Ганс-Петер Мартин - Западня глобализации: атака на процветание и демократию
Решениям тех, кто направляет потоки капитала, подчиняется даже правительство Соединенных Штатов. В 1992 году Билл Клинтон вошел в Белый дом, пообещав избирателям обширную программу реформ: планировалось превратить обедневшие бесплатные средние школы в эффективно функционирующую систему образования и застраховать каждого американца на случай болезни. Ни один из этих проектов, однако, не мог быть проведен в жизнь без дополнительных затрат со стороны государства. Сразу же после выборов федеральные облигации стали падать в цене, поскольку инвестиционные банки открыто выступили против реформ. После этого реформы постепенно выдохлись всего лишь за несколько месяцев работы администрации Клинтона, задолго до того, как он утратил большинство в Конгрессе. Джеймс Карвилл, давнишний советник Клинтона, обреченно вздохнул: «Раньше я думал, что если перевоплощение и существует, то я хочу вернуться в этот мир в качестве президента США или папы римского. Но теперь я предпочел бы стать рынком облигаций: в этом качестве можно запугать кого угодно»[150].
Таким образом, подчинение финансовым рынкам приводит к атаке на демократию. Да, все граждане по-прежнему имеют право голоса. Политики все еще должны стараться согласовывать интересы всех слоев общества для завоевания большинства где угодно, будь то Швеция, Соединенные Штаты или Германия. Но сразу же по завершении выборов решающим фактором становится то, что экономисты эвфемистически называют правом голоса денег. И это не вопрос морали. Даже профессиональные управляющие фондами, изыскивая пути извлечения максимально возможного дохода из вверенного им капитала, всего лишь выполняют инструкции, но в наши дни их верховная власть позволяет им оспаривать все, что было с большим трудом отвоевано на пути к социальному равенству за сто лет классовой борьбы и политических преобразований.
По иронии судьбы, именно потрясающие успехи социал-демократии в обуздании капитала сегодня все больше развязывают руки капитализму в мировом масштабе. Только постоянный рост заработков и организованная на государственном уровне социальная защита позволили за последние 50 лет сформироваться тем средним слоям, чьи сбережения ныне поддерживают функционирование финансовых рынков. Никогда прежде в истории не было так много людей с доходами, бóльшими, чем это необходимо для удовлетворения насущных потребностей. Это их сбережения обеспечивают банки, страховые компании и инвестиционные фонды сырьем для атак на профсоюзы и систему социального обеспечения. В одних только инвестиционных фондах, согласно исследовательскому отделу Deutsche Bank, содержится 7 триллионов марок. Еще 10 триллионов находятся в распоряжении тех, кто предлагает различные варианты вложения средств для обеспечения в старости, каковыми, например, в Германии являются страховые компании[151]. И тогда высокооплачиваемый гражданин, принадлежащий к среднему классу, очень часто оказывается одновременно жертвой и преступником, выигравшим и проигравшим. Пока сумма, на которую он застраховал свою жизнь, приносит все бóльшую прибыль, его чистый доход снижается из-за роста налогов. И в один прекрасный день, хоть завтра, может случиться так, что управляющие инвестиционным фондом, где он держит свои сбережения, назначат, будучи крупными акционерами фирмы, где он работает, новый совет директоров, который сократит его рабочее место в интересах вкладчиков фонда.
Подавляющее большинство шведов все же не желает, чтобы их общество было ориентировано исключительно на получение прибыли. Только этим можно объяснить упорное нежелание шведского правительства полностью ликвидировать существующую систему социального обеспечения. Так и премьер-министр Канады Кретьен никак не мог весной 1995 года превысить предложенный им лимит сокращения бюджета. Первоочередной задачей для него на тот момент было предотвращение распада страны, угроза которого исходила от референдума по вопросу отделения франкоязычной провинции Квебек. Урежь он отчисления властям провинций, это привело бы к увеличению числа канадцев на стороне сепаратистов и к риску причинить стране гораздо больший экономический ущерб. Аналогичным образом в 1992 году итальянское правительство противилось девальвации лиры вовсе не из-за бюрократической тупости, как впоследствии издевательски утверждали многие профессора и спекулянты. Тем самым оно пыталось защитить свыше миллиона семей, которые по совету банков покупали дома по закладным, стоимость которых была деноминирована в экю, искусственной валюте ЕС. Крах ЕВС означал, что их доходы в экю уменьшились на треть, или, другими словами, что их платежи по закладным выросли более чем на 30% без соответствующего прироста стоимости их собственности в лирах. При этом спекулянты лили воду на мельницу крайне правого «Союза свободы», создатель которого, неофашист Джанфранко Фини, изображал из себя выразителя интересов обманутых заемщиков[152].
Кроме того, финансовые рынки провоцируют такие межгосударственные конфликты, которые становится все труднее и труднее урегулировать политическими средствами. Рынок валюты и ценных бумаг, превращаемый правоверными экономистами во всемирный финансовый суд, выносит в высшей степени несправедливые решения. Он, по-видимому, больше не признает никаких законов и вместо правосудия творит экономический хаос.
Охотники за прибылью на различных торговых площадках всегда предпочитают большие страны малым совершенно независимо от того, как выглядят их экономика и государственные финансы в данный момент. Такие страны, как Ирландия, Дания, Чили или Таиланд, переплачивают по ставкам до 2% только из-за того, что они малы. С рыночной точки зрения определенный смысл в этом есть. Чем меньше рынок, тем больше риск, что во время кризиса на нем не будет покупателей. «Такая ситуация напоминает кинотеатр, где вспыхнул пожар, — объясняет Клаус-Петер Меритц, возглавлявший до 1995 года отдел иностранных валют в Deutsche Bank. — Все хотят выбраться наружу, а выходов мало». Именно за этот «exit risk» и начисляется надбавка. Но с экономической точки зрения это нонсенс, удорожающий инвестиции.
В то же время опасаться приговора рынков большие страны вынуждены в гораздо меньшей степени, нежели малые. Наиболее выгодное положение в этом смысле занимают Соединенные Штаты, которые пользуются сбережениями других, как ни одна другая страна мира. Вот уже более десяти лет статистика США отражает негативный платежный баланс. Это означает, что потребители, бизнесмены и правительство страны одалживают за границей намного больше денег, чем сами вкладывают на мировых рынках. С 1993 года этот минус составляет 10% ВНП, что делает США крупнейшим должником в мире. Несмотря на это, американским компаниям и строительным подрядчикам отнюдь не приходится выплачивать штрафные проценты. Один лишь размер внутреннего рынка США гарантирует сравнительную безопасность и привлекательность долларовых инвестиций. Кроме того, доллар по-прежнему является мировой резервной валютой. В долларах хранятся 60% резервов твердой валюты всех эмиссионных банков и почти половина всех частных сбережений[153]. Даже китайские крестьяне или русские рабочие переводят все свои накопления в доллары, хотя в реальном исчислении объем продукции американской экономики составляет менее одной пятой от общемирового. Поэтому всякое правительство в Вашингтоне знает, что, если устойчивость его валюты окажется под угрозой, полмира будет на его стороне.
Доллар как оружиеДолларизация мировой экономики делает значительную часть мира зависимой от положения дел в Америке. С 1990 года торговцы и экономисты отмечают, что изменение процентных ставок в мире в конечном счете определяется ситуацией в долларовой зоне. Так, весной 1994 года в Германии все признаки указывали на ослабление конъюнктуры. Согласно общепринятым экономическим воззрениям, произошедшее в результате ослабление спроса на кредит должно было привести к падению процентных ставок, что является необходимым условием роста инвестиций. Но экономика США по-прежнему была на подъеме, и на американском рынке процентные ставки вдруг резко пошли вверх. В Европе ставки тоже немедленно возросли более чем на 7%, что для экономики в целом было еще одной «плохой новостью». Через полтора года Германия снова погрузилась в спад, и повторилась та же история, тогда как фабрики США, по сообщениям, работали на полную мощность. Даже самая низкая за десять лет базовая ставка Bundesbank ничего не изменила. Несмотря на то что германские защитники национальной валюты ссужали банкам больше, чем когда-либо, и дали компаниям возможность получить в 1995 году на 7% больше кредитов, чем в 1994, дешевый капитал немедленно перетекал на иностранные рынки, где доходность была выше. Гельмут Гессе, член центрального совета Bundesbank, хладнокровно констатировал, что «способность эмиссионных банков понижать процентные ставки своими силами», к сожалению, «сошла на нет»[154].
