Колин Крауч - Постдемократия
В течение действия таких контрактов заказчик попадает в сильную зависимость от подрядчика в смысле качества услуг. Подрядчик может штрафоваться за их неоказание, но и услуги, и их выполнение могут быть четко обозначены лишь в смысле текущих задач и потребностей. Контракт представляет собой юридически обязывающий документ, в который не так-то легко внести поправки; долгосрочный контракт — инструмент поразительно негибкий и неповоротливый для того, чтобы пользоваться им в эпоху, требующую особенно быстрой адаптируемости и гибкости. В случае краткосрочных (от пяти до семи лет) контрактов компании почти сразу же начинают думать об их возобновлении. Это, несомненно, дает им стимул к добросовестному исполнению существующего контракта, однако история выдачи подрядов учит нас не быть наивными. Имеются куда более простые и надежные способы возобновления контракта — вместо повседневного добросовестного оказания услуг достаточно поддерживать хорошие отношения с несколькими ключевыми лицами, занимающими ответственные должности.
Особенно интересно отметить возникновение множества компаний, специализирующихся на искусстве получения подрядов от государства в самых разных сферах деятельности: например, одна реально существующая британская компания берет подряды и на создание систем противоракетного предупреждения, и на организацию инспекций в начальных школах. Очевидно, что компания, прежде подвизавшаяся в строительстве систем ПРО, не имеет первоначального опыта в управлении школами, и поэтому, добиваясь подряда в этой области, не может со своей стороны предложить ничего серьезного. Зато она обладает опытом получения подрядов от политиков и госчиновников; этот опыт позволяет ей стать членом постдемократического эллипса, описанного в главе IV. Но обязательно ли этот опыт нужен для того, чтобы добавленная стоимость и качественная услуга доходили до непосредственных потребителей? В конце концов, потребность в этом опыте можно устранить, просто-напросто не выдавая подрядов частному сектору.
ОТМИРАНИЕ КОНЦЕПЦИИ ГОСУДАРСТВЕННЫХ УСЛУГ
Поведение государства в отношении реальных и потенциальных частных подрядчиков и готовность допустить их к процессу формулирования публичной политики, которая для них самих является источником прибыли, представляют собой примеры тенденций, упомянутых в главе II: утраты государством уверенности в себе и ликвидации государственной службы как явления. Стоит напомнить, что понятие государственной службы сложилось в пред-демократическую эпоху. Во многих странах оно получило еще большее развитие в эпоху расцвета так называемого бесконтрольного капитализма. Объясняется этот парадокс тем, что именно в стремлении оградить капиталистические свободы реформаторы XIX века нередко оказывались в ситуации, когда эти свободы вступали в противоречие с другими ценностями и интересами, и потому они всерьез воспринимали беспокойство Адама Смита о том, что бизнес способен извратить политику точно в той же степени, в какой политика способна извратить бизнес. Вследствие этого политикам и государственным служащим требовалась своя этика, диктовавшая им иное поведение, чем в деловом мире. Мало кому удавалось жить в согласии с этими идеалами, из-за чего конец XIX века часто воспринимается как царство лицемерия, но все же эти идеалы существовали. Общественная жизнь призывала к большой осторожности при взаимодействии с представителями влиятельных деловых кругов. Кроме того, от госслужащих требовалось не забывать об общественных интересах, которые не сводились к сумме частных деловых амбиций или того, на что были направлены эти амбиции. Эта идея развилась из концепции верховенства монархических интересов, но была адаптирована к условиям буржуазного капитализма и к необходимости внешнего регулятора в лице государства, а затем достигла своего апогея в социал-демократическом идеале государства на службе у своих граждан.
Подобный подход не подразумевал враждебного отношения к капиталистическому поведению, а лишь признание того, что оно имеет свои границы, и наличие определенного кодекса этики и поведения государственных чиновников. Аналогичные процессы определяли положение армии и церкви по отношению к постепенно нарождающемуся гражданскому и светскому государству. По мере того как в ходе политической жизни развивались институциональные структуры, не опиравшиеся на демонстрацию военной силы, становилось ясно, что политический и военный кодексы нуждаются в отделении друг от друга. Из того, что сторонники гражданской политической жизни настаивали на этом разделении и на неучастии военных в политике, не следовало, что они были пацифистами. Точно так же и некоторые политики из числа преданных христиан со временем стали настаивать на отделении церкви от государства.
Одним из новшеств, которые принесло с собой так называемое новое государственное управление в контексте неолиберальной гегемонии 1980-х годов, стал новый подход к границе между государственными и частными интересами, которая отныне считалась полупроницаемой: бизнес может вмешиваться в дела государства, как ему заблагорассудится, но не наоборот. Несогласных с этой моделью обвиняли в том, что они против бизнеса. Такая идея представляет собой крайне однобокое преувеличение классического по-литэкономического учения, будучи беспринципной адаптацией к реалиям бизнеса с его возможностями лоббирования. Ее интеллектуальным обоснованием служит описанная в главе II неолиберальная теория о врожденной мудрости бизнеса и врожденном идиотизме правительства. Как утверждает эта теория, успешная конкуренция на идеальном рынке возможна, в частности, благодаря максимальной и верной информированности, поскольку неверная информация влечет за собой ошибки стратегии, которые приводят к банкротству. Поэтому можно считать, что успешные компании обладают идеальной информацией, дающей им возможность идеально предвидеть действия других рыночных игроков. Это допущение носит характер аксиомы, так как оно предполагает, что в долговременном плане рынок способствует выживанию лишь самых приспособленных — в данном случае компаний, обладающих наилучшими возможностями для получения информации. В отношении правительства подобных предположений не делается. Оно не существует в состоянии идеальной конкуренции, поэтому его информированность вызывает только подозрения.
Этот тезис используется в том числе и для отрицания возможности государственного вмешательства в экономику. Если игроки на рынке по своей природе лучше информированы, чем правительство, то все шаги, на которые оно пытается их подвигнуть, будут менее эффективны, чем те решения, которые они принимают сами. В сущности, с учетом их способности к идеальному предвидению компании уже будут делать то, чего правительство надеется достигнуть своим вмешательством, и уклоняться от следования его советам. В частности, носителями этого абсолютного знания считаются компании, сумевшие выжить на финансовых рынках, работающие именно с экономическими знаниями и чье суждение поэтому не должно вызывать никаких сомнений.
В практическом плане этой аргументации присущи три слабых момента. Во-первых, поскольку многие рынки далеко не идеальны, у нас нет никакого права предполагать, что даже самые успешные компании отточили свои способности по сбору информации до максимально возможной степени. Во-вторых, в условиях стремительно изменяющегося мира мы не сможем даже определить, из чего именно немного времени спустя будет состоять идеальное знание; поскольку приобретение информации требует времени, окажется, что ни одна компания не обладает достаточными знаниями, которые потребуются в чуть более отдаленном будущем. Во время продолжительного биржевого бума 1990-х годов многие от природы осторожные люди тоже поверили в то, что сектору информационных технологий каким-то образом удалось решить все эти проблемы. Последовавший после 2000 года коллапс должен служить полезным напоминанием о том, что информация, сопровождающая биржевые сделки, зачастую менее чем идеальна. В-третьих, определенные разновидности информации особенно легкодоступны для тех, кто находится в ключевых точках и способны получать информацию за пределами рынка (то есть для правительства). Иными словами, если компании могут иметь преимущество над правительством при получении отдельных видов информации, то в отношении информации другого вида преимущество имеет правительство.
Однако мы имеем дело с миром, в котором сила этих возражений не принимается во внимание и где вера в информационное превосходство успешных компаний над правительством превратилась в неоспоримую идеологию в такой степени, что, как мы видели в главе II, госучреждения всех уровней страдают от хронического отсутствия уверенности в своих способностях. Чтобы не лишиться самоуважения и сохранить за собой хоть какую-то легитимность, они пытаются подражать частным компаниям настолько, насколько это возможно (например, посредством внутренней маркетизации), отбирая у частного сектора специалистов, консультантов и реальное предоставление услуг, а также приватизируя как можно больше государственных (или бывших государственных) организаций и вообще выставляя их на суд финансовых рынков. В ходе этого процесса неизбежно отбрасываются сформировавшиеся в XIX веке различия между этикой государственной службы и этикой частного бизнеса, а прежние запреты объявляются устаревшими. Если мудрость частной компании неизменно превышает мудрость правительства, то идея о том, что влияние деловых кругов на правительство должно иметь какие-то пределы, становится абсурдной.
