Марк Блиев - Южная Осетия в коллизиях российско-грузинских отношений
Свою службу Паскевич начинал в 1826 году с командования на русско-иранском фронте, а через год был объявлен наместником Кавказа и главнокомандующим. Ермолов критически и не без «ревности» относился к деятельности своего преемника. Когда окончится русско-турецкая война и к фамилии Паскевича добавят титул «Ериванский», Ермолов назовет любимца императора «Паскевичем-Ерихонским», очевидно, желая указать на «древность» последнего.
Новые планы Петербурга
Еще при Ермолове, в начале 1826 года, в Генеральный штаб России поступило императорское распоряжение о разработке нового «плана покорения» Кавказа. В нем пока поручалось выполнение технической стороны плана – изучение вопросов топографии, демографической статистики, изготовление карт, описание народов и народностей в главных направлениях будущих военных действий на Кавказе. Естественно, одним из центральных районов, кои включались в план, была признана Осетия, занимающая важное стратегическое положение на Кавказе. Предварительно сюда, в осетинские общества, прибыли военные чиновники и в том же 1826 году приступили к военно-топографическому и статистическому описанию Осетии. Сведения о южных районах Осетии, куда по инициативе грузинских князей неоднократно направлялись экспедиции, Генеральный штаб и российские военные власти в Тифлисе имели и ранее. Задача заключалась в том, чтобы столь же подробные данные получить и об обществах Осетии, занимающих северные склоны Центрального Кавказа. У российского командования были опасения, что в будущих карательных мерах, направленных на «покорение горцев», встретятся серьезные трудности, если силы Северной и Южной Осетии объединятся и окажут вооруженное сопротивление. Администрация Ермолова оперативно взялась за разработку плана силового подавления Осетии и установления в ней российских институтов власти. Уже в 1826 году в Генеральный штаб Военного министерства было представлено подробное описание осетинских обществ, расположенных на северных склонах Кавказского хребта. В нем приводились точные границы отдельных обществ, в каждом из которых были свои особенности в хозяйственной жизни, социальном делении населения. Но главное внимание в «описании» уделялось вопросам, представлявшим военный и политический интерес. Так, в описании Тагаурского общества, через которое пролегала Военно-Грузинская дорога, содержались сведения о том, что тагаурцы, в случае военных действий, могли выставить 800 пеших воинов и 300 всадников. Вместе с этим указывалось, что простой народ, притеснявшийся местной знатью, не выступит против российских войск, поскольку не пожелает объединиться с феодальной группировкой, стоявшей в оппозиции к российским властям. Это, однако, не означало, что в Тагаурском обществе, на южные окраины которого при поддержке российской администрации претендовали Эристави, местное население было настроено проправительственно. Авторы описания подчеркивали, что тагаурцы «к российскому правительству никакой преданности не имеют и питают совершенную ненависть». Такая политическая настроенность свободных общинников Тагаурского общества объяснялась явной поддержкой российского командования феодальных притязаний на это общество со стороны князей Эристави. Другая политическая ситуация создавалась в Куртатинском обществе. Практически недоступное с южной стороны и защищенное от каких-либо феодальных поползновений грузинских тавадов и потому не знавшее жестоких карательных мер российских войск, это общество «к российскому правительству» было «расположено порядочно и явной ненависти» от куртатинцев «до сего времени не было замечено». За исключением населенных пунктов, расположенных ближе к Южной Осетии, Алагирское общество проявляло в отношении российских властей лояльность. Положение, похожее на «нейтралитет», вызывалось со стороны алагирцев опасением возможных карательных экспедиций, подобных тем, какие направлялись в Южную Осетию. Сказывалось и другое – Ермолов продолжил переселение жителей Алагирского общества на равнину, начатое еще в начале 20-х годов XIX века и, не желая срыва переселенческого движения, алагирцы были настроены вполне мирно.
Сложной обстановкой в «Описании» было представлено политическое положение Дигорского общества. Считалось, что дигорцы, «питая ненависть к российскому правительству, не имеют к оному преданности, и никто из среды их не показывает» к российской администрации «особенного расположения». Переселение дигорских крестьян на равнину Ермолов проводил вопреки воле дигорских феодалов, из-за чего последние были крайне недовольны. Периодически главнокомандующий менял свою политику, учитывая интересы феодальной знати, но тогда свое недовольство выражало крестьянство. Дело кончилось тем, что и феодалы, и крестьяне перестали верить российской администрации и ее игнорировали.
Но в самом сложном и тяжелом положении находилась Южная Осетия. В этом районе Осетии не стоило выяснять вопросов о политических пристрастиях. Они были крайне негативны как в отношении грузинской знати, подвергавшей осетинское население грабежу, так и российской администрации, состоявшей в политическом союзе с тавадами. Здесь, в югоосетинских обществах, рождались идеи освободительного движения. По свидетельству душетского земского исправника, в Гудском ущелье Южной Осетии крестьянский лидер осетин Реваз Рубаев, «тайным образом» совершая поездки по Осетии, выступал от имени «обитателей верховья Арагви с тем, чтобы Осетия принялась за оружие и общими силами... соединенными с арагвянами, действовать же против самого правительства». Идея всеобщего вооруженного восстания, которое бы охватило обе части Осетии, находила поддержку среди осетин. Тот же земский исправник сообщал грузинскому гражданскому губернатору, что «в короткое время» «многие на то» (на восстание. – М. Б.) «посягнули», но «дальнейшему действию воспрепятствовали» влиятельные осетинские старшины – Тома Басилаев и Парсадан Солохав (Шавлохов? – М. Б.). Было очевидно – идея о восстании и освободительном движении переживала время, когда организационно-политически она не обрела еще четких очертаний. Просматривалось и другое – отдельные осетинские старшины были в союзе с грузинскими тавадами и серьезно влияли на развитие политических событий. Тома Басилаев и Парсадан Солохав, сорвавшие восстание летом 1827 года, были «знакомыми» князей Эристовых; Юзбаш и Шалва Эристовы «послали» к упомянутым осетинским старшинам «двух осетин» явно для того, чтобы приостановить зародившееся восстание и «узнать от них во всей подробности» о намерениях повстанцев.
К началу 1830 года политическое положение Южной Осетии несколько стабилизировалось. Это было достигнуто благодаря активности российской администрации среди югоосетинского крестьянства и обещаниям о «введении между ними правления и о первоначальном их образовании», иными словами – установления в Южной Осетии российской администрации и предоставления ей независимости от грузинских князей. О подобных обещаниях сообщал гражданскому губернатору советник Яновский, считавший, что только такое решение югоосетинского вопроса может «вселить» в «среду осетин» доверие «к русским». Однако гражданский губернатор наставлял своих подчиненных повременить «до весны» (до весны 1830 года); по свидетельству губернатора, так было угодно новому главнокомандующему графу Паскевичу. Завершив русско-турецкую войну, последний еще в 1829 году получил от Николая I новую стратегическую директиву, суть которой сводилась к следующему: «Кончив, таким образом, одно славное дело, предстоит вам другое, в моих глазах столь же славное, а в рассуждении прямых польз гораздо важнейшее – усмирение навсегда горских народов или истребление непокорных». Приведенные слова императора, бесспорно, предрешили события 1830 года на Большом Кавказе. Однако многие исследователи распространяют их значение и на все последующее время, будто бы они определили политику Николая I на Кавказе. На самом деле установку на «усмирение» горцев «или истребление непокорных», данную сразу же после окончания русско-турецкой войны и скорее всего под впечатлением от громкой победы над Портой, император пересмотрит в том же 1830 году. Стоит также подчеркнуть – граф Паскевич, отличавшийся спокойным нравом, не был сторонником столь крайних мер, чтобы в его решениях или приказах давались распоряжения об истреблении горцев. В то же время указание Николая I о новом наступлении на горцев Большого Кавказа – а речь в его распоряжении шла именно о них – вызвало на Кавказе крупные военно-политические события. По свидетельству генерала А.И. Нейдгардта, император требовал от Паскевича «произвесть одновременный поиск противу всех горских народов, завладеть важнейшими пунктами их земель, а в особенности низменностями оных и, таким образом, лишить горцев средств пропитания, принудить их к покорности».
