Виталий Оппоков - Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917
«В 1917 году я встретился с ним однажды у Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова», — рассказывал Бурцев Соколову в Париже 11 августа 1920 года о знакомстве с банкиром Карлом Иосифовичем Ярошинским. Любопытная деталь. Ярошинский, якобы отправивший в Тобольск «ссыльному» Николаю 11 35 000 рублей, сообщает об этом Бурцеву, который общеизвестен не просто как антимонархист, но и откровенный недоброжелатель Николая II. Впрочем, Бурцев, всегда ко всем подозрительный, в беседе с Соколовым нелестно отозвался о Ярошинском. Тот, дескать, произвел на него «впечатление человека, мало уравновешенного, весьма сомнительного, с большим размахом». Но бог с ним, с Ярошинским. Нас в большей мере может интересовать другое лицо, действительно сомнительное, но не по воображению, а по делу, о котором дурная слава накопилась и в тайных архивах охранки и контрразведки, в редакционных портфелях, на газетных и журнальных полосах, в общественных пересудах. Речь идет о Манасевиче-Мануйлове. В короткой фразе, зафиксированной Соколовым и произнесенной Бурцевым, звучит если и не уважение, то доверие к «Ивану Федоровичу». И как же иначе, если они в течение долгих лет были связаны темными делишками.
Разрозненные сведения об этой странной и вместе с тем закономерной дружбе можно разыскать в различных публикациях. Но, думается, наиболее интересные сведения содержатся в довольно редкой книжонке.[99] Начинается она так:
«В одном из правительственных секретных архивов сохранилось объемное дело о коллежском асессоре Иване Федоровиче Мануйлове. На обложке дела надпись:
„Совершенно секретно. Выдаче в другие делопроизводства не подлежит“.
С 1895 по 1917 год заботливой рукой подшивались сюда всяческие документы и бумаги, касавшиеся коллежского асессора. В своей совокупности бумаги эти развертывают целое полотно жизни Ивана Федоровича: жизнь же его — подлинный роман приключений… Похождения его интересны по тем нитям и связям, которые тянутся от мелкого агента к самым громким деятелям… Надо добавить, что секретное дело, которым мы пользуемся, было секретным и для следственной и судебной властей, разбиравших дело Мануйлова в 1917 году».
Уместно уточнить, что «разбором дела Мануйлова» занимался все тот же следователь (в то время пока только по важнейшим делам) Павел Александрович Александров, азартно и суетливо собиравший затем всевозможные улики против Ленина и большевиков. Ну а доверили ему «лишь незначительную часть документов» потому, что «остальное представлялось слишком зазорным для оглашения хотя бы среди следователей и прокуроров». Секретным являлся, конечно же, не формулярный список, удостоверявший, что подследственный в 1910 году имел 40 лет, был лютеранского вероисповедания, окончил курс в реальном училище Гуревича и состоял на службе по «императорскому человеколюбивому обществу». Безусловно, нет. Скрывалось совершенно иное, начиная с бытовых мелочей и кончая крупными государственными аферами. Ну хотя бы такая келейная подробность: «Еврейского происхождения, сын купца, Мануйлов, еще учеником училища, обратил на себя внимание известных в Петербурге педерастов: директора департамента духовных дел А.Н. Мосолова и редактора газеты „Гражданин“ князя Мещерского, взявших под свое покровительство красивого, полного мальчика. Юношу Мануйлова осыпали деньгами, подарками, возили по шантанам и другим вертепам, и под влиянием покровителей у него развилась пагубная страсть к роскоши, швырянию деньгами, картам, кутежам и т. п. Приняв православие, он, при содействии князя Мещерского и Мосолова, поступает на государственную службу… Первое выступление юного Рокамболя произошло в 1894 году. На горизонте политического розыска блистал в то время звездой первой величины П.И. Рачковский, стоявший во главе заграничной агентуры русского правительства. С этим старым волком и задумал потягаться безвестный в мире агентуры юноша…».[100]
Не стану говорить об этой дуэли, поскольку в книжке изложено много всевозможных подробностей. Перейду к «дуэту» Мануйлов—Бурцев.
Сведения об их связи переполошили департамент полиции, где числился Мануйлов, в январе 1910 года. Тут только решили дать ход резолюции Столыпина, написанной им на одном из донесений об очередной афере ценного, но ненадежного агента 20 марта 1909 года: «Забыл передать вам сегодня прилагаемые документы, касающиеся Мануйлова. Пора сократить этого мерзавца». Ну а сообщение, переполнившее чашу терпения начальства Мануйлова, извещало о том, что «бывший агент Иван Федорович Мануйлов „запродал за 150 000 франков массу документов революционеру Бурцеву и получил в задаток 20 000 франков“. Заручившись обещанием „торговца государственными секретами“ выкрасть из архивов департамента новые ценные документы, Бурцев якобы выехал в Америку (не торговать ли полученными бумагами, сняв с них копии!) для сбора остальной суммы в соответствии с договором.
В материалах, собранных Соколовым по делу царской семьи, имеется протокол допроса (от 6 августа 1920 года) Веры Ивановны Барковой — дочери Манасевича-Мануйлова. Ее рассказ свелся в основном к аресту отца в августе 1916 года. Но такая угроза нависла над ним еще шесть лет назад. Все началось с обыска, который получил в обществе звучный резонанс. В книжке, о которой идет речь, приводится донесение агента Леонида Раковского о реакции на это происшествие:
„С.-Петербург, 21 января 1910 года.
Много толков в обществе вызвал обыск, произведенный в ночь на 17 января у бывшего чиновника особых поручений при департаменте полиции Ивана Федоровича Манасевича-Мануйлова. Носятся слухи, что обыск произведен в связи с взрывом на Астраханской улице. По другой версии, Мануйлов якобы являлся информатором В. Бурцева, и у него обнаружена переписка с последним“.
Но обыск у Мануйлова вызвал тревогу и за рубежом, в частности, встревожил французскую тайную полицию. Об этом „лично“ и „совершенно доверительно“ докладывал директору департамента российской полиции заведовавший заграничной агентурой А.А. Красильников:
„Имею честь доложить вашему превосходительству, что, по полученным совершенно конфиденциально сведениям, парижская Surete Generale крайне озабочена имеющимися у нее указаниями на сношения Мануйлова с Бурцевым. Получив известие об обыске, произведенном у Мануйлова, Surete Generale опасается, не продал ли он уже Бурцеву некоторые документы, относящиеся к русско-японской войне и сообщенные ему полицией французской… В течение двух лет в распоряжение Мануйлова представляли все, что он только желал: перехваченные телеграммы, письма, донесения французских чинов и т. п. Некоторые официальные бумаги были в подлинниках доверены Мануйлову, который так их никогда и не возвратил и, вообще, как выражаются в Surete Generale, „недостойным образом обманул оказанное ему французскими властями доверие“.
В министерстве внутренних дел очень боятся, не попали ли уже или не попадут в руки Бурцева некоторые из этих документов, предъявление которых в палате депутатов как несомненное доказательство содействия, оказанного русской полиции во время японской войны со стороны полиции французской, вызвало бы небывалый по сенсационности скандал…“
А вот что писал сам „пострадавший“, стараясь задобрить и снова „усыпить“ свой любимый департамент, в письме на имя генерала Курлова 24 декабря 1910 года:
„Ваше превосходительство, корреспондент „Русского слова“ (от 16 сего декабря) сообщает, что в непродолжительном времени предстоят разоблачения Бурцева по вопросам разведочной агентуры (наблюдения за посольствами и т. д.), по поводу коей Бурцев получил сведения от бывшего агента Леруа, находившегося на нашей службе. Ввиду того, что эти разоблачения могут вызвать значительные осложнения и газетную полемику против России, я позволяю себе доложить вашему превосходительству, что, если бы вашему превосходительству благоугодно было, я мог бы представить данные, которые могли бы до известной степени парализовать гнусную выходку Бурцева и подкупленных им агентов. Может быть, ваше превосходительство сочтет полезным приказать кому-либо из ваших подчиненных войти со мною по сему поводу в переговоры. Вашего превосходительства преданный слуга И. Мануйлов“.[101]
Книжка заканчивается тем, что, несмотря на „гнусную выходку Бурцева“, Манасевич стал снова искать финансовой помощи у последнего, а тот поспешил в Россию, чтобы поприветствовать „гласно“ Февральскую революцию, а тайно — собирать новый клеветнический материал на очередных „немецких шпионов“, на тех, с кем постоянно заигрывал, кого называл своими „собратьями-революционерами“ — кадетов и эсеров, вошедших в состав Временного правительства. В эпилоге книжки об этом говорится так:
„По иронии истории Манасевич, осужденный при царизме, был освобожден из тюрьмы февральской революционной волной 1917 года.
