Анатолий Уткин - Месть за победу — новая война
В-четвертых, такие социоэкономические факторы, как новые условия мировой торговли или один лишь возросший поток бедняков из бедных стран в богатые, изменят характер суверенного государства. Как может быть сохранен суверенитет государства в условиях, когда «многонациональные корпорации настаивают на том, что фундаментальной реальностью Интернета является отсутствие какой–либо ответственности за поток информации? И как сплетение государственной власти с националистической мифологией будет возможно в эпоху массовой миграции?»[129]. «Децентрализация знаний, — пишет историк П. Кеннеди, — работает в пользу индивидуумов и компаний, а не в пользу наций. Мировые финансы в их свободном разливе неостановимы, и трудно представить, как их можно контролировать.
Огромные многонациональные корпорации, способные перемещать ресурсы из одного конца планеты в другой, являются подлинно суверенными игроками мировой сцены. Перемещение наркотиков и международных террористов также являет собой угрозу традиционным государствам. (Напомним, что торговля наркотиками дошла до 300 млрд долл., а организованная преступность стала наиболее острой мировой проблемой. — А. У.) Кризис окружающей среды, рост мирового населения, неконтролируемая переливаемость нашей финансовой системы ведут к тому, что государства попросту входят в состояние коллапса»[130]. Подрыву авторитета государств (на что все активнее указывают алармисты) способствует быстро растущая опасность со стороны международного терроризма. Доступ к самой передовой технологии и современной технике в огромной мере облегчает вооружение даже небольшой группе фанатиков, террористов, приверженцев любой экстремальной идеи — деструктивным общественным силам.
Процесс ослабления государственных организмов крайне болезнен и таит опасные последствия. Видя отступающее государство, гражданин теряет четкое представление о лояльности. Как пишет американский специалист С. Стрейндж, «в мире многосторонней, претерпевшей диффузию власти наше собственное сознание становится нашим единственным компасом»[131]. Это сознание ищет солидарное культурное окружение, а не старинную лояльность к узкочиновничьим структурам.
В-пятых, еще более грозная сила наносит государственным системам удар со стороны этнического самоутверждения всех возможных видов. Словно проснулись демоны, спавшие историческим сном.
Принцип национального самоопределения был отчетливо выражен президентом В. Вильсоном восемьдесят лет назад: «Каждый народ имеет право избирать ту форму суверенности, которая для него предпочтительна». Государственный секретарь США Р. Лансинг записал в дневнике: «Эта фраза начинена динамитом. Она возбуждает надежды, которые никогда не будут реализованы. Я боюсь, что эта фраза будет стоить многих тысяч жизней»[132]. Но главенствовать этот принцип стал тогда, когда историческая память о нем (рассчитанном на конкретную цель — развал противостоящей Австро — Венгрии) сошла на нет. При этом историческая память народов стала как бы ослабевать, и уже не все помнят, что случилось с распавшимся Китаем в 1920‑х гг. и во время культурной революции, «со многими африканскими государствами после получения ими независимости, с современной постсоветской Россией»[133].
«Приливная волна сецессионизма, обрушившаяся на весь мир сегодня, является не только продуктом древних националистических импульсов и катастрофических социальных волнений. Она движима и глобализацией, которая не оставляет нетронутой ни одну страну мира»[134]. Дело скорее даже не в глобализации, а в примере и поощряющей силе, продемонстрированных двумя крупнейшими европейскими государствами в процессе феноменального проявления этнического самоутверждения — Германией и Российской Федерацией в 1989 г. «Дипломатия Бонна создала чрезвычайно настораживающий прецедент… Послание, полученное Любляной, Загребом и всеми, кто того желал, значило, что принцип самоопределения может легитимно крушить многонациональные государства»[135].
Порожденная объединением Германии и провозглашением суверенности России цепь этнических выделений создала поток, способный привести к распаду даже самые устоявшиеся общества. Если в 1914 г. в Европе было 17 государств, в 1922 г. — 24, то в 2000 г. — 44 государства (22 из них возникли после провозглашения суверенитета России). К XXI в. международная система пришла с возникшей Эритреей. Шотландия и Уэльс проголосовали за создание обственных парламентов, снова взорвался Ольстер, идет война с курдами, в огне Кашмир, на виду у всех Косово. Грозит расколом Македония. Почти всем стало ясно, что этнические конфликты решительно заменили один большой — противостояние Востока и Запада. Вместе с X. Ханнумом из Тафтского университета мы можем смело сделать вывод: «Словесная дань уважения еще отдается принципу территориальной целостности, но распад в течение десятилетия Советского Союза, Югославии, Чехословакии и Эфиопии видится многими протонациями, претендующими на национальное самоопределение как самый важный прецедент»[136].
Великий Карл Поппер, идеолог философского рационализма, постулирует: «Национализм взывает к нашим племенным инстинктам, к страстям и предрассудкам, к нашему ностальгическому желанию освободить себя от груза индивидуальной ответственности»[137]. Это явление обещает хаос планетарных размеров. Один из ведущих экспертов по данному вопросу Э. Смит подчеркивает, что возникновение новых и новых малых государств «имеет тенденцию производить широкий поток беженцев, эмигрантов, потерявших ориентацию в жизни людей»[138].
Какими же будут выводы на XXI век? Все большее число специалистов на Западе признают, что «столетний опыт взаимоотношения движений националистического самоопределения и демократии обещает все более серьезные проблемы впереди»[139]. И в этом смысле, по меньшей мере в начале XXI в., они не видят возможности выработки надежно проверяемых критериев, «оправдывающих» сецессию. Общая линия рассуждения специалистов — международных юристов, не историков — идет по следующему руслу: «Необходим континуум компенсационных мер, начинающихся с защиты прав личности, переходящих в защиту прав меньшинств и оканчивающихся сецессией исключительно в крайнем случае»[140].
«Если национальное самоопределение» является самозваным надгосударственным приоритетом конца XX — начала XXI в., то самоуспокоение, безусловно, является преждевременным. Принципом самоопределения руководствуются косовары в Косово, курды на Среднем Востоке, жители Восточного Тимора, сторонники шотландского парламента, жители Ирана, Квебека, Северной Ирландии и прочие борцы за национальное самоопределение. Молчаливое поощрение или непротивление мирового сообщества привело к тому, что «мир стал полон диссидентствующих провинций, желающих автономии и суверенитета». Первый же поход оранжистов по католическим кварталам пробудит старых демонов. Жрецы самоопределения прибегают к референдумам и плебисцитам, как бы совершенно не ощущая, что носитель данного культурного кода дает на референдуме ответ вовсе не на «тот» вопрос. Он отвечает своим эмоциям — любит ли он свою общину, язык, традиции. И еще до проведения любого референдума ясно, что любит. Гражданин выступает уже не как гражданин данной страны, а как сын своего этноса — и отказать ему в сыновней любви просто невообразимо. Но он не отдает свой голос за фанатика, который завтра воспользуется его кроткой или не кроткой любовью и превратит привязанность к своему в ненависть к чужому.
Главные действующие лица на мировой арене и мировые организации начиная с ООН в будущем будут стоять перед необходимостью выработки отношения к центробежным силам современного мира. И если сейчас не будут найдены базовые правила, то термоядерной реакции этнического распада нет предела. Согласно мнению X. Ханума, «важно отвергнуть утверждения, что каждый этнически или культурно отличный от других народ, нация или этническая группа имеет автоматическое право на свое собственное государство или что этнически гомогенные государства желательны сами по себе. Даже в тех условиях, где гражданские права соблюдаются, глобальная система государств, основанных преимущественно на этническом принципе или на исторических претензиях, определенно недостижима»[141]. В любом случае обособление одной национальности будет означать попадание в якобы гомогенное окружение новых этнических меньшинств. История всегда будет делать полный круг — пусть на меньшем, но столь же значимом витке исторической спирали. Снова определится этническое большинство и сработает прежний стереотип: добиваться прав не за счет равенства, а за счет сецессии.
