Рауль Ванейгем - Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)
И тем не менее, никто не корчится двадцать четыре часа в сутки под прессом неистинности. Точно так же как для самых радикальных мыслителей ложь слов несёт в себе вспышку, просвечивающую через неё; так же как существует малое количество повседневного отчуждения, не разбивающегося на осколки хотя бы в течение одной секунды, одного часа или одной мечты, силой субъективного отрицания. Люди фактически далеко не всегда находятся в заблуждении насчёт того, что их разрушает, также как слова далеко не всегда находятся на службе у власти. Дело стоит лишь за тем, чтобы расширить моменты истины, субъективные айсберги, что поптопят Титаники лжи.
* * *Поток материальности вынес на поверхность дебри разбитого им мифа. Буржуазия, которая двигала этим потоком, стала лишь его пеной, исчезающей вместе с ним. Демонстрируя предсказуемое столкновение, при котором король диктует убийце приказы, которые тот осуществит против него самого, Шекспир видимо описывает здесь предвидение судьбы, поджидающей богоубийственный класс. Машина убийства не признаёт больше своих господ в с того момента, как убийцы порядка перестают подчиняться мифической вере, или, если угодно, Богу, узаконивающему их преступления. Революция будучи прекраснейшим изобретением буржуазии, является также петлёй, благодаря которой она обретёт свой покой в пустоте. Понятно, что буржуазная мысль, полностью поддерживаемая на радикальной верёвке, которую она сама свила, придерживается с энергией отчаяния всех реформистских решений, всего того, что может продлить её жизнь, даже если её собственный вес неклонно тащит её к её последней конвульсии. Фашизм является в некоем смысле выразителем этого неуклонного падения, эстетом, мечтающим о том, чтобы утащить целую вселенную в свою пропасть, логиком смерти одного класса и софистом вселенской смерти. Эта мизансцена избранной и отрицаемой смерти сегодня является центром зрелища непоследовательности.
Организация видимости хочет быть неподвижной подобно тени летящей птицы. Но её неподвижность, связанная с усилиями господствующего класса по утверждению своей власти, является лишь тщетной надеждой на избежание истории, которая её настигает. Тем не менее, существует в рамках мифа и его фрагментарного обмирщенного состояния, зрелища, заметная разница в их сопротивлении критике фактами. Варьирующееся значение, принимаемое в унитарных цивилизациях ремесленниками, торговцами, банкирами, выражает перманентность колебания между последовательностью мифа и мифом о последовательности. Поскольку триумф буржуазии, представляя историю в арсенале форм видимости, придаёт видимость истории и необратимый смысл эволюции от непоследовательности зрелища к зрелищу непоследовательности.
Каждый раз, когда коммерческий класс, мало уважающий традиции, угрожает обмирщением ценностей, миф о последовательности наследует последовательности мифа. Что это означает? То, что до сих пор шло само по себе внезапно должно утверждаться силой, спонтанная вера уступает место заверениям в вере, уважение к старшим этого мира утверждается в принципе авторитарной монархии. Я хотел бы, чтобы был лучше изучен парадокс этих междуцарствий мифа, в которых видно как стараниями буржуазных элементов становится священной их значимость через новую религию, через их облагораживание… в то время как аристократы, в обратном движении отдаются великой игре невозможного преодоления (Фронда, но также гераклитова диалектика и Жиль де Рэ). Аристократия превратила в остроумную шутку своё последнее слово; в исчезновении её мысли останется лишь тяжеловесность её мысли. Что до революционных сил преодоления, то разве не больше они получат от лёгкой смерти, чем от мёртвого груза выживания?
Подтачиваемый критикой фактами, миф о последовательности не смог основать новую мифическую последовательность. Видимость, это зеркало, в котором люди прячут от самих себя свои собственные решения, разбивается и падает в общественную сферу индивидуальных спроса и предложения. Её исчезновение станет исчезновением иерархической власти, этого фасада «за которым нет ничего». Прогресс не оставляет сомнений. На следующий день после великой революции, на рынке в первую очередь появились наследники Бога по бросовым ценам, открыв серию Высшим Существом и бонапартистским конкордатом, за которыми последовали национализм, индивидуализм, социализм, национал—социализм, нео—измы, не считая индивидуализированных остатков всех этих Weltanschauung в балансе и тысячи переносных идеологий, предлагаемых сегодня в первую очередь, как бесплатное приложение к телевизору, культуре, стиральному порошку. Разложение зрелища отныне выдаётся за зрелище разложения. Логике вещей соответствует то, что последний комедиант снимает свою собственную смерть. Происходит так, что логика вещей становится логикой потребления, или всего того, что продаётся и потребляется. Патафизика, суб—дадаизм, мизансцена повседневной нищеты служат границами той дороги, что извиваясь ведёт нас к последним кладбищам.
2
Эволюция театра как литературного жанра не может не бросать свет на организацию видимости. Помимо всего прочего, разве не является он её простейшей формой, пояснительным комментарием? Изначально смешанный с ней в сакральных представлениях открывающих людям таинство трансценденции, он выработал в своём обмирщении модель будущих конструкций зрелищного типа. За исключением военных машин, античные машины зарождаются в театре; лебёдка, шкив, гидравлические механизмы принадлежали к складу аксессуаров перед тем, как они привели в движение производственные отношения. Этот факт служит сигналом: точно так же как и в далёком прошлом, господство над землёй и над людьми везде зависит от технологий, которые постоянно ставятся на службу работе и иллюзии.
Рождение трагедии уже сузило поле, на котором примитивные люди и их боги противостояли друг другу в своём космическом диалоге. Магическое и удалённое участие, находящееся в нерешительном ожидании; оно уже было организовано в соответствии с законами преломления изначальных ритуалов, а не в соответствии с самими ритуалами; оно стало spectaculum, обозримой вещью, в то время как боги, мало—помалу низводились до бесполезных декораций, что предшествовало их постепенному полному исчезновению с социальной сцены. Когда обмирщение разлагает мифические отношения, трагедии наследует драма. Комедия хорошо показывает этот переход; её разъедающий юмор атакует дряхлый жанр с энергией новых сил. Дон Жуан Мольера, пародия на Генделя в Грошовой опере Джона Гея были весьма красноречивы в этом смысле.
С драмой, человеческое общество занимает место богов на сцене. Однако, если театр в XIX веке был лишь одним из многих развлечений, не следует забывать: фактически, сходя с традиционной сцены, он заполонил собой всё социальное пространство. Банальность состоящая в ассимиляции жизнью драматической комедии принадлежит к такому типу очевидных фактов, без которых не может обойтись анализ. Лучше даже не обсуждать эту путаницу между театром и реальной жизнью; потому что она представляется совершенно очевидной как тот факт, что сто раз в день я перестаю быть самим собой и влезаю в шкуру персонажей, чьи заботы или значение меня абсолютно не волнуют. Конечно, мне и в голову не приходит по своей воле становиться актёром, играть роль ради игры, ради удовольствия. Роль не в этом. Актёр, который должен сыграть приговорённого к смерти в реалистической пьесе может вполне оставаться самим собой — разве не в этом парадокс хорошего артиста? — но если он играет с подобной свободой, ясно, что цинизм его палачей не достигает его плоти, он бьёт лишь по образному стереотипу, который тот воплощает благодаря своей технике и драматическому таланту. В повседневной жизни, роли пропитывают личность, не давая ей стать тем, чем она является или хочет быть на самом деле; это отчуждение, инкрустированное в реальную жизнь. Здесь игра превращается в факты, потому что она перестаёт быть игрой. Стереотипы диктуют каждому по отдельности, можно даже сказать «интимно», то, что идеологии навязывают людям коллективно.
15 глава «Роль»
Стереотипы — это господствующие образы эпохи, образы господствующего зрелища. Стереотип является моделью роли, а роль — образцовым поведением. Постоянное отношение создаёт роль; постоянная роль создаёт стереотип. Стереотип является абстрактной формой, введением в которую должна служить роль. Навык в осуществлении ролей и обращении с ними определяет место, занимаемое в иерархическом зрелище. Разложение зрелища множит стереотипы и роли, но оно становится смехотворным и слишком рискованно балансирует на грани их отрицания, спонтанного действия (1,2). — Отождествление является способом вхождения в роль. Необходимость отождествления более важна для стабильности власти, чем набор моделей для отождествления. — Отождествление является болезненным состоянием, но только случайные отождествления подпадают под официальную категорию «ментальных заболеваний». — В фунции роли входит высасывание крови у воли к жизни (3). — Роль представляет реальную жизнь, она утешает в той жизни, которую она обедняет. Она также становится синтетическим и невротичным удовольствием. — Важно отказаться от ролей вернув им их игровой элемент (4). — Успешная роль гарантирует зрелищную карьеру, подъём из одной категории в другую, более высшую; это инициация, заметно конкретизированная благодаря культу имени и фотографии. Их непоследовательная сумма определяет последовательность власти, которая разрушает, саморазрушаясь (5). — Разложение зрелища делает роли взаимозаменимыми. Размножение фальшивых перемен создаёт условия для единственной реальной перемены, условия для радикальной перемены. Вес неистинного вызывает насильственную и почти биологическую реакцию воли к жизни.
