Михаил Ремизов - Русские и государство. Национальная идея до и после «крымской весны»
Несовершенство законодательства и правоприменительной практики
Неэффективность этнорелигиозной политики государства связана также с несовершенством законодательства и правоприменительной практики.
«Антиэкстремистское» законодательство, формировавшееся с начала нулевых годов для противодействия этнорелигиозным угрозам (в 2002 году был принят закон «О противодействии экстремистской деятельности» и в связи с ним инициирован целый ряд поправок в другие законы), критикуют с двух различных прямо противоположных позиций: одни говорят, что оно недостаточно жесткое и не позволяет применять эффективные санкции к лицам и организациям, представляющим серьезную общественную опасность (по сути – объявившим войну государству и обществу); другие – что оно избыточно репрессивное и постоянно генерирует череду несправедливых приговоров и абсурдных запретов. Как ни странно, правы и те и другие.
Условно говоря, те санкции, которые предусмотрены по так называемым «антиэкстремистским статьям» (ст. 280, 282 УК и др.), – это «слишком много» для вольнодумцев и нонконформистов разных мастей и «слишком мало» для фактических пособников терроризма. Больше того, реальная опасность и общественное неприятие преступных действий по поддержке и организации криминально-террористических сообществ микшируется тем, что они ставятся в один ряд с «мыслепреступлениями» или оппозиционным гражданским активизмом.
К сожалению, само понятие «экстремизм», применяемое в качество общего знаменателя и к «другороссам», перешедшим дорогу местной власти, и к сторонникам ИГИЛ, этому только способствует. По сути, оно становится неявной индульгенцией для по-настоящему опасных движений и общественных сил.
В этой связи и законодательство, и, главное, правоприменительную практику необходимо решительно и последовательно развернуть в сторону противодействия не экстремизму как таковому, а экстремизму, системно связанному, во-первых, с инфраструктурой террора, а во-вторых, с организованной преступностью. Из огромного числа общественных и идейных течений в России, которые можно счесть по тем или иным признакам «экстремистскими», этим двум критериям отвечает в первую очередь (и почти исключительно) радикальный исламизм.
В 2008 году Департамент по борьбе с организованной преступностью и терроризмом МВД России был преобразован в Главное управление по противодействию экстремизму (так называмый «Центр Э» МВД РФ). К сожалению, дело не ограничилось сменой названия – произошла расфокусировка и переориентация довольно влиятельной и профессиональной структуры на непрофильные функции «политической инквизиции» (произвольное расширение круга угроз чревато соблазном сосредоточиться на том, что проще и безопаснее). Чтобы приносить пользу стране, этой структуре – не обязательно на формальном, а на содержательном уровне, – необходимо проделать обратную эволюцию, т. е. сфокусировать все усилия в средоточии угроз, где пересекаются и взаимно увязываются: интегральная антироссийская идеология (ваххабизм / панисламизм); сеть ОПГ и растущее влияние в криминальном мире; разветвленная и устойчивая инфраструктура террора.
Необходимость ограничения иммиграции
Массовая иммиграция в Россию из государств Средней Азии является важнейшим долгосрочным фактором, питающим исламский радикализм на просторах РФ, главным образом – в столицах и промышленных регионах, в местах повышенной концентрации трудовых мигрантов. Иммигранты – узбеки, таджики, киргизы и т. д. – легко находят друг с другом общий язык на почве общности трудовых интересов, а единство религии служит дополнительным средством консолидации. В этой среде, учитывая ее непростое социальное и правовое положение, пропаганда ваххабитов оказывается особенно эффективна. «Бойцы джихада» широко вербуются из среднеазиатских мигрантов, а некоторые едут в РФ из Средней Азии, уже будучи убеждёнными ваххабитами, с целью разжечь «пламя джихада» на российской территории. Это подтверждается раскрытием в последнее время организаций экстремистов из числа среднеазиатских мигрантов в ряде регионов (Московский регион, Поволжье). Концентрация мигрантов в Москве, Петербурге, других крупных городах и их областях создает дополнительную угрозу расширения исламистских сетей.
В связи с этим необходимо ужесточение иммиграционной политики на южном направлении. Прежде всего актуально:
● введение визового режима с государствами Средней Азии (кроме Казахстана как члена Таможенного союза) и отказ от включения в состав Таможенного союза Киргизии и Таджикистана (отнюдь не только по причине иммиграционных рисков – но о других причинах необходимо говорить отдельно);
● создание эффективных механизмов контроля на южной границе (РФ с Казахстаном или на границах общей с Казахстаном таможенной территории – в зависимости от позиции Астаны) и депортации нелегалов;
● последовательное давление на работодателей, использующих труд нелегалов, и наказание организаторов нелегальной иммиграции.
Конечной целью таких мер должно стать полное прекращение трудовой миграции в Россию из Средней Азии, за исключением репатриантов и отдельных категорий специалистов, точечно отбираемых рекрутинговыми центрами, которые могут быть созданы в интересах РФ в регионе.
Сегодня подобные меры – не только вопрос нормализации общественного развития, но и прямой императив национальной безопасности. России будет крайне трудно интегрировать в правовое и культурное пространство страны свой «внутренний Юг». Но если эта задача будет усугубляться массированной демографической экспансией «внешнего Юга», она станет абсолютно нерешаемой.
Оптимизация финансово-экономических мер
Обострение этнорелигиозных угроз в относительно благополучных с экономической точки зрения республиках Повольжья говорит о том, что уровень развития региона – отнюдь не главный фактор в вопросах этнополитической стабильности. Об этом свидетельствует и множество исторических примеров, как далеких (Квебек, Каталония и др.), так и близких (в СССР точками «этнического возгорания» стали цветущее Закавказье и промышленно развитая Прибалтика). Поэтому ставка федерального центра на экономическое субсидирование республик Северного Кавказа как главный метод профилактики нестабильности ошибочна. Даже если допустить (сугубо гипотетически), что выделяемые средства будут работать на социальную защищенность населения и экономическое развитие регионов, это не гарантирует страну от сепаратистских, этнократических, исламистских угроз.
Сказанное не означает, что экономические факторы подобных угроз не важны. Напротив, они относятся к числу решающих. Однако более продуктивно их связывать не с уровнем развития региона как таковым, а с конкретной конфигурацией экономических стимулов, влияющих на поведение административных элит, бизнеса, массовых социальных слоев. Такие стимулы могут как сокращать нестабильность, так и катализировать ее.
Наиболее очевидная проблема в этой связи – каналы финансовой подпитки подполья, включая внешние источники и организованную этническую преступность по всей стране. Но более сложной и системной проблемой является сама модель экономической поддержки республик Северного Кавказа со стороны федерального центра. Она имеет ряд системных недостатков и, в целом, скорее усугубляет, чем сокращает этнополитические риски.
● Нестабильность служит для этнократических элит «товаром», выгодно продаваемым на внутреннем «административном рынке» (бюджетные трансферты, участие в ФЦП, инвестиции/кредиты со стороны окологосударственного крупного бизнеса и т. д.). Существует угроза того, что такая модель отношений с федеральным центром, успешно апробированная на Северном Кавказе, может быть заимствована этноэлитами других республик РФ.
● Расходование получаемых средств подпитывает «подполье» как политически (усиливая главные раздражающие факторы – клановость, неравенство, коррупцию), так и, отчасти, финансово (через рэкет по отношению к административным элитам и аффилированным с ними бизнес-структурам).
● Львиная доля средств, выделяемых Центром на развитие республик Северного Кавказа, выводится элитами в соседние и центральные регионы России. Что, в свою очередь, означает бурную экспансию клановой экономики за пределы Северного Кавказа, со всеми вытекающими последствиями, и еще меньшую заинтересованность правящих кланов во внутренней стабильности республик (главный экономический резон которой – защита инвестиций).
● Мегапроекты, инициируемые федеральным центром для развития и стабилизации региона, такие как «Курорты Северного Кавказа», имеют/будут иметь в дальнейшем обратный эффект, так как, во-первых, не основаны на вовлечении местного населения и распределении рисков с местным бизнесом (на этой почве уже возникло и впоследствии будет возникать немало конфликтов), во-вторых, создают зоны повышенной уязвимости федерального центра перед лицом диверсионно-террористических и иных форм шантажа.
