Николай Леонов - Холодная война против России
Поскольку многие вопросы, которые там обсуждались в связи с направлениями развития науки и политики в области вооружений, и сейчас остаются национальными секретами, я остановлюсь лишь на том, как бессистемно и импровизированно принимались некоторые решения по важнейшим вопросам, связанным с безопасностью страны. У меня сложилось твердое убеждение, что никакой ясной концепции, а тем более осмысленной программы разоружения у нас тогда не существовало. Выдвигавшийся принцип «разумной достаточности» фигурировал только как словесная формула. Научно и экономически обоснованного военно-технического наполнения ее не существовало. Никто из политических или военных руководителей не смог бы тогда ответить даже сам себе, в чем же выражалась эта «разумная достаточность», переведенная на язык количественных показателей вооруженных сил, вооружений, экономических затрат.
В ходе работы «большой» и «малой» пятерок все время «искрило» из-за плохих контактов между МИД и Министерством обороны. Собственно, сами контакты были нормальными, но подходы к решению проблем были пропитаны разным содержанием. Мидовские эксперты всегда отстаивали ту линию, которая могла гарантировать принятие и подписание соглашения американской стороной. Это была последовательная линия уступок. Она могла диктоваться ведомственным стремлением во что бы то ни стало добиться «результата» в виде очередного согласованного и готового к подписи документа. Складывалось впечатление, что дипломаты-профессионалы не выдерживали тягучих, трудных переговоров, отказывались от противоборства со своими американскими коллегами и готовы были пойти на сдачу позиций. Могли быть и другие причины. Отстаивая на рабочей группе те или иные позиции, они никогда не ссылались на то, что их точка зрения наиболее точно соответствует интересам государства. «Успешность переговорного процесса» заменяла им категорию «национальной безопасности».
* * *Самым уязвимым местом в подходе Шеварднадзе и его сотрудников к переговорному процессу было то, что они работали бессистемно, хаотично, не подчиняя свои усилия и усилия других ведомств какому-то определенному принципу, лежащему в основе политики государства. В истории дипломатии известны эпизоды, когда дипломаты даже потерпевших поражение государств умудрялись спасти территориальную целостность и защитить интересы своих стран путем выдвижения какого-либо универсального принципа, выгодного своей стране. Например, после разгрома наполеоновской армии и высылки самого императора на остров Святой Елены над Францией нависла угроза расчленения, но ее тогдашний министр иностранных дел Талейран выдвинул на Венском конгрессе принцип «легитимизма», то есть торжества законности, и тем самым отстоял границы Франции. При создании системы Организации Объединенных Наций великие державы-победительницы взяли за основу принцип равенства государств и, в общем, последовательно провели его в жизнь. Даже во время драматически тяжелых переговоров с немцами в 1918 году в Брест-Литовске учитывался принцип «мир во что бы то ни стало». А вот наши с американцами переговоры по разоружению велись без опоры на какой-либо принцип, иначе говоря, беспринципно.
Каждый раз, когда внимание МИД обращалось на необходимость определиться в этом краеугольном вопросе, его представители либо отмахивались, либо откровенно сердились. Предлагалось, в частности, положить в основу всех переговоров по разоружению принцип «равной безопасности», которому и подчинить всю дальнейшую работу. Один из членов нашей делегации в Женеве, где шли сами переговоры, как-то шепнул мне на ухо: «Не настаивай, не пройдет, мы уже пробовали обсудить этот вопрос в Женеве, американцы не согласились ни в какую». Через какое-то время все смирились с «принципом беспринципности», и вся работа устойчиво приобрела характер нервического реагирования на целенаправленное наступление американской стороны. От этого и заседания рабочей группы или даже «большой пятерки» носили не регулярный характер, а спорадический, в зависимости от активности делегации США. Временами нас начинало лихорадить, и заседания проводились каждые три-четыре дня, а потом наступало расслабление и месяцы проходили в прострации и бездействии.
Мне могут возразить, что, мол, и не обязательно изыскивать какой-то основополагающий принцип для переговоров. Могу согласиться, но в этом случае уместен вопрос: ради чего тогда ведутся двусторонние переговоры? Китай, например, не ведет ни с кем переговоров о разоружении, он определяет уровень своих вооруженных сил и вооружений самостоятельно, в зависимости от своих национальных потребностей. Он не насилует ни свою науку, ни промышленность, ни армию, подчиняя их чьей-то воле. Зачем нам переговоры, если мы не получаем ни равной безопасности, ни даже фиксации какого-то пропорционального соотношения наших вооруженных сил, ни признания исторически сложившейся их конфигурации? Не проще ли тогда пойти по пути самостоятельного, независимого формирования своих сокращенных оборонительных сил, освободившись от постоянно указующего перста партнеров по переговорам?
Руководство Министерства обороны и его эксперты придерживались принципа сохранения всего, что было накоплено за предыдущие годы. На них, пожалуй, и лежала главная ответственность за конкретную ненаполненность принципа «разумной достаточности». В результате весь переговорный процесс носил малоуправляемый характер. Приходилось либо приспосабливать нашу позицию к очередной выплеснутой в печать «инициативе» Горбачева, либо отбиваться от американских предложений, которые они чаще всего выкладывали за столом переговоров в более отработанном для документа виде. Делегации СССР, которая вела переговоры в Женеве, приходилось весьма трудно, ее постоянно лихорадило. Одни требовали от нее результативности, а другие — твердости в отстаивании интересов безопасности.
Американцы чувствовали, а скорее всего, знали о постоянных межведомственных трениях, видели нестабильность нашей переговорной позиции и готовность к пересмотру уже заявленных точек зрения. Они строили свою тактику на переговорах на принципе неуступчивости, выдвижения предложений, ориентированных на сокращение количественных параметров наших вооруженных сил, на ограничение их боевых возможностей. Их совсем не беспокоил фактор времени, у них не было желания достичь немедленных решений любой ценой. Они последовательно вели линию на обеспечение себе односторонних преимуществ. Когда не удавалось в течение длительного времени вырвать что-либо у наших переговорщиков, американцы добивались своего на «высшем уровне».
* * *За время работы в группе я так и не понял и никто ясно не мог ответить, когда и где Горбачев дал американцам согласие на уничтожение нашего самого совершенного ракетного комплекса «Ока» с дальностью стрельбы более 500 км, ведь этот тип оружия вообще не обсуждался на переговорах.
В Рейкьявике непонятно каким образом с языка у Горбачева сорвалось согласие признать американский тяжелый бомбардировщик, вооруженный гравитационными ядерными бомбами и ракетами с ядерной боеголовкой СРЭМ, за эквивалент одной боеголовки. Ни в какой рабочей группе этот вопрос не прорабатывался. Да и какому здравомыслящему человеку придет в голову приравнивать одну боеголовку к 24 ядерным ракетам, каждая дальностью до 600 км? Однако же это произошло вопреки самым очевидным интересам национальной безопасности. А потом, когда наш генеральный секретарь уже дал на что-либо согласие, мы считали невозможным пересматривать нашу позицию. Ведь все генеральные считались непогрешимыми, по крайней мере до момента своей смерти или снятия с поста.
В каких-то вопросах и самим военным не хватало гражданского мужества, чтобы заявить о своих позициях по существу. Я помню, как каялся Сергей Федорович Ахромеев в том, что поставил свою подпись под документом, составленным в МИД, по которому СССР соглашался на то, чтобы военно-морские силы не обсуждались на переговорах по ограничению обычных вооружений в Европе. Это означало, что американцы сохранят подавляющее преимущество на морях и океанах, а мы будем с ними обсуждать в основном вопрос о сокращении сухопутных и военно-воздушных сил, в которых у СССР имелось некоторое преимущество. Продолжалась игра в одни ворота. И продолжалась она очень долго.
10 марта 1990 года в кабинете у Л. Н. Зайкова на Старой площади произошел эмоциональный взрыв. Я заранее предчувствовал крупную ссору на публике. Министерство обороны и отделы оборонной промышленности обвиняли МИД в том, что Шеварднадзе не прислушивается к мнению рабочей группы, более того, нарушает утвержденные к переговорам директивы и заявляет американцам такие позиции, которые наносят ущерб национальным интересам СССР. Это подтверждалось тем, что Шеварднадзе прекратил рассылать отчетные документы о своих переговорах с США, никто давно не знал, о чем Эдуард Амвросиевич вел диалог с госсекретарем Бейкером и какие обязательства МИД брал от имени всей страны.
