Пирс Рид - Женатый мужчина
— Мистер Стотт, — начал он. — Я защищаю мистера Пайка.
— Угу… Знаю.
— Вы дружите с мистером Пайком, не так ли?
— Угу.
— И давно?
— Не-а. Мы встретились с ним в одной…
— Меня не интересует, где вы встретились, мистер Стотт, а как давно вы знакомы?
— Полгода. Ну да, шесть месяцев.
— Знаете ли вы еще кого-нибудь из обвиняемых по этому делу?
— Не-а. Никогда прежде не встречал.
— Ни одного?
— Не-а.
— Инспектор уголовной полиции Грин засвидетельствовал, что в ту субботу он нашел в вашей квартире дубинку, два завязанных узлом нейлоновых чулка и пачку пятифунтовых банкнотов той же серии, что и похищенные из фургона. Можете ли вы сказать, кому все это принадлежало?
— Угу. Мне.
— И дубинка?
— Угу.
— И чулки?
— Угу.
— Оба чулка?
— Угу.
— И все пятифунтовые банкноты?
— Угу.
— Они принадлежали вам или, вернее, это вы принесли их в квартиру?
— Угу.
— А Терри Пайк видел все это?
— Не-а. Их же взяли под замок.
— Знал ли он что-нибудь об этих вещах?
— Не-а.
— Имел ли Терри Пайк какое-либо отношение к ограблению?
— Чего это?
— Знал ли он, что вы собираетесь грабить фургон?
— Не-а.
— Знал ли он после ограбления, что вы грабили фургон?
— Не-а. Я же сказал вам, ничего он не знал.
— Благодарю вас, мистер Стотт, — сказал Джон. — У меня больше нет вопросов.
Джон сел. Поднялся, прокурор. Лицо его было бесстрастно. Джон пытался разглядеть, что за этим кроется — рад ли его коллега возможности подвергнуть перекрестному допросу свидетеля, который признал себя виновным в преступлении, или же раздражен тем, что один из обвиняемых может теперь выскользнуть у него из рук.
— Мистер Стотт, — начал прокурор. — Я восхищен тем, что вы сочли возможным — пусть даже в конце слушания — сберечь время суда признанием своей вины. Может быть, вы сбережете еще больше времени, рассказав, кто же, если не ваши друзья, помог вам ограбить фургон?
— Не знаю я, кто они. Первый раз их видел.
— Вы отправились грабить фургон с людьми, которых первый раз видели?
— Так я ведь только водитель. Встретил я того старика в закусочной, а он и говорит, что ему, мол, нужен водитель…
— В какой закусочной?
— Не помню.
— А поможете ли вы полиции опознать этого человека?
— Да я и не запомнил его личность, по-честному говорю, нет.
— Допустим. И тем не менее вы совершенно уверены — несмотря на наличие улик, — что в ограблении не участвовал никто из присутствующих здесь обвиняемых?
— Того старика из пивной тут нету, зря болтать не стану, не знаю, и все. Они же за мной сидели, и все в масках.
— А вы вели машину?
— Ну да. Другими делами я не занимался.
— Эти дела не для вас?
— Нет.
— И тем не менее минуту назад вы признались моему уважаемому коллеге, что дубинка, обнаруженная у вас на квартире, принадлежит вам?
— Угу. Она мне нужна. А то как же — на всякий случай…
— На какой случай?
— На случай, если худо придется.
— Понятно. То есть если б что-то пошло не так, вы могли бы пустить в ход свою дубинку?
— Не-а. Не обязательно. Я не такой.
— Но все-таки это ваша дубинка?
— Угу.
— И деньги эти из того фургона?
— Угу, да только получил-то я всего пятьсот монет.
— Пятьсот фунтов стерлингов?
— Угу. Я ж был не в полной доле.
— А Терри Пайк? Он был в полной доле? Джимми Стотт осклабился:
— Да им там и не пахло!
— Вот как, — произнес прокурор, и голос его поднялся на два тона. — Однако инспектор уголовного розыска Грин показал, что обнаружил у вас на квартире два завязанных узлом чулка.
— Чулки-то ведь продают парой, верно?
— Один — для вас, другой — для Терри?
— Другой про запас.
— Маска про запас?
— Конечно.
— А дубинки про запас у вас нет?
— Не-а.
— Не могли бы вы сказать, почему вы держали дома запасную маску и не держали запасной дубинки?
— Ну, а что еще делать с другим-то чулком? Подружка у меня ведь не одноногая.
Кто-то в зале засмеялся, и прокурор, исчерпав все вопросы, сел. На этом заседание суда в тот день окончилось.
Процесс затянулся еще на неделю. Свое заключительное слово Джон построил на признании Стотта. Улики, найденные в квартире, принадлежали ему; следовательно, улик против Терри Пайка нет. Судья в своей заключительной речи — как прокурор до него — довел до сведения присяжных, что, по его мнению, Стотт не заслуживает доверия и к его свидетельским показаниям следует отнестись скептически, тем не менее, когда за три дня до рождества присяжные вынесли свой вердикт, все подсудимые были признаны виновными, кроме Терри Пайка, которого оправдали по всем статьям.
Когда зачитывали приговор, Джон поискал глазами на галерее для публики Паулу. Она улыбнулась ему и тут же перевела взгляд своих широко раскрытых, горящих глаз на скамью подсудимых. Джон вовремя обернулся и успел заметить, как его клиент кивнул ей, затем медленно опустил голову и торжествующе, с презрительной ухмылкой посмотрел в упор на Джона.
ЧАСТЬ IV
Глава первая
На рождество Стрикленды неизменно ездили либо к родителям Клэр в Бьюзи, либо под Йорк, к матери Джона. Затем они перебирались на Новый год к тем родителям, с которыми не встречали рождество. Делалось это в строгой очередности, и рождество в 1973 году предстояло встречать у «бабушки Стрикленд». Двадцать третьего декабря они уселись в свой старенький «вольво» и покатили по трассе М-1.
Простой, выстроенный прямоугольной коробкой дом в деревне Стэйнтон принадлежал некогда местному доктору и был побольше коттеджа или фермы, но поменьше помещичьего дома, ибо в графстве Йоркшир даже кирпич и известка знали свое место, поэтому «Сад», как маменька именовала свое жилище, стоял прочно и уверенно третьим после ратуши и дома приходского священника. Вдове такая роскошь вроде бы и ни к чему: Алиса Стрикленд жила одна и пользовалась всего тремя из десяти или одиннадцати помещений: маленькой гостиной, спальней да кухней, которые обогревались электрокамином. Остальные — большая гостиная, столовая и спальни — содержались в чистоте и порядке для гостей, для детей и внуков; к их приезду открывались ставни, протирался китайский фарфор и включалось центральное отопление.
Такой образ жизни вполне ее устраивал. После смерти мужа Алиса Стрикленд получила возможность жить по собственному вкусу, и с годами она возродила порядки родительского дома в Галифаксе, где большая гостиная считалась святилищем всякой аристократической семьи. Быть супругой главного судьи графства ей никогда особенно не нравилось, однако она не могла продать «Сад» и перебраться в пригородный особнячок вроде того, в каком сама выросла, так как это значило бы потерять все, ради чего она старалась всю жизнь; она продолжала принимать приглашения своих соседей и отдавать визиты не потому, что получала удовольствие от бесед с ними, а затем, чтобы время от времени напоминать себе о достигнутом положении в обществе.
Отвечать на гостеприимство соседей она предпочитала, дождавшись приезда сына или дочери. Клэр, дочь генерала, как нельзя лучше подходила, по мнению Алисы, для приема наиболее чванливых местных снобов. Вот и сейчас, едва они приехали на рождество, Алиса, не дав им даже отдохнуть с дороги, начала излагать подготовленную для них программу.
— Сегодня у нас обедают Тэйлоры и Фрэмптон-Дассеты. Знаю, Джон, ты сейчас скажешь, что не любишь Тэйлоров, но ведь он мировой судья и всегда так рад поговорить с тобой, а у Фрэмптон-Дассетов мальчик в Стоунхерсте, где учился ваш брат, Клэр, не так ли? Они просто жаждут побеседовать с вами. А на завтрашний вечер я пригласила кое-кого на твой глинтвейн из красного — не вздыхай так, Джон, дорогой, ты его превосходно готовишь, только следует брать итальянское вино, потому что французское непомерно вздорожало, — если, конечно, не выключат электричество, тогда придется пить херес. Сара и Грэм приедут завтра, так что и они смогут помочь, но рассчитываю я на вас. Вы так ладите с моими старыми друзьями.
Джон поспешил сослаться на то, что надо взять багаж из машины и отнести наверх. Он ушел. Клэр последовала за ним, и они стали устраиваться в одной из пустовавших спален, где все еще чувствовалась сырость: центральное отопление только что включили. Они принялись распаковывать чемоданы, и Клэр улыбнулась мужу.
— И здесь дела, — сказала она.
— Придется в десятый раз обсуждать законы с Джервасом Тэйлором, — буркнул Джон.
— А я третий год подряд буду беседовать об иезуитах в Стоунхерсте.
