Доминик Ливен - АРИСТОКРАТИЯ В ЕВРОПЕ. 1815—1914
Из высшей знати самыми крупными землевладельцами в Москве были, вероятно, Сергей Дмитриевич Шереметев и его брат; им совместно принадлежали земли в Марьиной Роще, Останкине и Кускове. Даже в 1899 г. в Марьиной Роще ими сдавалось внаем 54 десятины (146 акров) земли, а это давало 26 000 рублей дохода. Из тех же коммерческих соображений Шереметевы сдавали в аренду сорок шесть из принадлежавших им зданий, из которых только четыре приносили в 1899 г. 2975 рублей (310 фунтов) чистой прибыли. В 1910 г. доход от 363 участков в Кусково, сдаваемых под летние дачи, составил 27 800 рублей. Останкино было менее рентабельно, так как тысячи проживающих там на земле Шереметевых людей продолжали платить первоначально установленную сумму, которая значительно уступала рыночным ценам двадцатого века. В 1912 г. граф Сергей Шереметев, решив использовать эту землю как можно выгоднее, объединился с французскими инвесторами для строительства больших многоквартирных домов. В ответ московская администрация забила тревогу: осуществление планов Шереметевых лишило бы крова первоначальных арендаторов[182].
В С.-Петербурге крупнейшими аристократами-землевладельцами были князья Белосельские-Белозерские. Они владели огромным особняком на Фонтанке напротив дворца престолонаследника. В 1890-х годах дом был продан императорской семье, а князь К. Е. Белосельский-Белозерский переселился в свой летний дом на Крестовском острове в пригородной части С.-Петербурга. Дом на Крестовском, красивее, но несколько меньше по размерам, чем дворец на Фонтанке, принадлежал Белосельским-Белозерским со времен царствования Павла I (1796–1801).
Белосельским-Белозерским также принадлежал и весь Крестовский остров величиной около 2,65 квадратных миль, который они откупили у графа Разумовского за смехотворно малую цену, даже по ценам того времени меньшую, чем пятая часть стоимости покрывавшего остров леса. Ф. Ф. Вигель вспоминает, как он снимал часть летнего дома на этом острове в 1815 г., когда «Крестовский остров был наиболее обособленным местом в окрестностях Петербурга, более других островов выдавался в открытое море; его трехверстовая территория, окруженная со всех сторон широким руслом Невы, была покрыта густым непроходимым лесом». Между тем, даже в 1815 г. Белосельские-Белозерские не просто построили и сдавали внаем несколько загородных домов, но также превратили один уголок острова в развлекательный центр, куда летом стекался чуть ли не весь Петербург. Вигель отмечает, что хуже и дороже пищи, чем в княжеском трактире, не было во всем С.-Петербурге. На протяжении всего девятнадцатого века остров оставался главным центром спортивных и развлекательных мероприятий. Здесь находились речной яхт-клуб и центр стрельбы по голубям, а также отмечались различные ежегодные события в столице. К 1890 г. на Крестовском насчитывалось 1120 человек постоянного населения, и 6000 проживающих в летний период. Между 1903 и 1908 гг. земельные участки, составлявшие менее десятой части площади острова, были проданы за 1.3–1.5 миллионов рублей, а расширение границ С.-Петербурга предсказывало неуклонный и быстрый рост стоимости принадлежавшей князю собственности. Соответственно, вместе с развитием транспортных связей с Уралом, повысилась стоимость нескольких тысяч акров леса, по-прежнему принадлежавшего князю в этом регионе[183].
Однако в 1914 г., даже Крестовский остров, скорее всего, не обладал такой ценностью, как 8,3 десятины (22,4 акра) земли в самом центре С.-Петербурга, где располагался рынок Степана Антоновича Апраксина. Апраксин Двор имел самый большой оптовый оборот среди всех рынков Европы, здесь находились оптовая торговля фруктами, чаем и вином, главное управление Общества взаимного кредитования и широкая сеть магазинов и ларьков. Даже в 1895 г. некоторые частные лавки имели оборот свыше 100 000 рублей, а к 1914 г. доходы от рынка, надо полагать, были колоссальными. Мы не располагаем сведениями о доходе Апраксиных, но в 1873 г. графу Антону Степановичу его хватило, чтобы выкупить доли всех остальных наследников. Также и масштаб расходов его семьи на благотворительность достаточно свидетельствует о богатстве графа.
В период между 1883 и 1894 гг. граф, а после него его вдова, воздвигли церковь Воскресения Христова на набережной Фонтанки, строительство которой обошлось им в 1 миллион рублей (104 167 фунтов). И еще они пожертвовали 130 000 рублей (13 540 фунтов), чтобы обеспечить церковь и ее служителей достаточным содержанием. В конце 1870-х годов граф Апраксин построил Малый Театр на Фонтанке за некоторую необъявленную, но несомненно крупную сумму. В 1901 г. театр сгорел и всего за год был восстановлен вдовой графа. Кроме того, Апраксины отдали в дар большой дом на Фонтанке под школу и квартиры для ее учителей. Между 1893 и 1901 гг. они выделили 68 500 рублей для поддержки ее учеников. Графиня Апраксина пожертвовала землю на дом «Мурзинка» для слепых, куда она также вложила 243 000 рублей (25 312 фунтов) в виде дара и назначила 7000 рублей ежегодно на содержание данного заведения. Несомненно, Апраксины были невероятно щедры, но пожертвования такого масштаба предполагают царские доходы, которые, безусловно, не могли дать несколько десятин сельской земли, принадлежавшей этой семье. В двадцатом веке семья Апраксиных могла позволить себе такого рода благотворительность, какой занимались богатейшие помещики до 1861 года, потому что выжимала все соки из богатств городской и промышленной России[184].
Глава 6. Источники благосостояния: промышленность
До начала XIX века европейская промышленность в основном оставалась мелкомасштабной как в отношении капитала, так и в отношении рабочей силы. Большинство предприятий находилось в сельской местности и принадлежало аристократам. Знатные дворяне выполняли ведущую роль как предприниматели и инвесторы. Согласно утверждению Лоуренса Стоуна, именно такова была ситуация в Англии за столетие до Гражданской войны[185]. В тот же самый период аристократия занимала господствующие позиции в металлургической и горнодобывающей промышленности Германии, и некоторые из предприятий, например, заводы по производству меди, принадлежавшие графам Мэнсфилдам, были весьма крупными и располагали относительно сложными технологиями. В последние десятилетия правления Людовика XVI придворная аристократия была самым тесным образом связана с производством, и чем более технически развитым и передовым было дело, тем значительнее становилось участие в нем аристократии[186].
Индустриальная революция кардинально изменила положение, почти по всей Европе практически вытолкнув аристократию из участия в промышленном производстве на обочину. В английской текстильной промышленности, с которой промышленная революция началась, аристократы не играли значительной роли ни в качестве предпринимателей, ни в качестве инвесторов. В металлургической промышленности они имели несколько большее влияние, но учитывая количество принадлежавших им рудников и шахт, оно было далеко не столь велико, как можно было ожидать. Если в первой половине XIX века лишь небольшое число дворян владело металлургическими заводами, то во второй половине столетия среди владельцев подобных предприятий дворян практически не было. Примечательным исключением из этого правила был седьмой герцог Девонширский, который в 1866 г. основал Барроу Хеметайт Стил Компани, самый крупный завод в стране, где применялся бессемеровский процесс[187].
Даже в деле преобразования английских средств сообщения, аристократия не играла хоть сколько-нибудь важной роли. По мнению Бекета, наиболее весомым было участие дворянства в улучшении дорог, так как эта сфера традиционно находилась в ведении гражданских служб и местной администрации. Что касается железных дорог и каналов, то они рассматривались как частные прибыльные концерны, весьма привлекательные своей доходностью для промышленников и коммерсантов, которые, как правило, и вкладывали в них капитал. Пример с герцогом Бриджвотером, выступившим в качестве проектировщика и инвестора Уорсли Кэнэл, можно рассматривать, как исключение. Еще меньшую склонность питали аристократы к участию в железнодорожных компаниях. Бекет приводит данные, показывающие, что всего 23 процента инвестиций, вложенных в строительство каналов в период с 1755 по 1815 гг., и 18 процентов номинального капитала, вложенного в строительство железных дорог в период с 1820 по 1844 гг., принадлежало аристократии и джентри. На заре строительства железных дорог высший класс отнюдь не стремился рисковать капиталами, правда, со временем, когда железные дороги завоевали всеобщее доверие, капиталовложения аристократии в эту отрасль начали расти[188].
Пожалуй, наиболее значительной сферой участия дворянства в промышленности было горнодобывающее дело, аристократам принял лежала большая часть английских земель, и, соответственно, львиная доля минеральных богатств. Среди них были и корнуэльские медные и оловянные руды, добыча которых до конца 1850-х годов приносила крупные доходы. Медная шахта Грейт Консол, находившаяся в корнуэльском имении герцога Бедфордского, в первые двадцать лет своего существования принесла владельцу доход в размере 102453 фунтов стерлингов, а так как предприятие это было сдано в аренду, оно требовало от Расселов минимальных усилий. Пик добычи свинца, главные месторождения которого находились в северной Англии, также пришелся на 1850-е годы; и на протяжении этого десятилетия шахты, где добывали свинцовую руду, приносили своему владельцу, герцогу Девонширскому, в среднем доход 12000—15000 фунтов стерлингов в год. Впоследствии конкуренция с зарубежными предприятиями сделала добычу свинцовых, оловянных и медных руд менее выгодной. Наиболее крупные рудники герцога Девонширского были закрыты в 1896 г., а после 1884 г. Бедфордские медные шахты также перестали приносить дивиденды[189].
