Пирс Рид - Дочь профессора
— Нет, — зло сказал Джесон и посмотрел на нее злыми глазами. — Я не хочу, чтобы ты мне помогала. Именно этого-то я и не хочу. Как раз это я должен сделать сам, потому что, если кто-нибудь примется мне помогать, я уже стану его частицей.
Луиза пожала плечами.
— Ну хорошо, хорошо.
— Люди всегда стараются возвыситься в собственных глазах за счет других людей, делая вид, что они им помогают, — сказал Джесон. По телу его пробежала дрожь, и Луиза села.
— Хочешь кофе? — спросила она.
— Хочу — сказал он. — Приготовь.
Луиза грациозно поднялась с матраца. Она вышла на площадку, поставила чайник на горелку и стала ждать, пока вода закипит, радостно ощушая свое голое тело под тонкой одеждой.
4
К концу первого семестра в середине декабря Луиза уже понимала, какая глубокая произошла в ней перемена. Она помнила свое обещание приехать домой на рождество и на свой день рождения, и хотя ей очень не хотелось оставлять Джесона в его одинокой комнате, ей все же было интересно испытать себя и родителей, представ перед ними в своем новом качестве.
Даже костюм, который она выбрала для этого путешествия — джинсы, пончо и много бус, — должен был сам по себе продемонстрировать, как изменил ее Беркли. И отец и мать, оба приехали встречать ее в аэропорт. Медленно продвигаясь вдоль барьера, Луиза заметила принужденную улыбку, появившуюся на лице отца, и перехватила быстрый взгляд, брошенный на него матерью, когда та увидела, как одета дочь. Генри все же удалось не только выдавить улыбку, но и сохранить ее, пока Луиза целовала его и Лилиан. А она поцеловала их горячо, словно пытаясь уверить, что ее привязанность к ним не исчезла вместе с привычной для них одеждой.
Она была в приподнятом настроении и говорила без умолку, когда они, покинув аэропорт, ехали через туннель.
— Добрый, старый Бостон, — сказала она. — Да, в Калифорнии все совсем другое. Как-то зеленее там.
— Не забывай, что здесь сейчас зима, — сказал Генри.
— Да, конечно, но ведь и у нас там тоже бывает нечто вроде зимы.
Она рассказывала им про Калифорнию так, словно они никогда там не бывали, да и в самом деле они ведь совсем не знали ее Калифорнии — Калифорнии свободы и бунта.
Делясь впечатлениями, Луиза благоразумно обошла молчанием некоторые стороны приобретенного ею жизненного опыта, но даже то, что она нашла возможным тактично преподнести родителям, казалось, повергло их в некоторое уныние. Генри начал перебивать ее, спрашивать, побывала ли она в таком-то и в таком-то музее, посетила ли такую-то и такую-то выставку. На все эти вопросы ответ был один — нет.
— Ну что ж, вероятно, побывала хотя бы в Диснейленде? — сказал Генри.
— Лос-Анджелеса я вообще даже в глаза не видела.
— Создается впечатление, что ты словно бы и не была в Сан-Франциско.
— Я же там не на каникулах, папа. Я учусь.
В полном молчании они проехали по мосту через Чарлз-ривер в Кембридж.
Лилиан проявила больше интереса к жизни Луизы, когда они остались вдвоем на кухне, но дочь уже почувствовала себя уязвленной и надулась. Праздное любопытство матери раздражало Луизу, ей уже было невыносимо в этом доме и в самом Кембридже. Она вышла из кухни и стала подниматься по лестнице к себе в комнату, и в это время домой вернулась Лаура. Она по крайней мере была искренне обрадована возвращению сестры.
— Ну как там? — спросила она Луизу, проходя следом за ней в ее комнату.
— Фантастика! — сказала Луиза.
Они сели, и Луиза снова начала весь свой рассказ о Беркли с самого начала, но на этот раз ее слушали с жадным вниманием, требовали еще и еще подробностей, еще и еще фактов.
— У тебя есть там друзья? — спросила Лаура.
— Ну конечно.
— А кто они?
— Да, видишь ли, — сказала Луиза, сдержанно улыбаясь и давая понять, что готова поговорить по душам: — есть один…
— О! — сказала Лаура и глаза ее расширились. — Как его зовут?
— Джесон, — сказала Луиза.
— Какой он, расскажи…
— Им бы он не понравился, — сказала Луиза, кивнув в сторону кухни и кабинета.
— А мне бы понравился, да?
— У него усы и длинные волосы…
— Шикарно! — сказала Лаура.
— И он по-настоящему свободный человек, понимаешь, он просто делает что хочет.
— О! — снова воскликнула Лаура и вздохнула мечтательно и взволнованно. — И он… В общем, он твой мальчик?
— Ну да, — сказала Луиза. — Мы, можно сказать, и живем вместе.
— Как, по-настоящему?
— Там это считается в порядке вещей, Лаури.
— Понятно, — сказала Лаура.
— Только ты никому не говори.
— Нет-нет, не скажу.
— Он в самом деле замечательный. Тебе бы он наверняка понравился.
— А он курит?
— Марихуану?
— Да,
— Ну конечно. В Калифорнии все курят.
— Мы здесь тоже пробовали немножко, — скромно призналась Лаура. — Кое-кто из школьных ребят… Мне, знаешь, даже как будто понравилось.
— О да… Это здорово, просто очень здорово.
— А ЛСД?
Луиза искоса бросила быстрый взгляд на сестру и тут же отвела глаза.
— Это… мы пока еще не пробовали, — сказала она.
— А мне что-то хочется, — сказала Лаура.
На другой день, в канун дня ее рождения, когда Луизе должно было исполниться девятнадцать лет, Генри спросил ее, не хочет ли она пойти с ними на коктейль.
— А это необходимо? — спросила Луиза.
— Нет, разумеется, нет, — сказал он. — Я просто подумал, что тебе, может быть, захочется.
Лаура отправилась куда-то со своими друзьями, и, когда родители ушли, Луиза в этот сумрачный, дождливый вечер оказалась предоставленной самой себе в пустом доме. Она немножко жалела, что не пошла с родителями; потом ей стало стыдно, что она так резко отказала отцу, а почувствовав укол совести, она начала подыскивать себе оправдание в собственных глазах, и этот внутренний спор с самой собой вылился наружу вспышкой раздражения в тот момент, когда ее родители возвратились домой.
— Просто не понимаю, как только вас на это хватает, — сказала она, когда они все втроем уселись в гостиной. — Слушать болтовню всех этих лицемеров о всяких там гарвардских делишках, о том, что такой-то что-то там опубликовал или кто-то получил кафедру, и это в то время, как их сыновья, нет, конечно, не их сыновья, а чьи-то еще сыновья умирают под бомбами во Вьетнаме.
— Можешь мне поверить, — сказал Генри, наливая себе водки и разбавляя ее тоником, — можешь мне поверить, что там не обошлось без разговоров и о Вьетнаме.
— Ну, конечно, я забыла, что это теперь в моде, — сказала Луиза, поглубже забираясь в кресло и закидывая ногу на подлокотник.
— Может быть, ты хочешь выпить? — спросил отец.
— Нет, спасибо, я не пью.
Генри пожал плечами, отошел от бара и сел на стул.
— Там было несколько довольно интересных людей, — сказал он. — Хоуорт Плэтт, например.
— Кто он такой?
— Химик. Получил Нобелевскую премию в прошлом году.
— А-а!
— Тебя это, по-видимому, не интересует? — Ты угадал.
— А между прочим, его работа, несомненно, служит на пользу человечеству.
— Так почему ж ты с этого не начал? Ведь это так типично для всей вашей гарвардской братии — распинаться о докторских степенях, профессорских званиях, нобелевских премиях и наградных медалях. Нет того, чтоб сообщить, что такой-то благодаря своему открытию спас кому-то жизнь или кто-то изобрел новый протеин, с помощью которого можно накормить тех, кто умирает голодной смертью в Индии.
— Да, — сказал Генри, — в этом ты отчасти права.
Лилиан, заметно под хмельком, появилась из кухни.
— Вот, оказывается, чему они вас там учат? — сказала она. — Сообщают, что население Индии вымирает от недоедания?
— Нет, этому нас не учат, — сказала Луиза, — этому мы сами учимся.
— Ну, я бы не сказала, что это очень научные познания.
— Во всяком случае, они куда важнее той мути, которой учили вас.
— Ну ты, по-видимому, постигла еще и кое-что другое…
— Что именно?
— Так, ничего.
— Нет уж, мама, выкладывай. Начала, так говори.
— Постойте, — сказал Генри. — Давайте лучше выпьем и…
— Нет, — сказала Луиза. — Я хочу услышать все. Это не честно — начинать и не договаривать.
— Ты научилась быть маленькой стервой, — небрежно проронила Лилиан. — Вот и все, что я хотела сказать.
— Прекрасно, — сказала Луиза, вне себя вскакивая с кресла, — прекрасно. Ты это сказала, и если на то пошло, то позвольте и мне сказать вам, что я тоже кое-что поняла в Калифорнии и вижу теперь, насколько вы… насколько вы, черт побери, ханжи и лицемеры. — Она уже стояла, выпрямившись во весь рост, лицо ее побелело.
