесникам, ели да похваливали». Артель, заметим, ела два раза в день из-за специфики работы в короткий зимний день и длительной дороги к просекам.
Как видим, пища и богатых казаков, живущих на вольных землях рыбного Иртыша, и небедных крестьян лесного Поволжья в основном растительная, высококалорийная.
Хлеб был очень ценен, зерном скот кормили только богатые люди, крестьянину это и в голову бы не пришло. Ведь для получения килограмма мяса необходимо почти 10 килограммов зерна, в целом это потеря калорийности почти в двадцать раз. Слишком мало производилось тогда зерна в России, чтобы перейти на такой способ производства мяса. Даже в 1913 году, самом урожайном за историю империи, было произведено зерна в границах СССР всего 98 млн тонн. В 1989 году, в год прихода к власти перестройщиков, производство зерна составило 211 млн тонн, а бывало и 240 млн тонн.
Да, из полученных 98 млн тонн, в 1913 году Россия экспортировала 9 млн тонн, и нынче «мудрецы» по этому поводу заявляют, что Россия кормила хлебом всю Европу. Это не так: в России душевое потребление зерна было вдвое ниже, чем в Европе. Россия своим зерном кормила скот в Европе, она кормила Европу мясом и молоком, хотя только половина своих детей доживала до 10 лет, в том числе и из-за отсутствия мяса и молока.
Князь Багратион, полковник генштаба русской армии (надо думать, потомок героя 1812 года), в 1911 году писал: «С каждым годом армия русская становится все более хворой и физически неспособной… Из трех парней трудно выбрать одного, вполне годного для службы… Около 40 % новобранцев почти в первый раз ели мясо по поступлении на военную службу».
Между тем относительная цена на мясо в России тех времен нам должна казаться не очень высокой. Вспомним, что в начале 80-х годов белый хлеб стоил 25 копеек за килограмм. Мясо по 2 рубля в магазинах бывало редко, но на рынке его можно было купить за 3 — 4 рубля. Соотношение между ценой килограмма хлеба и килограмма мяса было примерно 1:16. А в 1914 году в Москве, относительно дешевом в смысле продовольствия городе, белый хлеб стоил 5 копеек фунт, а говядина — 22 копейки. Соотношение 1:4,5. То есть относительно хлеба мясо в 1914 году было почти вчетверо дешевле, чем через 70 лет. И тем не менее 40 % новобранцев впервые пробовали его в армии!
Эти цифры и цены показывают состояние сельского хозяйства России, доставшейся большевикам. Несмотря на то, что Россия кормилась и объективно, и субъективно практически одним хлебом (о зерне для производства молока и мяса и говорить не приходилось), то есть кормилась самым экономичным путем, производительность труда в этой отрасли была столь низка и товарность ее столь невелика, что в сельском хозяйстве работало почти 85 % населения страны. Это означало, что Россия не могла развиваться, не могла строить электростанции и заводы, не могла увеличивать свою экономическую и военную мощь, так как для всего этого требовались люди, их нужно было брать из сельского хозяйства, но тогда оставшиеся крестьяне не смогли бы прокормить работающих в промышленности. Это был тупик. К концу 20-х годов, несмотря на нэп, товарность сельского хозяйства упала до 37 %. Крестьяне практически съедали все, что выращивали, и два человека, занятые сельским трудом, были едва способны прокормить одного горожанина даже одним хлебом.
Как поднять товарность сельского хозяйства, все понимали — нужно было поднять производительность труда. Как поднять производительность труда, тоже было ясно — путем механизации сельского хозяйства. В принципе СССР был к этому готов: приступали к строительству тракторных заводов, закупали технику за рубежом.
Но возникал вопрос: кому дать технику? О том, что трактор должен получить крестьянин-единоличник — "фермера, не могло быть и речи. У него бы не хватило денег на такую покупку, и он бы никогда не окупил его на своем крошечном наделе.
Очевидны были три пути.
Первый — быстро восстановить в сельском хозяйстве крупного землевладельца. Он бы купил трактора и комбайны, и поля, которые обрабатывали 50 человек, стали бы обрабатывать всего 5, а 45 высвободились бы для промышленности. Даже если бы во главе государства стояли не коммунисты с их представлениями о буржуазии и всеобщей справедливости, а какое-то нейтральное правительство, то с точки зрения управления индустриализацией страны перед ним возникли бы сложнейшие проблемы. Ведь рабочие руки стали бы высвобождаться непредсказуемо: помещику плевать на судьбу тех, кто остался без земли и работы. Любое правительство постаралось бы избежать ситуации с миллионами безработных и обездоленных людей. Коммунистам этот путь не подходил в принципе.
Второй путь был очень соблазнительным и теоретически хорошо проработанным, к примеру, экономистом Чаяновым. Это путь кооперации. Он кажется настолько хорошим, что его надо рассматривать вместе с третьим путем — коллективизацией сельского хозяйства. Упрощенно изложим идею кооперации: крестьяне, продолжая владеть каждый своим наделом земли, своим тягловым и продуктивным скотом, сообща покупают технику (за наличные или в кредит), скажем, из расчета один трактор на 10 человек, который обрабатывает поля всех по очереди. Упрощенно изложим и идею коллективизации: крестьяне отказываются от своих наделов, тяглового и продуктивного скота, передают все это в общее пользование и становятся работниками коллективного хозяйства, получая от него доход пропорционально количеству и качеству своего труда.
Если говорить о количестве сельхозпродукции, полученной от одной деревни, а следовательно, и от всего сельского хозяйства, то кооперация по сравнению с колхозом имеет очевиднейшие преимущества. Обработку своего личного участка земли крестьянин проведет гораздо тщательнее, чем колхозного поля. Он обиходит своих быков и лошадей лучше, чем конюх на колхозной конюшне. Его хозяйка за своими коровами, телками, бычками и свиньями присмотрит лучше скотницы, доярки или свинарки на колхозных фермах. А это, без сомнения, дало бы 10—15 % прироста сельхозпродукции по сравнению с колхозом на той же земле.
Это настолько очевидно, что просто глупо обвинять большевиков и Сталина: дескать, они этого не видели или не учитывали личного фактора в работе. Все видели и все учли в отличие от критиков коллективизации. Последние забывают, что кооперация не дает повышения товарности и не высвобождает людей для промышленности. С помощью трактора крестьянин-кооператор весной обрабатывает свой надел не за 20, а за 2 дня, покос успеет произвести не за 10, а за один день и так далее. Работа его становится легче, но она есть, и бросить свой надел он не может. Он не может стать сталеваром или шахтером, инженером или офицером. Для крестьянина кооперация — облегчение труда, для страны — тупик. А колхоз — это источник трудовых ресурсов. С ростом степени механизации и производительности труда в сельском хозяйстве крестьян не сгоняли с земель, как это случилось бы при помещике, они не болтались без дела, будь они кооператорами, а уходили на работу в города, но только тогда, когда там появлялось для них рабочее место. До этого момента 70 трудодней в год делало их полноправными колхозниками, и колхоз давал им средства к существованию. Да, и у Сталина были своры научных консультантов, но Сталин отличался от тех, кто был после него, тем, что сам понимал, что делает. И он, ведя страну по пути коллективизации, достиг того, чего хотел.
