Уильям Годвин - О собственности
Другое соображение, доказывающее нелепость права в наиболее общем его понимании, заключается в его пророческом характере. Ведь цель его сводится к предвидению человеческих поступков и к предписанию решений, относящихся к ним. Право стремится не меньше, чем религиозные верования, катехизисы и церковные постановления, привести человеческий рассудок в неподвижное состояние и установить принцип неизменности там, где беспрерывно действует способность к совершенствованию, которая представляет собой единственный благодетельный элемент сознания.
Легенда о Прокрусте[67] дает нам бледное представление о непрерывных усилиях права. Пренебрегая великим принципом натурфилософии, гласящим, что во всей вселенной нет и двух атомов материи одинаковой формы, право стремится свести к одному стандарту человеческие поступки, представляющие результат тысячи изменчивых элементов. Наблюдение над системой права привело к странному изречению, гласящему, что «неукоснительная справедливость часто оказывается величайшей несправедливостью»[68]. В попытке отнести поведение всех людей к нескольким типам не больше настоящей справедливости, чем в попытке свести всех людей к одному масштабу.
На основании всех этих соображений можно без колебаний сделать общий вывод, что право является установлением, несущим самые гибельные последствия.
Истинный принцип, который следует подставить на место права, заключается в том, что разум должен осуществлять неограниченную юрисдикцию в отношении обстоятельств каждого судебного дела. С точки зрения благоразумия не может быть никаких возражений против этого принципа. Нельзя предполагать, что не существует сейчас людей, интеллектуальное совершенство которых соответствовало бы уровню, достигнутому правом. Иногда говорят, что оно создано мудростью наших предков. Но это странный самообман; существующие нормы права чаще были продиктованы страстями людей, иногда их робостью, подозрительностью, склонностью к оригинальности и жаждой власти, не знающей предела. Но если среди нас есть люди, мудрость которых равняется мудрости права, то нельзя утверждать, что истина, провозглашенная ими, станет менее убедительной от того, что она будет опираться не на власть, а только на разум, подкрепляющий истину.
Каковы бы то ни были неудобства, создаваемые людскими страстями, установление твердых законов не представляет надежного лекарства. Теперь посмотрим, как действовали бы страсти и как они развивались бы в случае, если бы люди были предоставлены на собственное усмотрение. Неопытность и чрезмерное усердие могут побудить меня обуздать моего соседа в его неправильных действиях путем наказаний и всяческого понуждения, преднамеренно применяемого для исправления заблуждений. Но разум разоблачает безумие такого способа действий и учит меня, что если этот человек не привыкнет полагаться на силу интеллекта, то он никогда не достигнет достойного состояния, свойственного разумному существу. Пока человек находится в оковах послушания и по привычке ждет, чтобы его поведением руководили другие, его сознание и сила духа будут находиться в состоянии дремоты. Если я желаю, чтобы он проявил всю ту энергию, на которую способен, то я должен возбудить его самосознание, научить его не склоняться ни перед какими авторитетами, рассматривать те принципы, которых он сам придерживается, и давать отчет в основаниях своих поступков собственному рассудку.
Навыки, благодетельные для отдельных людей, будут одинаково благотворны и в делах общества. Люди сейчас слабы, потому что им всегда говорили, что они слабы и им не следует полагаться на самих себя. Освободи те их от оков, предложите им изучать, рассуждать и судить, и вы скоро увидите, как они станут совершенно другими существами. Скажите им, что у них есть страсти, что порой они действуют слишком поспешно, несдержанно и неправильно, но что они все же должны сами за себя отвечать. Скажите им, что горы пергамента, в которые их закопали, пригодны только для того, чтобы внушать почтение в век предрассудков и невежества, что отныне мы будем зависеть только от непосредственного чувства справедливости, что если бы даже их страсти были огромны, то они должны применить столь же огромную энергию для их подавления, а если их решения будут несправедливы, то за эту несправедливость ответственны будут они сами. Результат такого положения вещей скоро обнаружится: сознание людей разовьется до уровня требуемого положением, а присяжные и третейские суды проникнутся сознанием важности возложенной на них задачи.
Поучительная картина представится при наблюдении за постепенным установлением правосудия, когда установится тот порядок, который здесь рекомендуется. Возможно, что вначале будет некоторое, небольшое количество решений нелепых или суровых. Но авторы этих решений заплатят непопулярностью я бесчестием, в чем они сами будут виновны.
Каково бы ни было в действительности первоначальное происхождение права, им вскоре начали дорожить как прикрытием для угнетения. Его неясность вводила в заблуждение вопрошающий взгляд пострадавших. Его древность служила для того, чтобы отвлечь большую часть озлобления от виновников неправосудия на авторов закона, и еще более для того, чтобы укротить это озлобление посредством суеверного почтения к закону. Ведь было хорошо известно, что неприкрытое, обнаженное угнетение не может не пасть жертвой собственных деяний.
Юридические решения, вынесенные непосредственно после отмены права, мало чем будут отличаться от решений, которые выносились во время его господства. Они будут продиктованы предрассудками и привычкой. Но сила воздействия привычки, утратившей тот центр, вокруг которого она накапливалась, начнет постепенно уменьшаться. Лица, которым будет поручено вынесение решений по делам, понемногу поймут, что дела эти переданы им для обсуждения, и неизбежно начнут сами себе задавать вопрос о разумности начал, считавшихся до того бесспорными. Их кругозор будет расширяться параллельно с тем, как будут расти сознание важности доверенной им обязанности и неограниченная свобода расследования. Тогда начнется новый, многообещающий порядок вещей, результаты которого не могут предвидеть существующие сейчас люди, даже если они проницательны: тогда будет развенчано слепое доверие и начнется эра неомраченного правосудия.
Преступления, совершенно различные по разнообразию видов развращенности, из которой они проистекали, не будут больше соединяться под одним общим именем. Присяжные станут столь же проницательны в различении преступлений, сколь они сейчас не способны распознавать значение разных поступков и характеров.
Рассмотрим результаты отмены права в отношении собственности. Как только рассудок людей начнет понемногу отучаться от жестокого единообразия теперешней системы, они начнут стремиться к справедливости. Предположим, что при таком положении на их рассмотрение будет передано дело о спорном наследстве, на которое претендуют пять наследников, причем по решению суда при старой системе вся спорная собственность должна была быть разделена на пять равных долей. Они начнут с расследования потребностей и положения всех истцов. Предположим, что первый из них окажется человеком с хорошей репутацией, процветающий материально; он почтенный член общества, но новые средства мало прибавят к его полезности или к его радостям. Второй истец — неудачник, гибнущий от нужды и обремененный всякими бедствиями. Третий хотя и беден, но его добродетели дают ему право претендовать на определенное положение, в котором его заслуги могли бы быть очень велики, но которое он не может принять, не владея капиталом в две пятых всего наследства. Один из истцов — это незамужняя женщина, перешедшая тот возраст, когда она могла бы еще иметь детей. Другая истица — вдова без средств и с большой семьей, зависящей от ее поддержки. Первый вопрос, который возник бы перед непредвзятыми лицами, получившими поручение вынести свободное решение относительно распределения наследства, сводился бы к тому, насколько справедливо разделение на равные доли, применявшееся до сих пор. Это был бы один из первых толчков, которые постепенно потрясли бы существующую сейчас систему собственности.
Читатель, прочтя эту главу, не сможет не заметить, что право является только функцией политической власти и должно исчезнуть, когда исчезнет надобность в этой силе, если только воздействие истины не заставит еще раньше искоренить его из человеческой практики.
Книга VII, глава VIII. Отрывки.
Примечания
1
«Калеб Вильямс» переведен на русский язык.
2
Фригольд — свободное держание или наследственное земельное владение, возникшее в период господства в Англии феодальных общественных отношений. Фригольд не нес феодальных повинностей.
