Карл Каутский - Экономическое учение Карла Маркса
Нет надобности распространяться о великолепных машинах, употребляемых при машиностроении. Кто не слыхал о наших исполинских машиностроительных заводах, о тех гигантских паровых молотах, свыше 100 центнеров весом, которые играючи превращают в порошок гранитную глыбу, но в то же время способны давать самые лёгкие удары, заранее размеренные с величайшей точностью? Каждый день приносит новые успехи в машинном деле, новое расширение области их применения.
В мануфактуре разделение труда было ещё главным образом субъективным. Частичные процессы были приспособлены к личности рабочего. В системе же машин крупная промышленность обладает уже вполне объективным производственным организмом, с которым рабочий сталкивается, как с уже готовым, и в которому поэтому ему самому приходится приспособляться. Кооперация, вытеснение одиночного рабочего обобществлённым, становится уже не случайностью, а «технической необходимостью, диктуемой природой самого средства труда» («Капитал», т. I, стр. 397).
2. Перенесение стоимости машин на продукт
Подобно всякому орудию, машина входит в состав постоянного капитала. Она не создаёт стоимости, но лишь передаёт свою собственную стоимость продукту. В каждом данном случае она передаёт продукту ту стоимость, какую сама теряет вследствие износа.
Машина всегда входит в процесс труда целиком, а в процесс образования стоимости — только частью. Точно так же обстоит дело и с инструментом. Но разница между первоначальной общей стоимостью орудия и частью стоимости, переданной продукту, у машины гораздо больше, чем у орудия. Прежде всего она служит дольше, чем орудия, потому что построена из более прочного материала. Затем употребление её, регулируемое строго научными законами, делает возможной бо́льшую экономию в износе её составных частей и в потреблении вспомогательных материалов — масла, угля и пр. Наконец, поле производства у неё несравненно шире, чем у простого инструмента.
При данном соотношении между стоимостью машин и той частью стоимости, которую они ежедневно переносят на продукт, степень, в которой эта часть стоимости ежедневно увеличивает стоимость продукта, зависит от размера продукта. «В одной лекции, опубликованной в 1857 г., Бейнс из Блэкберна сообщает, что «каждая реальная механическая лошадиная сила[23] приводит в движение 450 автоматических мюльных веретён с соответствующим приготовительным оборудованием, или 200 ватерных веретён, или 15 ткацких станков для 40-дюймовой ткани вместе со сновальным, шлихтовальным и т. д. оборудованием»» («Капитал», т. I, стр. 400).
Вместе с тем дневные издержки на одну паровую лошадиную силу и износ машин, приводимых ею в движение, распределяются в первом случае на дневной продукт 450 веретён, во втором — на продукт 200 тростильных веретён, в третьем — на продукт 15 механических ткацких станков, так что на один фунт пряжи или на аршин ткани переносится очень незначительная часть стоимости.
При данном поле действия рабочей машины, т. е. при данном количестве её инструментов, или, если дело идёт о её силе (как, например, в случае парового молота), при данном объёме её силы, количество продуктов зависит от скорости, с которой машина работает.
Раз дана та пропорция, в которой машина переносит свою стоимость на продукт, величина этой части стоимости зависит от величины стоимости самой машины. Чем меньшей затраты труда она сама стоит, тем меньше стоимости она переносит на продукт. Если производство машины стоит столько же труда, сколько потом сберегает её применение, то на деле происходит простое перемещение труда, а не увеличение его производительности. Производительность машины измеряется той степенью, в которой она сберегает человеческую рабочую силу. Поэтому нисколько не противоречит принципу машинного производства то обстоятельство, что, вообще говоря, по сравнению с товарами, производимыми ремесленным или мануфактурным способом, у машинного продукта та часть стоимости, передаваемая орудием труда, относительно, т. е. по отношению к общей стоимости всего продукта, повышается, но абсолютно — падает.
С точки зрения удешевления продукта предел применения машины даётся тем, что её собственное производство должно стоить меньше труда, чем сберегается её применением. Но, как мы видели раньше, капитал оплачивает не употребляемый им труд, а лишь стоимость употребляемой им рабочей силы. Поэтому для него пределы применения машин определяются разницей между стоимостью машин и общей стоимостью, сберегаемой ею во весь период деятельности рабочей силы.
Но действительная заработная плата рабочего то падает ниже стоимости рабочей силы, то поднимается выше её. Кроме того, она неодинакова в различных странах, в различные эпохи и в различных отраслях промышленности. Поэтому границы применения машин при капитализме определяются разницей между ценой машины и ценой вытесняемой ею рабочей силы. Только эта разница имеет значение для капиталиста, только она давит на него принудительными законами конкуренции. Поэтому иногда случается, что машины, которые оказываются выгодными в одной стране, не получают применения в другой. В Америке изобрели машины для разбивания камня, но в Старом Свете они не применяются, так как пролетарии, исполняющие эту работу, получают оплату столь ничтожной части своего труда, что применение машин только удорожило бы производство для капиталиста.
Низкая заработная плата — прямое препятствие для введения машин, так что и с этой точки зрения она невыгодна для общественного развития.
Только в обществе, в котором будет уничтожена противоположность между капиталом и трудом, машины найдут простор для своего полного развития.
3. Ближайшие действия машинного производства на рабочего
«Поскольку машины делают мускульную силу излишней, они становятся средством применения рабочих без мускульной силы или не достигших полного физического развития, но обладающих более гибкими членами… Этот мощный заменитель труда и рабочих превратился тем самым немедленно в средство увеличивать число наёмных рабочих, подчиняя непосредственному господству капитала всех членов рабочей семьи без различия пола и возраста» («Капитал», т. I, стр. 406). Обязательный труд на фабрике не только вторгся на место детских игр, он вытеснил также свободный труд в домашнем кругу, исполняемый для нужд самой семьи. «Женский и детский труд был первым словом капиталистического применения машин!» («Капитал», т. I, стр. 406).
Последствия этого для рабочего класса должны были оказаться крайне тяжкими как в экономическом, так и в социальном и моральном отношениях.
До тех пор стоимость рабочей силы определялась рабочим временем, необходимым для поддержания не только самого взрослого рабочего, но и всей рабочей семьи, чьим кормильцем он являлся. Теперь же, когда жена и дети также оказались выброшенными на рынок труда в получили возможность кое-что зарабатывать, стоимость рабочей силы мужчины стала раскладываться на всю семью. И это изменение в стоимости рабочей силы с поразительной быстротой вызывает соответствующее изменение её цены, т. е. заработной платы. Вместо одного отца постепенно вся семья оказывается вынужденной для поддержания своего существования работать за плату и поставлять, таким образом, капиталу не только труд, но и прибавочный труд. Таким образом, машины не только увеличивают материал для эксплуатации, но повышают и самую степень эксплуатации.
Это, впрочем, не исключает возможности некоторого номинального повышения заработка рабочей семьи. Если вместо отца начинают работать отец, мать и двое детей, то в большинстве случаев общая сумма получаемой ими заработной платы оказывается выше, чем прежняя заработная плата одного лишь отца. Но дело в том, что стоимость жизни при этом также повышается. Машина влечёт за собой увеличение размеров фабричного предприятия, и она губит домашнее хозяйство рабочего. Фабричная работница уже не имеет возможности быть домохозяйкой. Бережливость и расчётливость в израсходовании средств к жизни теперь невозможны.
Раньше рабочий продавал свою собственную рабочую силу, которою он, формально по крайней мере, распоряжался в качестве свободной личности. Теперь он становится рабовладельцем и продаёт на фабрику жену и детей. Если фарисеи капитализма громко вопиют об этом «зверстве», то они забывают, что сами создали это зверство, сами эксплуатируют его и желают увековечить под красивым названием «свободы труда». Всем этим разговорам о «зверстве» рабочих-родителей достаточно противопоставить тот крупный факт, что ограничение женского и детского труда на английских фабриках отвоёвано у капитала взрослыми рабочими-мужчинами.
