Виктор Кожемяко - Политические убийства. Жертвы и заказчики
Тогда прозвучало другое сомнение: вопросы, которые вы собираетесь поставить, болезненные, люди могут не пожелать отвечать на них.
– А я заставить не имею права, – подчеркнула Елена Александровна. – Может, раньше, в главпуровские времена, такое допускалось. Сейчас – нет. Это их личное дело – встречаться с вами или не встречаться, отвечать на ваши вопросы или не отвечать. А если я даже с просьбой обращусь к командирам, они воспримут ее как министерский приказ.
– Что же делать?
– Обратитесь в Московский военный округ. И Кантемировская, и Таманская дивизии к нему относятся. Там есть свой пресс-центр. Возглавляет полковник Гурьянов Владимир Иванович. Он для того и поставлен, чтобы связывать журналистов с тем или иным командиром своего округа.
Звоню Гурьянову. И знаете, что сразу услышал от него?
– По этому вопросу вам надо обращаться в министерство.
– К кому?
– К Агаповой.
Круг замкнулся.
Все остальное, что сказал мне полковник, почти слово в слово повторило слышанное уже от помощника министра. И про ненужность такой встречи, и про болезненность вопросов, и про то, что приказать встретиться и побеседовать со мной он никому не может: это сугубо личное дело каждого.
– Да и чего, собственно, вы от них хотите? – восклицал начальник пресс-центра. – Ну что они смогут вам рассказать? Сидел в танке, нажал на кнопку – снаряд полетел… Вы бы лучше задали вопросы тем, кто отдавал приказ.
Верно, верно, их тоже надо о многом спросить. Но и те, кто «нажимал на кнопку», – не роботы, а живые люди. У них свой ум, душа, совесть. В каком состоянии находятся они сейчас – вопрос поистине исторический. Ответ на него поможет точнее определить наше и будущих потомков отношение к нынешней Российской армии, на которую после 4 октября 1993-го пала черная тень…
– Ладно, дайте мне несколько дней, чтобы связаться с командирами дивизий, – подвел итог нашего разговора полковник Гурьянов. И еще раз предупредил:
– Но если они и их подчиненные не захотят говорить с вами, я ничего поделать не смогу.
Предупреждение это звучало столь настойчиво, что я понял: результат будет именно таким.
Не ошибся. Последовал отказ.
* * *
Поскольку встреча с важными действующими лицами октябрьской трагедии оказалась для прессы пока невозможной (не знаю, по собственному ли их желанию или по велению вышестоящих), поскольку голос самих этих людей пока нами не услышан, поскольку многие документы, относящиеся к тем дням, спрятаны за семью печатями, что остается нам? Искать других участников и очевидцев? Питаться слухами?
Вот говорят (это и напечатано в 13-м номере «Литературной России»), что по Москве прокатываются самодельные видеозаписи прошлогодних сентябрьских и октябрьских дней. А на одной из них – такие кадры: некто в штатском задает вопрос сидящим перед ним молоденьким офицерам-танкистам. Тем самым. Какова же реакция? «Может, – замечает писатель Юрий Лощиц, – у кого из расстрельщиков дрогнул голос или лицевой мускул, или руки на столе заерзали? Нет же! Спокойно, уверенно, как о сданной на «отлично» стрельбе по мишеням, рассказывают о количестве произведенных залпов. «Но ведь там были женщины, дети, обслуживающий персонал». – «А нечего им там было делать! – с бодрой улыбкой отвечает офицер. – Моя вот жена дома сидела».
Но говорят в Москве и другое. Будто несколько офицеров отказались-таки от участия в несвойственной армии карательной акции. Если так, это делает им честь. Если так, то можно сказать, что они в какой-то мере спасли честь сегодняшнего российского офицерства.
Говорят, солдат и офицер не имеют выбора: над ними довлеет приказ.
А если что не так – не наше дело,
Как говорится, Родина велела.
Как славно быть ни в чем не виноватым,
Совсем простым солдатом, солдатом.
Между тем известен факт: в 1905 году инженер-поручик русской армии Дмитрий Карбышев наотрез отказался выполнять преступный, по его мнению, приказ о расправе над взволновавшимися воинскими частями и не повел свою роту усмирять их. А на суде, обвиненный в том, что опозорил офицерскую честь, бросил судьям в лицо:
«Не я, а те, кто заставляет войска стрелять в безоружных людей, пороть крестьян в селах, убивать рабочих в городах, позорят честь офицера». Уволенный со службы и вынужденный пробавляться случайными заработками, он не склонил головы. Как не склонил ее и сорок лет спустя – уже генерал Красной Армии – перед фашистами в концлагере Маутхаузен, подвергнутый страшным пыткам и заживо замороженный…
– Боже! Войска стреляют в толпы безоружного народа! И какие войска – русская гвардия, полки, созданные еще Петром Великим! Какое дьявольское наваждение поразило правителей России!
Так воскликнул генерал Брусилов, узнав о расстреле рабочих 9 января 1905 года у Зимнего дворца. И сам твердо отстаивал свою линию: армия должна воевать против внешнего врага, а не против рабочих и крестьян. Гвардейские части под его командованием не участвовали в подавлении забастовок и крестьянских волнений…
Говорят, сразу после октябрьских событий в Генштабе начали составлять списки на поощрение его работников – «для поднятия духа». Что это были за «пряники»? Досрочное присвоение званий, повышение в должностях, ценные подарки. За то, что 4 октября эти люди находились на своих служебных местах и героически смотрели, как армия расстреливала свой народ. Некоторые офицеры потребовали вычеркнуть себя из поощрительных реестров. Устыдились. А вот милицейский, генерал армии Ерин, когда на брифинге его спросили, не стыдно ли ему носить звезду Героя России, вызывающее ответил: «Надеюсь, я не доживу до времени, когда будут интересоваться, какое у меня белье».
Нет, судя по всему, Ерину не стыдно…
Говорят, некоторые из стрельцов, паливших по «Белому дому», вскоре были переведены на новые места службы. Номера их танков – тоже в целях секретности – изменены. А кое-кто, говорят, все равно спивается. Значит, есть признаки пробудившегося раскаяния?
* * *
Покаяние.
Главное, ключевое, ради чего пишу эти строки.
Через неделю, 28 апреля, планируется подписание соглашения «О достижении гражданского согласия в России». Согласие и мир – это хорошо. Но вот в проекте документа есть пункт о том, чтобы не использовать оценки событий сентября – октября 1993 года «как повод для углубления конфронтации и противостояния». Что будет считаться таким поводом? Какие оценки? Или с будущего четверга об этих событиях вообще запретят публично говорить и писать? Похоже на то.
Но тогда и надеждам на публичное покаяние виновников трагедии – конец. По крайней мере на два года.
Георгий Шахназаров, член-корреспондент Российской Академии наук: «Это условие не только ущербно в нравственном отношении. Оно невыполнимо, потому что невозможно лишить народ памяти».
Николай Травкин, лидер Демократической партии России: «Не оценив уроки октября, нельзя приблизиться к согласию».
Суд истории никому не дано запретить или отменить. Если же следствие и приговор откладываются, особенно ясно: не может быть подлинного согласия в обществе без покаяния.
* * *
А покаяние не придет без чувства вины и мук совести.
Царь Борис Годунов – в трагедии Пушкина:
Как молотком стучит в ушах упрек,
И все тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах…
И рад бежать, да некуда… ужасно!
Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.
Император Николай Первый – в своем дневнике (о событиях 14 декабря 1825 года):
«Я Император, но какою ценою, Боже мой! Ценою крови моих подданных… Никто не в состоянии понять ту жгучую боль, которую я испытываю и буду испытывать всю жизнь при воспоминании об этом дне…»
Наш современник в своих стихах (о тех, кто расстреливал Дом Советов 4 октября 1993 года):
Или видятся вам, лишь глаза призакрыл,
С выражением смертного страха и боли
Девятнадцатилетний студентик Кирилл
И шестнадцатилетняя школьница Оля?..
Это поэт и публицист Владимир Бушин спрашивает убийц: видятся ли им хоть иногда жертвы той жуткой, кошмарной их «работы»?
* * *
7 января, в день Рождества Христова, я стоял в маленькой церкви во имя преподобного Димитрия Прилуцкого, что близ Новодевичьего монастыря. Священник отец Кирилл читал торжественное праздничное послание Патриарха. И вдруг я вздрогнул: прозвучали слова о братоубийственном кровопролитии.
«…Не прислушавшись к призыву Церкви, люди подняли руку на ближних своих, и в начале октября пролилась невинная кровь множества людей. Мы не перестаем возносить усердные молитвы о всех погибших и страждущих, молитвы об устроении России и призывать к покаянию».
Да, призыв к покаянию вновь раздавался над всей землей российской, звучал во всех православных храмах, стучался в людские сердца.
Однако покаяния не было и нет.
Может быть, декабрьское голосование большинства армии не за тех, кто отдавал в октябре бесчеловечные приказы, следует признать своеобразным коллективным покаянием за содеянное? Но неужели ни у кого лично не возникло потребности покаяться перед людьми?
