Борис Кагарлицкий - Управляемая демократия: Россия, которую нам навязали
Долгое время изрядная часть населения не могла запомнить, в каком порядке расположены полосы на российском флаге. Время от времени то тут, то там вывешивали государственный флаг вниз головой.
Музыку Глинки не узнавали даже на официальных собраниях. Однотипные курьезы повторялись на многочисленных торжественных мероприятиях: услышав музыку, первые ряды вставали, а задние не могли понять, что происходит. Были случаи, когда из президиума в зал кричали: «Вставать надо, гимн ведь играют!» — «Какой гимн?» — спрашивали из зала.
Советский гимн все же вернулся уже при Путине, с заново переписанными словами. Текст — уже в третий раз переделывал официальный поэт Сергей Михалков. Сначала он прославлял в гимне Сталина, потом выбрасывал из строк гимна упоминания о Великом Вожде. На сей раз он вообще должен был перелицевать советский гимн в антисоветский, не меняя ни тональности, ни пафоса.
Либеральная интеллигенция с восторгом принявшая двуглавого орла, почему-то выразила неудовольствие при возвращении сталинского гимна, хотя и то и другое служило одной и той же цели — воссозданию в стране имперской символики и авторитарного духа.
В итоге официальный герб страны так и не попал на банкноты. На них изображен совершенно другой орел, скопированный с герба Временного правительства 1917 г. Дело в том, что Центральный банк России, отчаявшись ждать, пока примут окончательную версию птицы, принял свой собственный герб. Но и тут все получилось как-то нехорошо. Ведь до того, как попасть на новые рубли, тот же орел красовался на печально известных керенках. В историю России керенка вошла как образец обесценившихся денег. Поднявшись на борьбу с инфляцией, Центральный банк мог бы найти и более подходящий символ.
Из всех официальных символов России 1990-х гг. национальным можно считать только военно-морской Андреевский флаг. Оппоненты Ельцина не могли забыть, что трехцветный флаг, во время Второй мировой войны использовался армией генерала Власова, служившей фашистам. Однако главная причина непопулярности триколора была в самом режиме Ельцина. В сущности, это, так же как и красное знамя, — символ не национальный, а партийный. Многие партийные символы постепенно сделались национальными. Трехцветное знамя тоже не сразу стало общепризнанным символом Франции. Но после Декларации прав человека и гражданина, после победоносных походов Наполеона, после того как республика стала для французов синонимом независимости и достоинства, невозможно представить себе Францию без триколора. Советский красный флаг тоже стал чем-то большим, нежели партийным знаменем, благодаря победам во Второй мировой войне. Все-таки именно этот флаг водрузили над Рейхстагом.
Если бы ельцинская власть одержала великие победы хотя бы на экономическом фронте, можно было ожидать, что преисполнившиеся гордости за свою страну граждане полюбили бы и ее флаг. Двухголовая птица перестала бы тогда ассоциироваться с Чернобылем и страшными сказками. Но ничего подобного не произошло. Над Россией развевался флаг Ельцина, и отношение народа к этому флагу оставалось в точности таким же, как и к власти: его терпели за неимением лучшего. Ельцин никогда и не скрывал, что государственная символика — это именно его символика. Орел и трехцветный флаг объединились на президентском штандарте. Если бы Людовик XIV не произнес «Государство — это я», эти слова сказал бы Ельцин. Президент как бы приватизировал национальную символику, но одновременно она теряла шанс когда-либо стать общенациональной.
Само по себе стремление Ельцина и его команды вернуть России символику давно рухнувшей империи свидетельствовало о полном отсутствии собственных перспектив. Ввиду полного отсутствия какой-либо стратегии на будущее, опору приходилось искать в прошлом.
Как и во Франции эпохи Реставрации, официальная эстетика постсоветской России была эклектична, вторична и помпезна. Власть постоянно пыталась создать собственный Большой Стиль и столь же неизменно обнаруживала полную неспособность это сделать.
Синтез имперско-сталинского и имперско-царского начала на символическом и идеологическом уровне был главной задачей, которую пытались решать российские элиты на протяжении всего периода Реставрации. Этим по-своему занимались и власть, и националистическая оппозиция. Но лишь администрации Путина удалось с ее решением более или менее успешно справиться.
Глава 4. Оппозиция
Рано утром 7 ноября 1991 г. в Москву приехал тридцатилетний рабочий Татаренко. С собой он не привез ничего, кроме красного флага и революционного энтузиазма. Сразу с вокзала наш герой отправился на Красную площадь. Здесь было тихо и безлюдно. Встав на подходе к площади, Татаренко развернул красный флаг и начал выкрикивать антиправительственные лозунги. Спустя несколько минут его уже окружала кучка прохожих, затем собралась толпа. Скоро здесь были тысячи людей, многие с красными флагами и транспарантами. Мощная демонстрация двинулась на Красную площадь.
Татаренко не знал, что демонстрация была заявлена сразу несколькими организациями, а люди собирались из разных концов столицы по призыву множества групп и партий. За окружившей его массой людей тридцатилетний провинциальный рабочий не видел никаких других организаторов, кроме самого себя. Покидая вечером столицу, он не мог отделаться от ощущения, что именно он создал толпу и двинул ее на Красную площадь.
НЕПРИМИРИМЫЕАнонимный хронист коммунистического движения из газеты «Контраргументы и факты», рассказавший эту историю, считает именно 7 ноября 1991 г. переломным моментом, когда непримиримая оппозиция захватила улицу. И хотя многочисленные коммунистические группы существовали уже давно, политической силой они стали лишь теперь.
Весной 1991 г., выступая перед кучкой людей возле Парка культуры, лидер «молодых коммунистов» Игорь Маляров предрекал, что после повышения цен под его знамена придут тысячи. «Объединенный фронт трудящихся», «Инициативный съезд коммунистов России» и движение «большевиков-ленинцев» во главе с Ниной Андреевой в Ленинграде уже несколько лет вели безуспешную борьбу с либеральными идеологами внутри и вне Коммунистической партии. Проиграв идейную борьбу более опытным и изощренным демагогам из партийной элиты, они надеялись изменить соотношение сил теперь, когда массы на собственной шкуре почувствуют, что такое рынок.
Непримиримая оппозиция в очередной раз ошиблась, хотя на первый взгляд казалось, что ее прогнозы подтверждаются. Осенью 1991 г., через полтора-два месяца после августовского путча и распада официальной Коммунистической партии Советского Союза, можно было видеть быстрый рост народного недовольства. Новые коммунистические партии росли как грибы. В октябре Московская федерация профсоюзов организовала многотысячный митинг протеста против экономического курса властей. Манежная площадь была запружена народом. Несмотря на холодную погоду люди не хотели расходиться. Массовые выступления 7 ноября подтверждали ту же тенденцию. Но все это происходило еще до того, как власти всерьез взялись за проведение реформ. Освобождение цен в январе 1992 г., стремительное падение жизненного уровня и резкое изменение условий жизни привели к совершенно не тем результатам, на какие надеялись лидеры неокоммунистов. «Шоковая терапия» парализовала волю и сознание людей. На несколько месяцев нормальному работнику стало вообще не до политики. Всех волновало только одно: как выжить? Надо было хоть как-то приспособиться, хотя бы понять, что происходит. Что значат новые, ежедневно меняющиеся цены, почему за 1,5 тыс. сегодня можно купить меньше товаров, чем два месяца назад за 150 рублей? Советский человек, совершенно не приученный жить в условиях рынка, оказался брошен в неуправляемую стихию. Не понимая, что творится вокруг, каждый пытался выплыть в одиночку.
Неокоммунистические организации не желали считаться с этими настроениями. Каждые две или три недели они проводили очередной митинг. Злые языки поговаривали, что у их лидера Виктора Анпилова есть расписание митингов и демонстраций до 2000 г. На митингах было много людей: по сравнению с «доавгустовским» периодом движение заметно выросло. Но вскоре рост прекратился. Митинги становились как бы ритуальным сбором одних и тех же товарищей.
Не менее характерно, что на улицах сначала почти не было людей средних лет. Власти утверждали, будто протестуют только пенсионеры. Это было ложью. На улицы выходило немало молодежи. Красные флаги и комсомольские значки снова были запретны, а потому привлекательны. Но люди среднего возраста, обремененные семьей, необходимостью кормить и одевать детей, пытавшиеся сохранить работу и хоть как-то поддерживать привычный образ жизни, на митинги не ходили.
Пока коммунистические группы митинговали на улицах, в парламенте все более явственно зазвучал голос «патриотической оппозиции». В большинстве своем «русские патриоты» из числа народных депутатов были антикоммунистами и правыми. Они черпали вдохновение в воспоминаниях о славном прошлом православной империи. Октябрьская революция виделась ими как национальная трагедия, кризис 1990-х — как новый этап распада, продолжение и усугубление кошмара, начавшегося в 1917 г. И все же оба течения постоянно сближались, в конце концов создав единую организацию — «Фронт национального спасения».
