Владимир Кузнечевский - Сталин и «русский вопрос» в политической истории Советского Союза. 1931–1953 гг.
А Бухарин с этого момента с подачи Ленина, который позже назовет его «превосходно образованным марксистом-экономистом», «крупнейшим и ценнейшим теоретиком партии», становится основным и главным идеологом большевизма. В 1915 году он публикует работу «Мировое хозяйство и империализм», предисловие к которой пишет Ленин, затем брошюру «Политическая экономия рантье» и другие труды. После победы Октябрьской революции 1917 года среди своих важнейших теоретических работ Бухарин сам называл «Азбуку коммунизма» (написанную в соавторстве с Е. Преображенским), «Программу коммунистов (большевиков)», «От диктатуры царизма до диктатуры пролетариата», «Экономику переходного периода» (в соавторстве с Г. Пятаковым) и в период борьбы с Троцким – «К вопросу о троцкизме». Кроме этого сделал огромное количество докладов на партконференциях и съездах, опубликовал сотни статей в газетах «Правда» и «Известия» (в 1934–1937 гг. был главным редактором последних). С 1924 по 1929 год был членом политбюро ЦК ВКП(б) и называл себя личным ближайшим другом Сталина. Но в 1928 году выступил против форсированной коллективизации и с 1929 года перешел в оппозицию к генсеку. С этого момента Бухарин потерял все руководящие политические должности в партии и в ИККИ.
Однако на вопросы идеологии Бухарин пытался влиять всегда и исключительно в русле ленинского подхода – против якобы имевшего место засилья в партии «великодержавного русского шовинизма».
Ничего не могу сказать в отношении «засилья», но без соответствующего объективного объяснения в этом случае не обойтись.
В апреле 1923 года на XII съезде РКП(б) генеральный секретарь ЦК в отчетном политическом докладе сказал следующее.
«В численном отношении, – сказал он, – бывшая державная нация представляет (в стране) около 75 млн, а остальные нации – 65 (это все-таки немало) и… прежде всего… в связи с тем, что… национализм русский стал нарастать, усиливаться… бродят желания устроить в мирном порядке то, чего не удалось устроить Деникину, то есть создать так называемую «единую и неделимую». И таким образом, в связи с нэпом во внутренней нашей жизни нарождается новая сила – великорусский шовинизм, гнездящийся в наших учреждениях, проникающий не только в советские, но и в партийные учреждения, бродящий по всем углам нашей федерации и ведущий к тому, что если мы этой новой силе не дадим решительного отпора, если мы не подсечем ее в корне, – а нэповские условия ее взращивают, – мы рискуем оказаться перед картиной разрыва между пролетариатом бывшей державной нации и крестьянами ранее угнетенных наций, что равняется подрыву диктатуры пролетариата». Доверие, которое партия приобрела в массах в ходе революции, предупреждал Сталин, «мы можем растерять до последних остатков, если мы все не вооружимся против этого нового, повторяю, против великорусского шовинизма, который бесформенно, без физиономии, ползет, капля за каплей впитываясь в уши и глаза, капля за каплей изменяя дух, всю душу наших работников так, что этих работников рискуешь не узнать совершенно. Вот эту опасность, товарищи, мы должны во что бы то ни стало свалить на обе лопатки…»
Размышление № 1В каких условиях в докладе Сталина мог появиться такой многозначительный пассаж?
Ни в многочисленных, посвященных Сталину мемуарах, ни в российских государственных архивах, ни в работах известного английского историка Симона Монтефиоре, собравшего огромный массив фактов из личных архивов потомков соратников Сталина и лиц, близко его знавших, мне не удалось обнаружить свидетельств того, чтобы генсек ЦК в личных беседах говорил об опасности для СССР, проистекающей из наличия в России так называемого великодержавного русского шовинизма. О своем восхищении русским народом – да, говорил, и неоднократно. А вот о порицании – нет. По-видимому, у него самого таких настроений до поры до времени и не было. Или он их тщательно скрывал от окружающих. Хотя ощущение политической опасности, исходящей от русских людей, у него было постоянно, в течение всей его жизни. Наиболее ярко и прямо это проявилось в двух случаях: во время коллективизации[9] и в процессе «ленинградского дела»[10].
Вопрос об оценке действительной позиции Сталина в этом плане непрост даже спустя 70 лет после смерти Иосифа Джугашвили. В последние годы стало модным утверждать, что мы не можем объективно оценивать поступки (и вообще действия) исторических фигур нашего прошлого. Дескать, мы не жили в то время, не знаем всех тех обстоятельств, в условиях которых эти фигуры действовали, и потому не вправе выносить им свои оценки. Это верно, не жили. Но мы сегодня пребываем в намного более комфортных, с этой точки зрения, условиях, чем современники Сталина. Прежде всего потому, что мы сегодня, в отличие от тех же современников, знаем неизмеримо больше их, поскольку нам известно все (все!) дальнейшее поведение не только Сталина, но и Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина и т. д. Накладывая это дальнейшее поведение на события, скажем, 1923 года, мы можем во многом достоверно судить о внутренних пружинах их поступков, то есть о таких мотивах, о которых они тогда публично говорить не могли. Но ведь эти пружины и мотивы существовали реально.
Так, сегодня из нашего исторического, по отношению к Сталину, далека можно с уверенностью говорить о том, что слова Сталина с осуждением великодержавного русского шовинизма были направлены не столько аудитории съезда и партийному членству, сколько в адрес других очень внимательных слушателей: Ленина, Зиновьева, Каменева, Бухарина, Троцкого и их сторонников.
Ведь к моменту созыва XII съезда партии генсек только что получил зубодробительную выволочку от Ленина за скандал, который он, вместе с Орджоникидзе и Дзержинским, учинил с руководством грузинского ЦК.
Именно в этот момент представитель ЦК КП Грузии Б. Мдивани пишет кому-то в Грузии совершенно конфиденциальную записку:
«Я очень жалею, что не могу лично доложить о прениях по этому вопросу, но одно то интересно, что прения продолжались целых 3 часа – это нечто чудовищное на Пленумах, где вопросы решаются с кинематографической быстротой. Прения показали, что известная часть ЦК прямо отрицает существование национального вопроса и целиком заражена великодержавническими тенденциями, но эта часть получила такую оплеуху, что не скоро решится снова вернуться из норы, куда ее загнал Ленин.
…Смотри не теряй письма, я его выпросил у Каменева… Сначала (без Ленина) нас били по-держимордовски, высмеивая нас, а затем, когда вмешался Ленин, после нашего с ним свидания и подробной информации, дело повернулось в сторону коммунистического разума… По вопросу о взаимоотношениях принят добровольный союз на началах равноправия, и в результате всего этого удушливая атмосфера против нас рассеялась, напротив, в пленуме ЦК нападению подверглись великодержавники – так и говорили Бухарин, Зиновьев, Каменев и другие. Проект принадлежит, конечно, Ленину, но он внесен от имени Сталина, Орджоникидзе и др., которые сразу изменили фронт»[11].
Буду Мдивани верно ссылался на упомянутые в записке фамилии.
Г. Зиновьев на этом же партийном съезде, выступая в прениях по докладу Сталина, бил тревогу по поводу того, что не только в стране, но и в партии как на дрожжах растет великодержавный русский шовинизм, «который имеет самое опасное значение, так как имеет за собой 300 лет монархии и империалистическую политику». Еще дальше пошел Бухарин, который, зная о личном конфликте между Лениным и Сталиным, издевательски поиронизировал над генсеком: «Я понимаю, когда наш дорогой друг товарищ Коба, Сталин, не так остро выступает против русского шовинизма», потому что он как грузин должен выступать «против грузинского шовинизма».
В отличие от всей этой хоть и недружной в отношениях друг с другом, но дружной в ненависти к русской нации[12] команды Сталин в этот момент видел и понимал, что после окончания Гражданской войны русская человеческая масса начинает отходить от угара классовых битв и возвращаться к осознанию своей национальной принадлежности. Это стало проявляться в создании критических в отношении большевиков пословиц, поговорок, народных песенных куплетов. Особенно остро это стало проявляться в творчестве вышедших из народа крестьянских поэтов. В 1926 году С. Есенин, протестуя против тысяч беспризорников, снующих между советскими республиками, пишет, что ведь в них, может быть, остаются нераскрытыми прекраснейшие поэты и политики. В них даже Троцкий //Ленин и Бухарин. //Не потому ли моей грустью //Веет стих, //Глядя па их //Невымытые хари».
