Пётр Кропоткин - Хлеб и воля
Всякая революция, впрочем, неизбежно предполагает некоторое нарушение хода ежедневной жизни, и если кто-нибудь надеется пережить крупный общественный кризис, ни разу не нарушив своего обеда, то ему, конечно, грозит разочарование. Можно изменить форму правления так, чтобы буржуа ни разу не пропустил час своего обеда, но так не исправишь векового преступления общества по отношению к его кормильцам.
Что известное беспокойство будет, это — несомненно; нужно только, чтобы оно не было напрасным и чтобы оно было доведено до возможного минимума. И опять-таки — напомним об этом ещё раз — для того, чтобы сумма неудобств оказалась наименьшей, нужно обратиться не ко всяким канцеляриям, а к самым заинтересованным лицам.
Когда народу приходится подавать голоса за всяких пройдох, добивающихся чести быть его представителями и претендующих на то, что они всё знают, всё сделают и всё устроят, он, конечно, делает ошибку за ошибкою. Но когда ему приходится организовывать то, что он знает и что его непосредственно касается, он исполняет это лучше всяких чиновников. Разве мы не видели этого во время парижской Коммуны, или во время недавней лондонской стачки в гавани? И не видим ли мы того же самого ежедневно в каждой крестьянской общине?
Одежда.
Если дома станут общею собственностью города, а в пользование пищевыми продуктами будет введено распределение, то придётся сделать и ещё один шаг вперёд. Неизбежно явится вопрос об одежде и опять-таки единственный способ разрешить его, это — завладеть, от имени народа, всеми магазинами одежды, открыть настежь их двери, предоставить каждому брать всё, что ему нужно. Общая собственность на одежду, право для каждого брать из магазинов или из мастерских то, в чём он нуждается, станет неизбежным последствием приложения коммунистического принципа к домам и съестным припасам.
Само собою разумеется, что для этого нам не будет надобности отбирать у всех граждан их пальто, а затем складывать их в кучу и тянуть жребий — как уверяют наши остроумные и изобретательные критики. Пусть у каждого остаётся его пальто — если оно у него есть, и очень вероятно, что если даже у него их окажется десять, никто не подумает отнять их у него. Каждый предпочтёт новую одежду той, которую буржуа уже обносил, и новой одежды окажется столько, что не будет надобности прибегать к покошённому платью.
Если бы мы собрали сведения о количестве одежды, сложенной в магазинах больших городов, то мы, вероятно, увидели бы, что в Париже, Лионе, Бордо и Марселе её находится достаточно для того, чтобы Коммуна могла доставить нужную одежду каждому из своих граждан и гражданок. Но если бы готового платья не хватило, или если бы часть граждан не нашла подходящего для себя платья, общинные мастерские быстро пополнили бы этот пробел. Мы знаем, в самом деле, с какою невероятною скоростью работают теперь мастерские, снабжённые усовершенствованными машинами и организованные для производства в больших размерах.
— «Но тогда все захотят иметь соболью шубу, и каждая женщина потребует бархатного платья!» воскликнут, конечно, наши противники.
Искренно говоря, мы этого не думаем. Не всякий любит бархат, и не всякий мечтает о собольей шубе. Даже если бы мы теперь предложили каждой из парижанок выбрать себе платье, то наверное нашлось бы много таких, которые предпочли бы простую одежду всем необыкновенным украшениям молодых барынь.
Притом же вкусы меняются соответственно данной минуте и несомненно, что в момент революции господствовать будут вкусы простые. Общество, как и отдельные личности, переживает времена полного упадка нравов, но у него бывают также и минуты героизма. Как бы низко оно ни падало в такие времена, когда оно погрязает, как теперь, в преследовании мелких и ограниченных личных интересов, — в великие эпохи оно меняет свою физиономию. У него бывают минуты благородства, минуты увлечения. Искренние люди приобретают тогда влияние, которое теперь принадлежит плутам и ловким дельцам. Совершаются акты самоотвержения, великие примеры находят себе подражателей, даже эгоистам совестно становится оставаться позади других и они волею-неволею присоединяются к общему хору людей великодушных и смелых.
Великая революция 1793 года изобилует примерами этого рода. В такие-то именно кризисы нравственного возрождения — настолько же естественные для общества, как и отдельных личностей — и обнаруживаются те высокие порывы, которые двигают человечество вперёд на пути прогресса.
Мы вовсе не хотим преувеличивать вероятную роль прекрасных чувств и не на них мы основываем наш общественный идеал. Но нисколько не будет преувеличением, если мы скажем, что подъём этих чувств поможет нам пережить первые, наиболее трудные, моменты. Мы не можем рассчитывать на продолжительность таких порывов самоотвержения в ежедневной жизни, но мы можем ожидать их в начале, а это — всё, что нужно. Именно в ту минуту, когда придётся расчищать почву от навоза, накопленного веками рабства и угнетения, именно тогда анархическому обществу и понадобится этот подъём братских чувств. Впоследствии оно сможет существовать и не обращаясь ни к чьему самопожертвованию, потому что оно уже успеет уничтожить угнетение и создать новое общество, дающее простор всем чувствам солидарности, а экономически — направленное на удовлетворение потребностей всех.
Кроме того, если революция примет именно то направление, о котором мы говорим, свободный личный почин поможет нам избегнуть всяких помех со стороны эгоистов. На каждой улице, в каждом квартале, смогут организоваться группы, которые возьмут на себя заботу об одежде. Они составят инвентарь всего, имеющегося в восставшем городе и будут приблизительно знать, какими ресурсами он в этом отношении располагает. И очень вероятно, что граждане примут относительно одежды то же правило, как и относительно пищевых продуктов: «право свободно брать всё, что находится в изобилии, и распределение того, что имеется лишь в ограниченном количестве».
Не имея возможности доставить каждому гражданину соболью шубу и каждой гражданке — бархатное платье, общество установит, вероятно, различие между излишним и необходимым, и зачислит — по крайней мере временно — бархатные платья и соболий мех в число предметов излишних, откладывая на будущее вопрос о том, нельзя ли сделать предметом всеобщего потребления то, что теперь составляет предмет роскоши. Обеспечив каждому из жителей анархического города необходимое, можно будет затем предоставить деятельности частных лиц заботу о том, чтобы дать слабым и больным то, что временно будет считаться предметом роскоши, доставить менее крепким то, что не может быть предметом ежедневного употребления всех[8].
«Но ведь это значит подвести всех под один уровень, надеть на всех серую монашескую одежду!» скажут нам. «Это исчезновение всех предметов роскоши, всего, что только украшает жизнь!».
— Вовсе нет! Мы покажем ниже, опять-таки основываясь на том, что существует теперь, что анархическое общество сможет удовлетворить все артистические вкусы своих граждан, не наделяя их для этого миллионными состояниями.
Пути и средства.
Если только какое-нибудь общество, город или область твёрдо решится обеспечить своим членам всё необходимое (а мы увидим ниже, как понятие об этом необходимом может расшириться до роскоши), ему неизбежно придётся завладеть всем, что служит для производства, т.-е. землёю, машинами, заводами, средствами передвижения и т. д. Оно непременно экспроприирует современных собственников капитала, чтобы передать этот капитал в руки общества.
В самом деле, главное зло буржуазного строя заключается не только в том, что капиталист получает с каждого промышленного или коммерческого предприятия значительную часть барышей, доставляющих ему возможность жить не работая: оно лежит, как мы уже видели, в том, что всё производство, взятое в целом, идёт по совершенно ложному пути, так как его цель — отнюдь не обеспечение благосостояния для всех. Оно ведётся наудачу, — ради барышей, а вовсе не ради общественных нужд.
Мало того: капиталистическое производство и не может быть в интересах всех. Стремиться к этому, значить требовать от капиталиста, чтобы он вышел из своей роли и исполнял такое отправление в обществе, которого он не может принять на себя не переставши быть самим собою, т.-е. частным предпринимателем стремящимся к собственному обогащению. Капиталистическая организация, основанная на личном интересе каждого предпринимателя дала обществу всё, чего от неё можно было ожидать; она увеличила производительную силу рабочего. Воспользовавшись переворотом, произведённым в технике паром, быстрым развитием химии и механики, а также всеми открытиями нашего века, капиталист постарался в своих собственных интересах развить производительность человеческого труда; и достиг он этого в очень значительной степени. Но было бы вполне неразумно возлагать на него какую-нибудь другую миссию. Желать, например, чтобы он употребил эту увеличенную производительность труда на пользу всего общества, значило бы требовать от него благотворительности, а капиталистическое предприятие не может быть основано на благотворительности.
