Андрей Паршев - Почему Россия не Америка. 2015
Впрочем, побыв здесь несколько дней, он, похоже, уяснил ситуацию. В своих выступлениях он сместил акценты на необходимость улучшения сбора налогов – в этом у нас, действительно, есть отличия от Аргентины. Но оптимизм в его выступлениях улетучился. Привлекать валюту в производство и одновременно платить реформаторские долги Россия не сможет! Ни один инвестор не даст и доллара в такую экономику.
Того, что за три дня понял Кавалло, Борис Федоров не понял и за несколько лет, находясь на самой верхушке реформаторского руководства. Его сравнивали тогда, помню, с танком. Ну, если имелся в виду один своеобразный шведский танк – безбашенный и с сокращенным экипажем…
Из этой истории можно понять, что среди реформаторов, часто демонстрируемых по телевидению и рекламируемых в газетах, есть личности, абсолютно не представляющие, где они находятся и что делают, или, точнее, для чего их используют на высоких постах. Чисто по-человечески, при этом, они могут быть, с чьей-то точки зрения, и вполне приятными людьми.
3.2. Гайдаровская спираль
Можно сделать защиту от дурака, но только от неизобретательного.
Закон НейсдраПравда, говоря о реформаторах, надо отличать вывеску от самого учреждения. Так, в общем-то, и неизвестно, кто конкретно извлек действительную выгоду из событий последнего десятилетия. Все действующие на поверхности лица выиграли не так уж сильно, а в перспективе могут расплатиться за временный выигрыш дорогой ценой, не говоря уже о той ситуации, которая в ближайшее время сложится у нас в стране для всех, и реформаторов, и нереформаторов.
Реформаторы кружка Гайдара утверждают сейчас, что не только они развалили экономику, виновато правительство при Горбачеве, которое в 1987 году разрушило товарно-денежную систему. В этом утверждении есть доля правды, и вообще в среде этих изгоев можно встретить сейчас трезвые мысли. Действительно, в то время произошла катастрофа, не хозяйственная (производственная), а катастрофа товарно-денежной системы.
Приведу, несмотря на опасность наскучить, несколько тривиальных истин.
Для товарно-денежной системы, когда цены изменяются по законам спроса и предложения, всегда выполняется уравнение Ньюкомба-Фишера:
Р × Q = M × V
Это уравнение – не изобретение нынешних «монетаристов», наши экономисты и финансисты использовали его еще в 1928 году при расчете индексов государственных цен и необходимой денежной массы, а на уровне общепонятной закономерности его знали и в 19-м веке.
Оно описывает ситуацию таким образом: действующая масса платежных средств М (денежная масса), умноженная на скорость их оборота V (сколько раз каждый рубль используется для платежа, например, в течение года – у нас V примерно равен 7) всегда равен произведению уровня цен Р на объем потребленных за этот период товаров и услуг Q. В условиях рыночного ценообразования, если объем товаров уменьшился, а денег столько же и темп их оборота (количество покупок) прежние, то для выполнения равенства подскакивают цены. То же самое происходит, если денег на руках становится больше, а товара столько же. Это уравнение действует всегда, если цены плавают «свободно».
Поэтому разговоры о том, что «не хватает денежной массы» – глупости. Для экономики ее всегда хватает. Вашими деньгами могут пользоваться другие, это да. Может также не хватать денег конкретному человеку и предприятию на жизнь, потому что выручка от реализации их продукции не покрывает их затрат, но это не значит, что путем «наращивания денежной массы», то есть допечатки и раздачи денег, можно преодолеть отсутствие реальных продуктов и товаров. Цены просто подпрыгнут, как при Гайдаре, и все.
Но это ситуация, которую мы получили сравнительно недавно, а что же было до 91-го года? Ведь тогда можно было просто приказать: цена вот такая, и шабаш! Почему же государственный контроль над ценами не всегда помогает?
Что происходит, если денег больше, чем товаров, а цены не могут быть повышены? В этом случае товары начинают исчезать с прилавков; на руках остаются нереализованные деньги; их приходится класть в сберкассу; девать их некуда, пока не появится дополнительная масса товара. Такое на нашей памяти случалось не один раз, и в конце 80-х привело к нынешним последствиям. Причем даже если денег больше необходимого совсем чуть-чуть, все равно может начаться (и обязательно начинается) покупательский психоз. При наличии буквально лишнего рубля покупатели могут ринуться на какой-нибудь конкретный товар, сметая его с прилавков.
Объем товара может уменьшиться и в скрытой форме: когда частично производятся такие товары, которые покупателями за товар не признаются; последствия те же.
Если цены фиксированы, то желательно, чтобы товаров было чуть-чуть больше или денег чуть-чуть меньше необходимого – в этом случае часть товара не участвует в обороте, и витрины постоянно полны. Если дисбаланс невелик, то это очень хорошо – создается иллюзия изобилия, независимо от реального потребления на душу населения, но если разрыв велик, то слишком много товаров приходится уценять, или они вообще пропадают.
3.3. Система, которая работала
Никогда не знают, кто прав, но всегда известно, кто в ответе.
Закон УистлераКак в стародавние времена решалась задача соответствия денежной массы объемам товаров?
В СССР, когда товарооборот функционировал нормально, делалось просто: зарплату выдавало только государство, и потребительский товар выпускало тоже только оно. Денег выдавалось столько, на сколько выпускалось товара, и на руках денежная масса не оставалась (было исключение – кооперативно-колхозный рынок – но об этом отдельно). То есть денежная масса в обращении была постоянна, и ее оборачиваемость регулировалась частотой выдачи зарплаты.
Благодаря высочайшей квалификации сталинских экономистов удавалось рассчитывать цены таким образом, чтобы и товарного дефицита не было, и не оставалось непроданного товара. То есть цены назначались, но не «от балды» по сути, они были близки к тем, которые получались бы в результате свободной игры рыночных стихий. Ведь если установишь цену выше рыночной, товар не раскупят и он сгниет, если ниже – его расхватают, возникнет дефицит, а производитель и торговля недополучат прибыль. Даже стоило чуть «задрать» цену лишь на какой-нибудь вид товара, спрос на него упал бы, и на руках у населения начали бы копиться «лишние» деньги, со всеми вытекающими последствиями. Но этого удавалось избегать десятилетиями, даже во время войны, почти не прибегая к игре цен.
Оказывается, даже во время войны деньги играли значительную роль. На фронте платили премии за сбитые немецкие самолеты и сожженные танки, и премии немаленькие. При призыве в армию рабочим и служащим выплачивалось существенное единовременное пособие. Что меня совсем поразило – захотел бы придумать, не догадался бы, а это узнал от одной бабули, за работу на оборонительных сооружениях (рытье окопов) платили. С другой стороны, а как же иначе? Это естественно, ведь рабочих и служащих снимали с основной работы. Да и немцы вбрасывали фальшивые рубли.
Хотя продукты по карточкам продавались по фиксированным ценам, из-за неизбежного «военного» расшатывания денежной системы возник дисбаланс, и с 1944 года начали снова, как и до войны, действовать коммерческие магазины, торгующие продовольствием по рыночным ценам. Рыночные цены тогда постоянно учитывались, приводились в статистических обзорах, а вот по 70-м годам я этого не помню. Разница с карточными ценами была значительной, до 13 раз. Но постепенно удалось рыночные цены сбить, не указами, а выпуском продукции на государственных предприятиях.
Дело в том, что советская экономика была во многом рыночной, а в чем-то ее, если можно так выразиться, «имитировала». Но, конечно, любое государство присваивает себе и какие-то распорядительные функции в экономике, тем более в «особые периоды» – во время войны или послевоенного восстановления, ведь карточки были и в Англии, и в Германии.
У нас было то же самое. Просто критики не обращают внимания, что восстановление хозяйства после Первой мировой шло у нас примерно до 28-го года (в этом случае «свобода рынка» всегда и везде ограничивается), а уже начиная с 36-го мы жили в условиях предвоенных, или даже военных. С 36-го года началась для нас полоса «малых войн», грозных предвозвестников Великой войны. Почему вы нигде не узнаете, что в феврале 1937 года наши войска разгромили итальянский моторизованный корпус из пяти дивизий, а 23 февраля 1938-го разбомбили главную авиабазу Японской империи? И что мы согласились на «пакт Молотова-Риббентропа» в тот момент, когда на Востоке грохотали советско-японские сражения, превосходившие по масштабам германо-польскую войну 1939 года? А потому что, если об этих реальных событиях упоминать, то критика внутренней и внешней политики СССР того времени сильно потеряет в убедительности.
