Игорь Бунич - Меч президента
Крики «кровавый палач Ельцин», которые так любили реветь в микрофоны большие и малые лидеры «Фронта национального спасения», не влекли за собой никакой ответственности, — ни юридической, ни моральной, ибо в условиях российского варианта демократии от клеветы и оскорблений не был огражден даже глава государства.
В России всегда, когда перестают вырывать языки за «хулиганские слова в адрес верховной власти и особенно ее представляющих», начинается нечто совершенно невообразимое.
Как-то первый секретарь одного из московских райкомов партии выразил сомнение, что товарищу Сталину так уж к лицу тот френч, в котором «вождь всех народов» постоянно появлялся на людях. Секретарь пропал в тот же день, до сих пор не реабилитирован, и его семья не получает никакой пенсии.
Немного позднее один из аппаратчиков ЦК поделился с каким-то дружком своим впечатлением о том, что «товарищ Брежнев что-то последнее время неважно выглядит». Времена уже были до неприличия либеральными, поэтому аппаратчика просто выгнали с работы за «распространение клеветнических измышлений», затем нагрянули с обыском домой и на дачу, нашли довольно большую сумму в долларах, начали следствие и довели до инфаркта.
Теперь же на эти крики о «кровавом палаче» никто никак не реагировал. Ну, может быть, какая-нибудь либеральная газетка и задавала вопрос: как же так можно оскорблять впервые в истории России всенародно избранного президента? Но эту газету можно было разыскать разве что в какой-нибудь Центральной библиотеке.
Все было бы ничего, но подобная индифферентность действовала на нервы крикунам, и, что самое главное, сами крики не приносили им желаемого удовлетворения, а потому и звучали весьма фальшива
Уж очень хотелось, чтобы власти постреляли кого-нибудь, хотя бы из пулемета. Но кого? Тем, кто кричал, естественно, не то что под пулеметы, но даже и под милицейские дубинки лезть совершенно не хотелось.
Даже товарищ Зюганов, заявивший как-то, что «не пожалеет жизни» во имя светлых идей, не мог четко ответить на вопрос одного наглого журналиста: о чьей жизни идет речь — его собственной или кого-то другого? Стал заикаться и что-то путанно объяснять о «социальной справедливости».
Поэтому задание, возложенное на Анпилова, выглядело грандиозным и заложило основу одного из самых гнусных преступлений в послевоенной истории.
В Москве, как, впрочем, и во всех крупных городах, имелось огромное количество бездомных и бродяг, официально именуемых в криминальных и социологических сводках как лица категории БОМЖ и З, что означало Без Определенного Места Жительства и Занятий. Ибо само слово «бродяга» или «бездомный» до недавнего времени было категорически запрещено употреблять, да и в наши времена эти слова употребляются сквозь зубы и с неохотой.
В одной Москве «бомжей» было, если верить милицейским сводкам, более ста тысяч. Крушение СССР и экономический кризис, обрушившийся на Россию, почти удвоил их число за счет беженцев, бежавших из так называемых «горячих точек» бывшего Союза, где русское население неожиданно превратилось либо в «оккупантов», либо в «нежелательных иностранцев без гражданства». Спасаясь от резни, тысячи семей, бросая дома и нажитое за многие годы имущество, стремились в Москву, надеясь, что Родина-мать окажет им хоть какую-то помощь. И, как всегда, ошибались
Бомжи жили на вокзалах, в подвалах домов и на чердаках, в заброшенных «долгостроях» и бомбоубежищах в палаточных городках, разбитых прямо на центральных улицах столицы, крутились на многочисленных рынках и барахолках, стихийно возникающих во многих районах гигантского города, чье население, в который уже раз в истории, думало не о жизни, а о выживании.
Бомжи, как и все бродяги в мире, менее всего уважали какие-либо законы, а в сегодняшней Москве, где вал уголовной преступности грозил сокрушить все правоохранительные структуры и затопить город, огромное количество бродяг можно навербовать для совершения любых преступлений. Тем более, что основной процент бомжей составляли молодые и крепкие мужчины. Другие бы просто не выдержали подобной жизни.
Именно из них Виктор Анпилов и предложил создать партию, которую, со свойственным ему удалым цинизмом, назвал «Трудовая Москва», а позднее — «Трудовая Россия». В самом деле, навербованный на вокзалах и толкучках контингент очень напоминал пролетариев в их классическом изображении на полотнах времен социалистического режима.
Но как ни подходи к этому вопросу, необходимо признать, что хотя эти люди и не представляли рабочий класс, в новые вожди которого метил Анпилов, они, безусловно, являлись обездоленными и выброшенными из общества по миллиону различных причин.
Работать с подобными людьми было достаточно легко. Бомжи рады любому заработку и, в принципе, готовы на любую самую грязную и тяжелую работу, если кто-нибудь рискнет эту работу им предложить.
Имея огромные фонды, Анпилов мог навербовать подобных людей на «многотысячные народные демонстрации» под любыми флагами и лозунгами. В начале каждому платили от 25 до 50 рублей. Как обычно, из толпы быстро выделились прирожденные лидеры и «особопонятливые», которые сразу стали получать больше.
По мере инфляции «гонорар» повышался, и к маю 1993 года некоторые активисты уже за разовую акцию получали до 20 тысяч рублей. В толпе бомжей можно было растворить небольшие, но хорошо обученные группы профессиональных уличных бойцов, которых особо отбирала специальная служба, открытая при Фронте национального спасения и напечатавшая по этому случаю даже специальные анкеты для лучшего отбора.
Все бродяги имеют склонность к спиртному. Водка помогает выжить в тех нечеловеческих условиях, в которых приходилось им существовать. Это требовало дополнительных расходов, но позволяло, в случае необходимости, использовать специальные наркотики, превращающие людей в запрограммированных на сокрушение злобных роботов.
Однако была необходима и какая-то идеология. Для бродяг их главным врагом, а, вместе с тем, и воплощением наивысшей власти, всегда был участковый, а то и просто постовой милиционер.
Вид милицейской формы вызывал в них смешанное чувство страха и ярости. Милиция, как правило, с ними никогда не церемонилась, но и им приходилось порой отводить душу в рукопашных схватках, проходящих чуть ли не ежедневно в темноте паутины подвалов, переходов и проходных дворов гигантского загаженного, кишащего крысами и дико уголовной шпаной, лабиринта, в который была превращена «столица мира, сердце всей России».
Другими словами, это был замечательный контингент, генетически настроенный на столкновение с органами правопорядка.
Но этого было мало. Просто натравливать толпу на милицию, да еще за собственный счет, было бы и глупо, и вульгарно. Необходима была еще и какая-то политическая подоплека.
Рассказывать бомжам сказки о социальной справедливости, царящей повсеместно в годы коммунистического режима, было бы самоубийством. Кто-кто, а они то познали эту самую «коммунистическую справедливость» лучше других на собственных шкурах.
Объяснять им бесперспективность рыночной экономики в реальных условиях России? Объяснять им все преимущества парламентской республики перед президентской? Доказывать ненужность в России самого института президентства? Плакать о превращении России в сырьевой придаток Запада? Звать их в поход к теплым водам Индийского океана и разъяснять, что Кувейт является законной провинцией Ирака? Доказывать, что именно конверсия ВПК погубит Россию?
Нет. Все это было от них настолько далеко, что явно не произвело бы ни малейшего впечатления.
«С массами, — учил Ленин, — надо говорить на языке им попятном». А потому великий вождь и выиграл дебют своей смелой игры, когда зажег сознание масс гениальным лозунгом «Грабь награбленное!».
Новый вождь пролетариата ничего нового, естественно, придумать не мог, а потому пустил в дело пусть старый, но вполне отработанный и редко дающий осечку метод, хотя и несколько затасканный от частого употребления.
Было доходчиво объяснено, что в данный момент в России власть захватило жидовское правительство во главе с Беней Элцером. Фамилия варьировалась па разных политзанятиях: Элькин, Эльцман и тому подобное.
Выбор простой: или ты за жидов, или — против. Если против, вступай в наши ряды и иди бить тех, кто не с нами.
От ста до четырехсот бродяг по разным причинам гибнут в Москве ежедневно. Даже при наличии явных признаков насильственной смерти и даже зверского убийства правоохранительные органы никогда не снисходят до проведения какого-либо следствия. «Убит в очередной разборке», и все. Никто не ищет пропавших, никому они не нужны. А вчерашние собутыльники молча помянут приятеля, имени которого они зачастую просто не знали. Помянут, если найдут, что выпить.
