Борис Фрезинский - Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)
Дополнение об этом вечере в книге ее воспоминаний: «Было много разговоров, но общее впечатление сводилось к тому, что каждый должен прочесть роман Эренбурга… После доклада Тынянов проводил меня до дому, и я дала ему роман Эренбурга на несколько дней»[140]. «Появление „Хулио Хуренито“ памятно всем, — свидетельствует В. А. Каверин. — На два или три экземпляра, попавших в Петроград, записывались в очередь на несколько месяцев вперед — в две-три недели Эренбург стал известен»[141]. В Петроград поступило немало экземпляров берлинского издания романа для продажи, но все они (не исключено, что по указанию Зиновьева, знавшего Эренбурга в Париже 1909 года и хорошо запомнившего его сатирические журналы) были конфискованы ГПУ, о чем 5 декабря 1922 года Эренбург жаловался в Москву влиятельному тогда критику, президенту Государственной академии художественных наук П. С. Когану[142].
В своем первом романе, отвергая буржуазный миропорядок, Эренбург оставался еретиком и, повествуя о русской революции — показывая ее несообразности, он издевался над ними с той же остротой, как над французской демократией и папским престолом, над необузданностью итальянцев и законопослушностью немцев, над всхлипываниями русской интеллигенции и американской деловитостью, над красноречием социалистических партий, несостоятельных перед натиском национализма, и штампами большевистской печати, над элитарным искусством и конструктивизмом для масс, над буржуазным браком и собственными стихами из книги «Молитва о России». (К слову сказать, заметим, что, не принимая оценки прошлого в мандельштамовском «Шуме времени», Марина Цветаева писала в 1926-м: «Возьмем Эренбурга — кто из нас укорит его за „Хулио Хуренито“ после „Молитвы о России“. Тогда любил это, теперь — то. Он чист. У каждого из нас была своя трагедия со старым миром…»[143].)
Шесть учеников Хулио Хуренито — американец мистер Куль, свято верящий в доллар и Библию; француз мосье Дэле, типичный буржуа; немец Карл Шмидт, помесь националиста с социалистом; итальянец Эрколе Бамбучи, босяк и бездельник; русский интеллигент и зануда Алексей Спиридонович Тишин; африканец из Сенегала, наивный дикарь Айша — яркие, фельетонно заостренные типажи, социокультурное среднее своей среды. Они объясняют прошлое и предсказывают ближайшее будущее. Но есть еще один ученик — его зовут Илья Эренбург. Его биографии отданы произвольно отобранные, но реальные факты из жизни автора: год и место рождения; няня Вера Платоновна и родная тетя Маша; детские выходки — потом мы прочтем о них в его мемуарах; учеба в Первой московской гимназии; гимназическая любовь Надя; Париж, сочинение «Стихов о канунах» и отзывы Брюсова; чтение Леона Блуа; неудавшаяся попытка в 1913-м податься в католические монахи, а в 1914-м — записаться добровольцем на фронт; корреспонденции в «Биржевку»; погром в Киеве и налет на квартиру его тестя доктора Козинцева; «Крымские раздумья»; заключение в ЧК и работа в театре Дурова. И в его портретной характеристике — бесстрашной до самоуничижения — выписан «слабый, ничтожный, презренный» седьмой ученик Хулио Хуренито: «Илья Эренбург, автор посредственных стихов, исписавшийся журналист, трус, отступник, мелкий ханжа, пакостник с идейными, задумчивыми глазами»[144]. Это, разумеется, не автопортрет, но это язвительный автошарж. Помнил ли писатель, выписывая этот шарж, что все ученики Хуренито — национальные типы? И что каждый из них должен быть в наиболее ярко и шаржированно выписанной его черте узнаваем современниками как тип? И мы правда угадываем в Куле — американца, в Дэле — француза, в Бамбучи — итальянца, в Шмидте — немца, а в Тишине — русского. И, непохожие друг на друга, эти шесть учеников в главе книги «Пророчество Учителя о судьбах еврейского племени» одинаково отвечают на вопрос Хуренито, какое слово из двух («да» или «нет») они бы для себя выбрали. Они все отвечают: «да». И только ученик Илья Эренбург отвечает: «Учитель, я не солгу вам — я оставил бы „нет“». Этот выбор для автора настолько значимая и весомая характеристика человека, что он не убоялся описать его откровенно уничижительно. Словом «нет» автор исчерпывающе представляет ученика-еврея и тут, пожалуй, нечего прибавить, хотя с тех пор на эту тему написано очень много слов…
Разумеется, эренбурговское «нет!» отнюдь не исчерпывает романа, в котором Хуренито с учениками не сидят на одном месте, они все время перебираются из страны в страну (Францию, Италию, Голландию, Германию, неведомый автору Сенегал, Россию), чаще всего бывают в Париже, иногда в Риме, в Москве и Петрограде, а также в Кинешме и Конотопе, где сам Эренбург никогда не бывал. Разумеется, «Хулио Хуренито» никак не бедекер, и здесь местные достопримечательности автора не интересуют: его занимают размышления и поведение Хуренито и его учеников. Действие романа начинается незадолго до Первой мировой войны, захватывает войну (ученики Хуренито — граждане противоборствующих в войне стран, что порождает внутренние коллизии), а завершается в революционной России.
После прочтения глав с издевательскими суждениями Великого провокатора образованные читатели задавали автору романа вопросы: где же идеалы? где положительное? Эренбурга одолевали ими и слева, и справа (не только пролетарские ортодоксы, но и высланный из России философ Федор Степун, упрекавший автора: «Хуренито»-де создан «на голом, злом отрицании»[145]). Между тем сатиру Эренбурга породила жизнь: некалендарный XX век начался в Европе Первой мировой кровавой мясорубкой, подготовившей Вторую — еще более кровавую.
За сарказмом Эренбурга нет, однако, холодного равнодушия и наплевательства; вопреки всему эта книга проникнута выстраданной надеждой. «„Хулио Хуренито“ мне дорог потому, — писал Эренбург 5 мая 1922 года поэтессе Марии Шкапской, — что никто (даже я сам) не знает, где кончается его улыбка и начинается пафос. Одни — сатира, другие — философия etc. В нем я более чем где-либо правдив без обязательств хоть какой-нибудь, хоть иллюзорной цельности. Популярность — неважна (хотя мне было и занятно узнать, что, при всей своей остроте и актуальности, он очень понравился Ленину и Гессену)»[146]. Заметим, что один из лидеров кадетской партии И. В. Гессен жил тогда в эмиграции, и его высказывания были доступны Эренбургу, а вот живший за кремлевской стеной В. И. Ленин не обнародовал своей оценки «Хулио Хуренито», и о ней в 1922 году Эренбург мог узнать только от Н. И. Бухарина, когда в апреле несколько часов беседовал с ним в Берлине[147]. Суждение Ленина о «Хулио Хуренито» опубликовала в 1926 году Н. К. Крупская[148]. Понятно, что Ленин неслучайно оценил именно военные главы романа и описание мировой войны. Позиция Эренбурга, вскрывающего ее империалистическую суть (недаром в России Первую мировую в двадцатые-тридцатые годы называли «Первой империалистической»), оказалась Ленину близка. И недаром он никак не откликнулся на описание в книге русской революции и Гражданской войны — меткое, но для большевиков безрадостное. Подчеркнем, что на главу «Великий инквизитор вне легенды» Ленин не отреагировал так враждебно, как в 1909 году на издевательские шарж и заметки в журнале Эренбурга «Бывшие люди», да и в романе встреча Ленина с Хуренито описана не тривиально…
15 мая 1922 года приехавшая в Берлин Марина Цветаева рассказала Эренбургу со слов влиятельного тогда в Советской России П. С. Когана, что Госиздат собирается издавать его книги. 28 июня в «Правде» в статье «Из современных литературных настроений» А. К. Воронский, уполномоченный Лениным заниматься делами литературы, назвал «превосходную книгу И. Эренбурга» «Необычайные похождения Хулио Хуренито» среди тех вышедших за рубежом русских книг, «которые давно следовало бы переиздать нашему Госиздату». Вскоре последовало соглашение об издании «Хулио Хуренито»; Госиздат оговорил свое право снабдить книгу издательским предисловием (или Бухарина, как этого хотел Эренбург, или историка-марксиста Покровского). Пока дело тянулось, в ноябре 1922 года Елизавета Полонская сообщила Эренбургу, что в Петрограде ГПУ конфисковало все экземпляры «Хуренито» как книги «опасной»[149]. Сообщив об этом П. С. Когану, Эренбург пожаловался: «Я пишу только для России. Эмиграции я чужд и враждебен. А в России…»[150]. Насчет враждебности эмиграции Эренбург лукавил — взаимно благосклонные отношения с радикальной частью эмиграции сложиться у него действительно не могли, но эмигрантская критика встретила роман отнюдь не враждебно.
Вообще отношение в Советской России к роману «Хулио Хуренито» никогда не было постоянным и общепринятым: ведь советская эпоха (1917–1991) отнюдь не была идеологически однородной. По издательской и критической судьбе прозы Ильи Эренбурга, менявшейся в зависимости от времени, можно судить о процессах, протекавших в стране. Неумолимость, с которой после 1928 года выстраивался режим сталинской личной власти, не исключает плодотворности обсуждения ситуации в предшествующие годы, когда были возможны иные альтернативы. Именно поэтому о судьбе романа «Хулио Хуренито» в России мы скажем здесь подробнее.
