Игорь Шумейко - Вторая мировая. Перезагрузка
Еще в меньшей степени Англия была намерена использовать свой флот. Рассказывали всякие басни об итальянских эскадрильях пикировщиков с пилотами-смертниками… По сути, это миролюбие было одной из причин, приведших к более ужасной войне. Муссолини удался его блеф, и из этого факта один важный наблюдатель (Гитлер) сделал для себя далеко идущие выводы… В Японии тоже внимательно наблюдали за развитием событий…
Все итальянское снабжение шло через Суэцкий канал, контролировавшийся англичанами, флот английский превосходил итальянский вчетверо.
… Но оказалось, что у нас мало истребителей для прикрытия с воздуха и очень мало снарядов для зенитной артиллерии… адмирал, командующий флотом, был возмущен, что ему приписали утверждение, будто он не располагает достаточными силами для боевых действий…»
И так далее. Картина полного хаоса, абсурда, суеты, беспомощности правительств, пока война не примет, наконец, характер Большой, Народной войны, нарисована Черчиллем вполне колоритно. Особенно эта жажда — наверное, всех администраций мира, — нахватать как можно больше поручений и функций. И особенно желательно, чтобы эти поручения были взаимоисключающими, чтобы было легче объяснить повсеместные провалы.
И поскольку с самого начала главы декларировалось некое сходство Черчилля и Льва Толстого — оцените тогда еще и этот фрагмент.
«Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то рассказывал, как он сжег свой дом и писал прокламацию французам, торжественно упрекавшую их в разорении его детского приюта, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то собирал народ на Три Горы, чтоб драться с французами, то чтоб отделаться от этого народа отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по-французски стихи о своем участии в этом деле, — этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что-то сделать сам, удивить кого-то… как мальчик резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока» (Война и мир. Том 3.)
Растопчин всюду повторяет, что его главные цели: 1) поддержание спокойствия в Москве, 2) постепенная эвакуация. Наверняка это и соответствовало поручениям царя… И опять слово Льву Николаевичу:
«Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезены московские святыни, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего жители обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены (не успев вывезти имущество)? — Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице… (пункт 1).
Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест, шар Леппиха? — Эвакуация (пункт 2)».
Да, видно, все глупости, какие только теоретически возможны, — они будут совершены. Все варианты помутнения разума — неизбежно случатся. Хорош уже и этот вывоз бумаг из «присутственных мест» — ненужных даже и в мирное время (вообразите, например, какой-нибудь «Архив обращений и жалоб в ДЭЗ»). Но особенно прекрасен этот шар Леппиха. Видно, это все-таки неизбежно, что среди самой напряженной войны к властям пробьется очередной сумасшедший «с прожектом» и будет выслушан, и одобрен и снабжен всеми затребованными средствами. Вроде бы и смеялись все над Леппихом, говорили, что шар его произведет какое-то действие, если только (это я уже не по «Войне и миру», шарик тот запомнился многим): «…если только французы будут настолько любезны, что соберутся в одно место (согласованное с направлением ветра и господином Леппихом) и сожмутся в толпу, насколько возможно плотно, тело к телу, и любезно подождут пока тот будет бросать мешки с порохом», — но вот же…
В 1811 году голландец Леппих предлагал сей «перпетуум мобиле» Наполеону, но был, разумеется выгнан. И вот, пожалуйста, — прекрасная боковая, периферийная деталь: идет Отечественная война. Лошади и повозки — один из важнейших ресурсов (Андрей Паршев в своей известной книге «Почему Россия не Америка?» как пример мудрой стратегии приводит расчет Кутузова в 1812 году — именно на наше превосходство в транспортных средствах)… И вот этот безумный шар тащат сначала в Нижний Новгород, потом… под Петербург, и вот уже в ноябре (представляете? — идут бои у Березины), делается пробный запуск в Ораниенбауме. Шар не взлетел…
«Ему (Растопчину) не только казалось, (как это кажется каждому администратору), что он управлял внешними действиями жителей Москвы, но ему казалось, что он руководил и их настроениями посредством афиш, писанных тем ерническим языком, который народ в своей среде презирает, и который не понимает, когда слышит сверху.
Москва сожжена жителями, это правда, но не теми, что остались в ней, а теми, что выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена, только вследствие того, что жители не подносили ключей французам, а выехали из нее».
О наших Растопчиных 1941–1942 годов еще будет сказано, и ту, соответствующую, главу следует отсюда перебросить как мостик — вот этот вывод, это полуинтуитивное понимание таких людей, как Черчилль и Лев Толстой: война может быть или Абсурдной, или Народной.
До смешного доходит. Ну никак не расстаться! «Слишком много Черчилля» еще и потому, что сэр Уинстон — мог ли он это даже вообразить! — в 1956 году оказался мобилизованным ЦК КПСС — для проведения сугубо внутрипартийных разборок. Как известно, «военные» обвинения Хрущева в адрес Сталина свелись, строго говоря, к двум пунктам:
1) руководил войной по глобусу.
2) не внял предупреждению Черчилля о скором начале войны.
Хрущев: «Из опубликованных теперь документов видно, что еще 3 апреля 1941 г. Черчилль через английского посла в СССР Криппса сделал личное предупреждение Сталину о том, что германские войска начали совершать передислокацию, подготавливая нападение на Советский Союз… Черчилль указывал в своем послании, что он просит «предостеречь Сталина с тем, чтобы обратить его внимание на угрожающую ему опасность». Черчилль настойчиво подчеркивал это и в телеграммах от 18 апреля, и в последующие дни. Однако эти предостережения Сталиным не принимались во внимание».
Тут, уважаемые читатели, мне так и мерещится повестка:
«Гр-ну Черчиллю явиться… числа, Старая площадь, дом 2, для дачи свидетельских показаний».
И Хрущев, прокурорски допытывающийся: «А скажите еще, гражданин Черчилль, когда вы посещали в Москве товарища Сталина, не видели ли вы в его кабинете… глобус?»
Ну так вот вам тогда и… «показания гражданина Черчилля»:
«Я написал краткое и загадочное письмо, надеясь, что приведенные факты и то, что это было первое письмо, которое я посылал ему после моей официальной телеграммы от 25 июня 1940 года, рекомендовавшей сэра Криппса в качестве посла, привлекут его внимание и заставят призадуматься».
Вот и это краткое и загадочное письмо… «прилагается к Делу»:
Премьер-министр— Стаффорду Криппсу 3 апреля 1941 года
«Передайте от меня Сталину следующее письмо — при условии вручения лично вами.
— Я располагаю достоверными сведениями от надежного агента, что когда немцы сочли Югославию пойманной в свою сеть, т. е. после 20 марта, они начали перебрасывать из Румынии в Южную Польшу три из своих пяти танковых дивизий. Как только они узнали о сербской революции, это передвижение было отменено. Ваше превосходительство легко поймет значение этих фактов».
Но посол Криппс не выполнил поручение Черчилля, объяснив, что накануне он сам писал Вышинскому письмо с примерно теми же предупреждениями, и боялся повтором «ослабить впечатление». Это, впрочем, версия самого Черчилля, а хотел ли он действительно, чтобы его загадочное письмо вовремя легло на сталинский стол — вопрос сложный.
«… Я был раздражен этим и прошедшей задержкой. Это было единственное послание перед нападением Германии, которое я направил непосредственно Сталину. Его краткость, исключительный характер, тот факт, что оно исходило от главы правительства… должно было привлечь внимание Сталина.
… Лорд Бивербрук сообщил, мне, что во время его поездки в Москву в октябре 1941 г. вы (господин Станин) спросили его: «Что имел в виду Черчилль, когда заявил в парламенте, что он предупредил меня о готовящемся германском нападении?» «Да, я действительно заявил это, — сказал я, — имея в виду телеграмму, которую я отправил вам в апреле 1941 года». И я достал телеграмму, которую сэр Стаффорд Криппс доставил с опозданием. Когда телеграмма была прочтена и переведена Сталину, тот пожал плечами: «Я помню ее. Мне не нужно было никаких предупреждений. Я знал, что война начнется, но я думал, что мне удастся выиграть еще месяцев шесть или около этого… «».
