Михаил Ремизов - Русские и государство. Национальная идея до и после «крымской весны»
● это апелляция к солидарности на основе общего происхождения, т. е. расширенного родства, поверх социальных и идеологических различий;
● это апелляция к подразумеваемому праву каждого члена сообщества, а не только «уполномоченных лиц», выступать субъектом ответственности за судьбу своего народа;
● наконец, это апелляция к взаимным обязательствам между людьми – в том числе между «людьми власти» и «простыми людьми», – возникающими на почве этой ответственности.
Причем – что важно – эти обязательства возникают не в силу альтруистической «заботы о людях», лицемерно предписываемой власти обществом и лицемерно разыгрываемой ею («не доверяй проповедующему альтруизм» – сказал бы Ницше), а в меру верности каждого самому себе («что вы не чужды своему происхождению»). Именно благодаря этому становится возможной прочная горизонтальная связь даже на большой социальной дистанции.
Любовь без взаимности
Пожалуй, здесь мы подходим к наиболее важной стороне интересующего нас различия. Если патриотизм как вертикально ориентированное отношение предполагает солидарность населения страны с теми, кто формально и неформально представляет и олицетворяет ее, то национализм как система горизонтального братства предполагает также и обратное отношение: солидарность элиты с людьми своего народа.
Быть может, именно это делает национализм, в глазах наших правящих кругов, «непристойным чувством».
Существуют две вещи, дисциплинирующие элиту и интегрирующие ее в общество. Это традиция (в том числе внутриэлитная семейно-корпоративная традиция) и мобилизация. Элита, не знающая ни того, ни другого, обречена на «устойчивые патологии». В частности, чтобы обосновать свой статус в собственных глазах, она культивирует «пафос избранности», заменяющий ей «этику ответственности» и проявляющийся в самых разных формах. Здесь и демонстративное потребление как некий церемониал жертвоприношений на алтаре религии успеха, и феодальная спесь чиновничества, и, конечно, богемная субкультура с ее «рукопожатной» быдлофобией – в своем презрении к социальному, национальному, моральному большинству правящие круги и элиты протеста зачастую едины. Все это создает антропологический барьер между «высшими» и «низшими» слоями, ощущение принадлежности к разным биологическим видам, которое каждый выражает в меру своего вкуса и жизненного опыта. Но смысл во всех случаях один и тот же: не может быть никаких «своих» за пределами «своего круга».
Разумеется, для работы с публичными ресурсами, т. е. для политики, эта интимная идея не вполне пригодна, поэтому, говорят нам, так важна идеология, «формула убеждения». И формула, как мы видим, найдена: «патриотизм без национализма». То есть, согласно нашему переводу: любовь без взаимности.
Тот, кто скажет, что «это не сработает», будет не совсем прав. Это уже работает. Притягательность заведомо неразделенной и платонической любви – отнюдь не удел одиноких мазохистов. Она захватывает широкие массы. Например, есть такое явление, культивируемое у нас и действительно принятое обществом, – «спортивный патриотизм». Вот он, пожалуй, является идеальной моделью пресловутого «патриотизма без национализма». Что делает население, охваченное этим возвышенным чувством? Оно «болеет» – сидя дома или на стадионе. Сейчас не будем говорить о том, что одни «болеют за страну», а другие «бегают за деньги». Конечно, этот нюанс накладывает свой отпечаток на все, но даже искренность игроков (спортсменов или политиков) ничего не меняет в сути дела. «Спортивная» модель патриотизма предполагает солидарность наблюдателя с актором, не допуская (логически) ни обратной солидарности, ни возможности для наблюдателя перейти к действию.
Можно, конечно, вспомнить о спортивных «фанатах», которые как раз переходят к действию. Но именно их пример является курьезным, саморазоблачающим симптомом спортивного патриотизма. В официозном языке противопоставление «плохих фанатов» и «хороших болельщиков» абсолютно аналогично противопоставлению «хороших патриотов» и «плохих националистов». Чего хотят «фанаты»? Они хотят не только «болеть» за свою команду, но и «вписываться» за нее. Они хотят активной солидарности, там, где предписана лишь пассивная. Кстати, это очень похоже на попытки некоторых «патриотов» мобилизоваться на защиту играющей в свои игры власти – например, болея за «Газпром» в пресловутых «газовых войнах». Можно любить деньги, но нелепо признаваться в любви к кассовому аппарату. Это так трогательно, но никому не нужно.
Найти активную солидарность в мире спортивного патриотизма – нельзя. Из него можно только выйти. Поэтому к черту спорт.
Этическая недостаточность
Осталось вернуться к началу данного раздела и решить, как все же быть с «официальным ответом» на наш вопрос. С разговорами о том, что в России живут не только русские, а значит, требование преимущественного учета их интересов (например, в сфере миграции, занятости, образования, культурной среды) есть антигосударственная деятельность. В свете сказанного оценить этот аргумент не так сложно. Он представляет собой попытку сослаться на другие народы, чтобы не иметь отношения к собственному. Концепция «многонационального народа» – всего лишь эвфемизм, означающий право многонационального правящего слоя использовать эту территорию как ничейную.
Тот факт, что чиновники, дельцы, в конце концов президенты, составляющие этот правящий слой, являются по большей части русскими, часто служит «убийственным» доводом против националистов – «чего же вам еще не хватает?». В действительности это полное непонимание сути. Не хватает – той самой горизонтальной солидарности, которая возникает либо не возникает на почве общего происхождения. В случае с русским правящим слоем – к сожалению, не возникает. А идеология «многонациональности», ставшая символом веры российского официоза, – залог того, что и не возникнет.
Так что толку сетовать на болезнь «офшорной аристократии», если главное лекарство от нее – солидаризм национального толка – под запретом? В самом деле, если вынести за скобки императив национальной солидарности, то я просто не вижу причин, в силу которых люди, у которых есть деньги и власть, что-то должны людям, у которых нет денег и власти, а также их нерожденным потомкам.
Морализации по поводу власть предержащих бесплодны и пусты там, где не продуманы – или, того хуже, не созданы – основания публичной морали.
В каком качестве мы обязаны чем-то друг другу, в каком качестве выражаем свои требования и притязания в публичном пространстве?
Может быть, в качестве налогоплательщиков, каковыми являемся подчас понарошку? Или в качестве людей, создающих своим трудом ту прибавочную стоимость, за счет которой живет «верхушка»? Но большая часть населения России неинтересна капиталу как объект эксплуатации – в том-то и беда. Проблема с правящей элитой не в том, что она экспроприировала наш труд. Скорее она экспроприировала труд предшествующих поколений – недра, инфраструктуры, – все то, что было создано и завоевано ими. «Экспроприировала» в том смысле, что это коллективное и публичное достояние используется как частное. И со своей стороны заявить эту претензию мы не можем в качестве частных лиц – но лишь в качестве наследников, мыслящих и действующих в национальной системе координат[46]. Нация – таков единственный доступный нам способ создать живую, обязывающую сопричастность прошлых и будущих поколений в масштабах не отдельно взятого рода, а большого общества.
Иными словами, если мы, говоря языком Солженицына, безнациональны, то мы бесправны в отношении судьбы обширного материального и нематериального наследства, которое создано кровью и потом наших предков. Просто потому, что не ясно, на каком основании они – «наши» (ведь когда мы говорим «наши предки дошли до Тихого океана», речь не всегда о прямом биологическом родстве). А коль скоро такого основания нет, то мародерство элит в отношении «бесхозного» достояния, не говоря уже о коррупции и неравенстве, – приемлемая форма поведения. Перефразируя Достоевского, можно сказать: если нации нет, то все позволено.
Сегодня Россия демонстрирует, увы, стопроцентную истинность этой формулы. Наш диагноз – острая этическая недостаточность. Но причины безудержной коррупции на верхних этажах социальной пирамиды и неистовой деградации внизу бессмысленно искать в моральных качествах отдельных лиц. За столетия наблюдаемой истории люди менялись не так уж сильно. А вот общества рассыпались и собирались заново. Это касается и морали. Обыденная, «частная» этика в нашем обществе, хотя и подорвана, продолжает существовать. Это пресловутая порядочность, на которой многое держится. Многое – но не все, поскольку публичная этика недостижима из частной. Личная порядочность не может заменить национальной лояльности. В системе публичных прав и обязанностей все строится вокруг этой оси: посягательство на публичное достояние преступно лишь в том случае, если точно известно, кому оно принадлежит. И если этот кто-то не является фиктивным и подставным лицом, наподобие бумажного, не вызывающего ни у кого никаких чувств, кроме зевоты, «многонационального народа РФ».
