Леонид Млечин - Империя террора. От «Красной армии» до «Исламского государства»
Затем египетские войска начали переправляться через Суэцкий канал. Египетское знамя взвилось на Синайском полуострове, потерянном в 1967 году.
Египетские саперы прорезали проходы для танков в земляных укреплениях с помощью сверхмощных водометов. Немецкие промышленники, изготовившие водометы по египетскому заказу, удивлялись: «Зачем им нужны такие машины? Разве возможен пожар, для тушения которого понадобится такой напор воды?».
К вечеру с Садатом пожелал встретиться советский посол. Садат с негодованием вспоминал, что Москва предлагала ему согласиться на перемирие. Президент Египта заявил, что согласится на перемирие только тогда, когда «будут достигнуты главные цели моей войны».
– Я не желаю никакого перемирия, – твердо повторял Садат. – Мне нужны еще танки, потому что нам предстоит самая большая танковая битва в истории.
Москва организовала воздушный мост, чтобы перебросить в Египет оружие и боеприпасы. В Каир прилетел глава советского правительства Алексей Косыгин.
Садат обрушился на него с обвинениями:
– Вы дали нам устаревшую технику для наведения мостов через Суэцкий канал! У нас ушло на это пять часов в то время, как у вас есть новая техника, позволяющая сделать это за полчаса. Оружие, которым вы нас снабжаете, нельзя назвать современным! По вашей вине мы отстаем от Израиля. И вы называете это дружескими отношениями?
Косыгина прислали в Каир уговорить Садата согласиться на прекращение боевых действий. В Москве видели, что Израиль оправился от первого удара и быстро перейдет в контрнаступление. Так и случилось. Израильтяне нанесли контрудар, переправились через Суэцкий канал и перенесли военные действия на территорию Египта.
– Эта контратака окончательно измотает вас, – сказал Косыгин, – под ударом оказался Каир.
Садату показалось, что в этот день на обычно непроницаемом лице Косыгина читалось злорадство. Вероятно, египетский президент ошибался: всякий, кто помнит хмурое лицо Косыгина, поймет, что прочитать его истинные чувства было невозможно. Кроме того, если Косыгину и не нравился Садат, то Израиль он не любил всей душой.
– Где танки, о которых я просил? – ответил ему вопросом Садат.
– Мы сконцентрировали усилия на Сирии, – ответил Косыгин, – она за один день потеряла тысячу двести танков…
После короткого периода растерянности израильская армия действовала быстро и решительно. Египетские части на Синайском полуострове были окружены, а переправившиеся на другой берег израильские танки рвались к Александрии и Каиру.
Соединенные Штаты тоже организовали воздушный мост и перебрасывали в Израиль военную технику, боеприпасы и запасные части. Чаша весов начала склоняться в пользу израильтян.
«Я принял решение согласиться на перемирие, – вспоминал Садат, – потому что против меня были США и Израиль. А Советский Союз стоял за мной, готовый воткнуть кинжал мне в спину. Советский Союз хотел доказать нам, что мы не можем вести войну, потому что я выслал советских экспертов. Брежнев сказал алжирскому президенту Хуари Бумедьену, который ринулся в Москву просить о помощи арабским странам, что Садат дурак и погубит Египет».
Садат не отказался бы от помощи со стороны Москвы, если бы советские руководители пошли во имя Египта на прямую конфронтацию с американцами. Но, к счастью для всех, Москва была достаточно осторожна и не хотела устраивать мировую войну из-за ближневосточного конфликта.
А тем временем военная ситуация окончательно изменилась в пользу Израиля. Военные специалисты видели, что если боевые действия продлятся еще день-другой, то Египет и Сирия потерпят новое поражение.
Теперь уже Садат взмолился о помощи. Ночью он вызвал к себе советского посла и умолял разбудить Брежнева и добиться через американцев немедленного прекращения огня.
В Москве Брежнев и министр иностранных дел Андрей Громыко обсуждали, что дальше делать на Ближнем Востоке. Эту беседу записал Анатолий Черняев, сотрудник международного отдела ЦК КПСС.
Брежнев сказал Громыко: надо восстановить дипломатические отношения с Израилем. По собственной инициативе.
Громыко осторожно заметил: арабы обидятся, будет шум.
Брежнев ответил очень резко:
– Пошли они к е… матери! Мы столько лет предлагали им разумный путь. Нет, они хотели повоевать. Пожалуйста, мы дали им технику, новейшую – какой во Вьетнаме не было. Они имели двойное превосходство в танках и авиации, тройное – в артиллерии, а в противоздушных и противотанковых средствах – абсолютное. И что? Их опять раздолбали. И опять они драпали. И опять вопили, чтобы мы их спасли. Садат меня дважды среди ночи к телефону поднимал. Требовал, чтобы я немедленно послал десант. Нет! Мы за них воевать не станем. Народ нас не поймет…
Но об этом монологе генерального секретаря никто не знал. В том числе и Садат, который в поисках союзников повернулся лицом на Запад.
В октябре 1973 года Израиль потерпел не военное, а морально-психологическое поражение. Еврейское государство утратило ореол непобедимости. В этом и заключался триумф президента Анвара Садата. Насер терпел от Израиля одно поражение за другим. Садат же считал, что вышел из войны победителем.
Восстановив национальное самоуважение, Садат мог заняться поисками мира. Государственный секретарь Генри Киссинджер впервые приехал в Каир в ноябре 1973 года. Удостоенный нобелевской премии мира за окончание вьетнамской войны, Киссинджер мечтал еще об одной дипломатической победе – на Ближнем Востоке.
Садат вспоминал: «Наш первый разговор продолжался три часа. Впервые вижу истинное лицо Соединенных Штатов, на которое мне всегда хотелось посмотреть, – не ту маску, которую надевали Даллес, Дин Раск и Роджерс (сменявшие друг друга государственные секретари США – Л.М.). Если бы кто-нибудь увидел нас с Киссинджером, он принял бы нас за старых друзей… Никто, кроме США, не смог бы сыграть роль посредника между двумя сторонами, люто ненавидящими друг друга, сторонами, которые разделены морем враждебности, насилия и крови».
Киссинджеру президент Садат тоже понравился: «Садат был выше ростом, более смуглый и импозантный, чем я предполагал, и казался воплощением энергии и уверенности. Этому крестьянскому сыну были присущи достоинство и аристократизм, что так же не вязалось с его революционным прошлым, как и его повелительная манера и поразительное спокойствие».
Садат, по мнению Киссинджера, в отличие от сирийского президента Хафеза Асада, не был склонен к торгу. Египтянин с самого начала обрисовывал свою истинную позицию и редко отступал от нее.
Генри Киссинджер, самый талантливый американский дипломат послевоенной эпохи, годами работал над тем, чтобы сблизить позиции Египта и Израиля. Он постоянно перелетал из Иерусалима в арабские столицы и обратно.
В какой-то момент заместитель Киссинджера в государственном департаменте Джо Сиско, обращаясь, к журналистам, которые сопровождали их в поездке, сказал:
– Добро пожаловать на борт египетско-израильского челнока.
Так появился термин «челночная дипломатия».
В июне 1975 года Садат сделал то, что отказывался сделать его предшественник Насер: открыл Суэцкий канал для свободного судоходства. США, Великобритания и Франция помогли очистить канал от мин. Советский Союз, не упустил заметить злопамятный Садат, предложил свои услуги с опозданием.
Весной следующего года Садат денонсировал Договор о дружбе и сотрудничестве с СССР. А еще через год, в сентябре 1977 года в Марокко министр иностранных дел Моше Даян тайно встретился с заместителем премьер-министра Египта Хасаном ат-Тухами. Через два месяца Садат прилетел в Иерусалим.
В Вашингтоне уже была новая команда: на президентских выборах победу одержал провинциальный политик Джимми Картер. Он не просто пожинал плоды многолетней работы Киссинджера на Ближнем Востоке. Именно Картер, моралист и миссионер, близко к сердцу принял идею арабо-израильского мира. Он сумел создать особый моральный климат, который привел в Кэмп-Дэвиде президента Садата и премьер-министра Бегина к согласию.
Прийти к миру Израилю было так же трудно, как и Египту.
Пожалуй, только непримиримый Менахем Бегин сумел бы поладить с Анваром Садатом. Его предшественница Голда Меир не смогла преодолеть себя.
Умом она давно поняла, что Израилю придется уступить часть территории арабским государствам в обмен на мир. Но сама она не могла пойти на это. Весь окружащий мир казался ей враждебным по отношению к евреям.
Когда Генри Киссинджер заговорил о том, что формула «мир в обмен на территории» вполне разумна, Голда Меир мрачно ответила ему:
– Как я пойду к людям и объясню им все это? Неужели я должна им сказать: была война и другая, и мы потеряли много людей ранеными и убитыми, но это ничего не значит, и теперь мы должны отдать территории, потому что арабы говорят, что это их земли?.. Я никогда не соглашусь, что между теми, кто нападает, и теми, на кого нападают, нет никакой разницы… Если мы на это пойдем, если наши соседи увидят, что можно воевать, не боясь ничего потерять, мы только поощрим их на агрессию.
