Алексей Кофанов - Предвечный трибунал: убийство Советского Союза
Политолог улыбнулся:
– Ну, это небесспорно… Однако сейчас не об этом. Допустим, Британской нет – но есть американская! А в США, напомню, живет 5 процентов населения Земли, – но потребляют они 40 процентов ресурсов. То есть тоже живут не по средствам, за чужой счет. По сути, весь мир сейчас – колония Соединенных Штатов; или шире возьмем – Запада. Другой французский ученый подтвердил: «Запад построил себя из материала колоний». А теперь простой вопрос: имел ли колонии Советский Союз?
– Колониями были республики, Москва их грабила! – сообщил из зала все тот же профессиональный русофоб.
Судья беспорядки не пресекал. Похоже, ему самому был любопытен ход дискуссии.
– Если б они были колониями, – парировал свидетель, – то, освободившись от «имперского гнета», немедленно разбогатели бы. Разве не так? Грабить-то их перестали! Но что мы видим? За двадцать лет независимости от Москвы все они обнищали до крайности. Значит, они были антиколониями: не они Центр содержали, а наоборот.
– Продолжайте, – заинтересованно сказал Судья.
Но Кара-Мурза и так спокойно вел дальше:
– Не имел Союз колоний, не имел «услужливой помощи чужого труда», все зарабатывал сам. А это означает, что капитализм в нем построить было невозможно! Войти в капиталистический мир мы могли лишь в роли колонии – что и произошло. Так что в данной конкретной ситуации плановое социалистическое хозяйство было не только наиболее эффективным, но и единственно возможным для выживания страны.
– Чушь! – уверенно заявил либерал-невидимка, и тут уж Судья погрозил ему пальцем, ибо глубина аргументации поражала.
А Кара-Мурза закончил, обратившись к Горбачеву:
– Обобщу сказанное. Экономику вы унаследовали настолько прочную, что вам пришлось рушить ее целых шесть лет, прежде чем она обвалилась.
Прокурор подхватила:
– И первым вашим шагом по разгрому экономики стала антиалкогольная кампания…
– Вызываю свидетеля Рыжкова! – нервно выпалил Адвокат. – Мы имеем право представить контраргументы!
Ну и ну… Неужто дела Горби настолько плохи – что его больше некем защищать?
Судья не возражал. Снова явился бывший премьер. И Адвокат вцепился в него:
– Николай Иванович, скажите: поздняя советская экономика была эффективной?
– Скорее нет, – отозвался Рыжков.
Подсудимый облегченно вздохнул и пожал адвокатскую руку. По залу прокатился ропот.
– Поясните, – потребовал Судья.
Глава правительства ответил:
– Сначала жесткая плановая система спасла страну. Ее ведь создали в 30-х ради индустриализации, без которой мы не справились бы с вермахтом! Затем именно план позволил сказочно быстро восстановить хозяйство, а в холодную войну достичь паритета с Западом. На том этапе плановая экономика работала оптимально.
– Что случилось дальше? – не отлипал Адвокат.
– Постепенно народное хозяйство стало отставать от возросших запросов населения. Чрезмерное планирование сковывало инициативу на местах. В середине 60-х годов предсовмина Косыгин начал экономическую реформу; базовых устоев она не затрагивала, но давала предприятиям определенную свободу. Я тогда руководил Уралмашем и был весьма удовлетворен смягчением жесткого контроля. В итоге реформы восьмая пятилетка (1966–1970 годы) имела самые высокие экономические показатели.
– Но что-то этому помешало? – сочувственно спросила Прокурор.
– Увы, после пражских событий 1968 года реформу свернули. Дальнейшие попытки вернуться к ней успеха не имели. И экономика с современными задачами уже не справлялась.
– Свидетель Кара-Мурза, как вы объясните расхождение показаний – ваших и свидетеля Рыжкова? – строго осведомился Судья.
Оказалось, что политолог не исчез, а сел в зале и незримо участвовал. Он ответил:
– Николай Иванович возглавлял правительство – и, стало быть, тоже отвечает за тогдашние дела. Так что…
В недомолвке Кара-Мурзы отчетливо читалось, что Рыжков хочет отмазаться.
– Допустим, – сказал Судья. – Николай Иванович, продолжайте.
Премьер хотел возразить Кара-Мурзе, но… Тот ничего открытым текстом не произнес, и протест будет нелепым. Да и вообще: может, не все догадались, о чем он; а скажу – и сам себя выдам… Все это промелькнуло в голове Рыжкова мгновенно, он сделал вид, будто ничего не случилось, и продолжил рассказ:
– В 1983 году новый генсек Андропов поручил нам изучить экономическую ситуацию и подготовить предложения по ее реформированию.
– Нам – это кому? – переспросил Судья.
– Нам – это нам, – внезапно бросил с места подсудимый, все повернулись к нему.
Рыжков подтвердил:
– Нам – это члену политбюро Горбачеву, кандидату в члены Долгих и секретарю ЦК по экономике Рыжкову. Мы трудились два года, привлекли без числа ученых и специалистов. Наши наработки легли в основу апрельского (1985 года) доклада Горбачева на пленуме ЦК… И началась борьба за конкретику. Всем была ясна главная проблема: отчуждение человека от средств производства и результатов своего труда. Работник не имел мотивации к высококачественному труду. Так перед нами встал вопрос о собственности. Как известно, основной ее формой являлась государственная; колхозно-кооперативная тоже приобрела черты государственной. А конкретный труженик не владел ничем.
– Все вокруг народное, все вокруг ничье! – ехидно вставил затаившийся либерал.
Рыжков покачал головой:
– Вынужден согласиться. Так называемая общенародная собственность по сути народу не принадлежала.
– Позвольте реплику? – поднял руку Кара-Мурза. – Вы уверены, что советский человек был отчужден от результатов своего труда?
– Это очевидно! – отозвался Рыжков. – Не владея собственностью, работник теряет стимул.
Кара-Мурза продолжил:
– Значит, народу госсобственность не принадлежала. А кому?
– М-м-м… – замялся бывший премьер.
– Да номенклатуре все принадлежало! – поведал тот же тайный знаток. – Партаппаратчики и чиновники все хапнули и потом эксплуатировали народ!
– Вы согласны с этим, Николай Иванович? – спросила Прокурор. Свидетель явно пребывал в затруднении и не мог решиться на какой-нибудь ответ.
– А ведь вы сами были и партаппаратчиком, и чиновником, – нажал на него Кара-Мурза. – Лично вам госсобственность принадлежала?
– Разумеется, нет! – выпалил Рыжков.
– Ну так кому же? Если не народу и не власти? – додавливал политолог. – Собственность по определению не может быть ничьей!
– По конституции госсобственность считалась достоянием всего советского народа… – пробормотал экс-премьер.
Кара-Мурза дополнил:
– Не только по конституции, но и фактически. Ведь люди с этой собственности дивиденды получали!
– Какие еще дивиденды? – нахмурился премьер. Капиталистическое слово ему не понравилось.
– Бесплатное образование и медицину, пенсии, почти бесплатное жилье… Вот и дивиденды! А значит, работник вовсе не был отчужден от результатов своего труда.
– Ну, это вопрос дискуссионный, – уперся Рыжков. – Если не возражаете, я все же останусь при своем мнении. Вы позволите, я продолжу?
– Конечно! Извините.
Кара-Мурза сел на место, а премьер дальше повел свой рассказ, хоть было и непонятно, в чем заключается его мнение.
– Я сказал о борьбе за конкретику. Дело вот в чем. Не обязательно ведь «или – или»: либо все частное, либо все государственное! Мы рассчитали, что в руках государства целесообразно сохранить 50–60 процентов собственности – а именно базовые отрасли народного хозяйства и оборонку. Остальные 50–40 процентов могли находиться в акционерной и частной форме. Особый упор мы делали на так называемые «народные предприятия», которые принадлежали бы их коллективам.
– Но ведь вышло не так? – вставила Прокурор.
– Увы. Да. Нам противостояла группа либеральных экономистов, а также политиков во главе с Яковлевым. Они утверждали, что частная собственность должна стать тотальной, что она автоматически решит все проблемы. А я невольно вспоминал слова Салтыкова-Щедрина: «Горе тому граду, в котором и улица, и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна! Наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство». Так и получилось…
«А ведь правда, – подумал я. – Еда священна для обжоры; о сексе кричат те, кто в нем ненасытен… У кого что болит, тот о том и говорит. Собственность „священна“ для тех, кто хочет хапнуть ее как можно больше. Грабеж при такой формуле неизбежен».
– Как ваши оппоненты обосновывали свою точку зрения? – спросил Судья.
Рыжков ответил:
– Да, в общем, никак. Скажем, приводили пример стран Запада. Они ведь во Вторую мировую тоже имели централизованную плановую экономику, а потом быстро нырнули в рынок. Мол, и мы так сможем. Однако Европа и США до войны имели долгий рыночный опыт и просто вернулись к нему – а нам предстояло окунаться в этот омут с нуля. И главное: даже сейчас Запад отнюдь не чурается элементов государственного планирования! Там частная собственность вовсе не тотальна. От нашего народа это скрыли.
