Захар Прилепин - Не чужая смута. Один день – один год (сборник)
Характерно, что Германия, которая, собственно, была обязана своим воссоединением в XIX веке России и её победе над Наполеоном, выразила благодарность тем, что сделала своей целью всяческое ослабление России и клевету на неё.
Тютчев говорит, что в Германии есть люди, которые объясняют свою враждебность к России так: «Мы обязаны вас ненавидеть, ваше основное начало, самое начало вашей цивилизации внушает нам немцам, западникам, отвращение; у вас не было ни папской иерархии, вы не испытали ни борьбы религиозной, ни войн империи, ни даже инквизиции, вы не принимали участия в крестовых походах, вы не знали рыцарства, вы четыре столетия назад достигли того единства, к которому мы только стремимся».
У Тютчева есть ещё интересное рассуждение, как Европа жила-жила, потом в конце XVIII века вдруг всерьёз обратила взоры в Россию и с удивлением обнаружила, что там тоже есть Европа — только русская, восточная Европа.
Я тут недавно всё повторял, что никакая мы не Европа — ровно потому, что мы и есть Европа в самом лучшем качестве. Тютчеву это было ясно двести лет назад.
Характерно, что все эти высказывания Тютчев публиковал в европейской прессе — порождая бум откликов (вплоть до того, что в качестве ответов на его статьи сочинялись целые книги).
Иван Аксаков писал, что с появлением статей Тютчева «впервые в Европе раздался твёрдый и мужественный голос русского общественного мнения. Никто никогда ещё не осмеливался говорить с Европою таким тоном».
Тютчев, надо напомнить, прежде чем начал писать эти статьи, двадцать лет прожил в Европе — то есть знал, о чём говорил.
Аксаков и сам Тютчев и посмеялись бы и поплакали, если б на них снизошло знание, что через двести лет такого тона в общении с Европой почти никто из их литературных коллег себе не позволит.
Но, напротив, тон будет задавать стадо юродивых, которые каждым словом будут высказывать протест против каждого слова, произнесённого Тютчевым, — и по поводу России, и по поводу Европы.
Что до Германии — то да, после ещё одного объединения, случившегося благодаря России, её власти и её газеты занялись ровно тем же самым, чем и тогда.
* * *Когда в 1991 году нам сказали, что Россия, после семидесяти лет отсутствия, вновь вернулась на прежние исторические рельсы, в чём-то нас не обманули.
Потому что это очень смешно: читать заметку, опубликованную в 1882 году, и вдруг понимать, что там не нужно менять ни слова. Она написана только что, вчера.
Ну, разве что название «Вестник Европы» можно заменить на какое-то другое по вкусу, вместо Каткова и Толстого — назвать другого издателя и другого писателя, а вместо «петербургского геморроя» поставить «московский».
Итак.
Автор: Владимир Мещерский, государственный деятель и публицист, и, кстати, внук историка и писателя Карамзина.
Цитата:
«Есть либерализм острый и либерализм тихий; болезнь распространяется вследствие усиленного сидения в кружках и кабинетах, отсутствия свежего воздуха, полного незнания России, петербургского геморроя и т. п. причин.
Руководство тихим либерализмом принял на себя один из шаблоннейших и бесцветнейших журналов в Европе — это “Вестник Европы”, который, как пустотелый кирпич, падает неизбежно 1-го числа каждого месяца на голову подписчикам, и которого рецепты унылы и шаблонны, как рецепты какой-нибудь поваренной книжки “подарка молодым хозяйкам”.
Раскройте хоть последнюю книжку: если напечатана пошлая и бездарная повесть, то, наверное, потому, что там в мрачном виде представляется невозможная и ужасная жизнь в России (и зачем только всё живут в ней гг. Стасюлевичи и Спасовичи, да ещё наживают состояния). Если напечатаны стихи, то только потому, что там есть “что-нибудь такое, знаете…”.
Во внутреннем обозрении всегда говорится с открытой ненавистью о Каткове и гр. Толстом. Если печатают английский роман, то, конечно, такой, в котором в омерзительном и порочном виде представлен священник, где говорится, что “Церковь вообще, кроме зла, на земле ничего не сделала” и где атеист, герой романа, выставлен в самом привлекательном свете. Если говорится о Польше, то непременно в смысле её всяческого превосходства над Россией и необходимости уступок со стороны “победителя”. Как видите, совершенно поваренная книжка.
В небольшой статье “Детский вопрос” делается выдержка, напр., из интересной книги француза Бертильона, которая выясняет нам отчасти неестественные причины призрачного и прославляемого экономического положения Франции. Он указывает на чрезвычайно малую рождаемость во Франции, классической стране “сбережений”. Как только у француза есть клочок земли, лавка, как только он собственник и хозяин, — у него один или два ребёнка, НЕ БОЛЬШЕ. Это, видите ли, “ущерб сбережениям”.
Вот удивительные основные причины малорождаемости во Франции, на мелких клочках которой сидят “буржуа” и берегут их: податься им некуда, и они предпочитают сидеть на своих кочках и не рождать “более двух детей”. Нечего сказать, естественное, завидное и достойное подражанию положение!
Но в своей книге Бертильон, француз-патриот, упомянул и о том, что уменьшаются “средства защиты” страны и что для “силы” Франции представляется всё меньше рук, — и Боже! — какое шаблонное негодование он возбудил в либеральном журнале!
“Такова высота идеалов Бертильона! Они были бы поистине ужасны, эти идеалы, если бы их сила и свирепость не усмирялись бы рядом других проявлений (например, изданием “Вестника Европы” — В.М.). Возрастающее отвращение от войны, от милитаризма, развитие демократических начал ослабляет влияние шовинистов и расчищает почву для общественной солидарности”.
С точки зрения тихого либерального безумия “Вестника Европы” есть партия людей, которых идеал — кровь, война, разрушение… Нет, этот идеал — крепкое, сильное государство, обеспеченное от всяких на него посягательств.
<…>
Эти унылые речи, эти удобные ссылки на какое-то “стеснение” при собственной ничтожности и неспособности — очень характеристичны… Совершенно ясно, что слово “либерализм” имеет вполне определённый образ, хотя самый нелепый, и можно бы взяться перечислить весь нехитрый катехизис нашего “либерализма”, который по своей несложности и соблазнительной простоте так доступен всякой самой нетвёрдой голове. Тут не нужно ни знания жизни, ни убеждений, ни таланта, ни практических знаний — это талисман, который даёт возможность писать много людям, лишённым всего вышепоказанного».
Конец цитаты. Год, говорю, 1882-й.
* * *Фёдор Тютчев говорил про вечное противостояние Европы и России: «Европейский гнев — зависть к равному. Однако все враждебные меры (против России) имели следствием только возвеличение и славу ненавистного соперника».
Если сегодня Россия испугается «мер» (санкций, как нынче выражаются), то и «возвеличения и славы» ей тоже не видать.
Все только захихикают: «Испугались, испугались».
* * *В Татьяне Никитичне Толстой есть всё для того, чтоб быть великим писателем, кроме одного, самой малой толики — гуманистического чувства.
Недавняя её книжка — «Лёгкие миры» — об этом говорит тоже.
Толстая в очередной раз нацелена на мерзость социализьма и Советов — ей так, по крайней мере, хочется думать, — но, на самом деле, ей владеет брезгливость к человеку как к таковому. Особенно, впрочем, к русскому человеку; хотя не только к нему.
И вот Татьяна Никитична составляет свои кубики — они без труда ей даются: фраза, абзац, лёгкость писательской походки, улыбка или горечь внутри строки, острый глаз, острый ум, сюжет, наконец… остаётся самая малость, чтобы это стало прозой — чтоб, например, дописать тот роман, который она пишет уже двадцать лет.
И тут Толстая сама (у неё же, мы знаем, безупречный вкус — по крайней мере, до тех пор, пока она говорит о своём, ей доступном) — она сама вдруг понимает, что у неё не получается.
Она опять пытается разобраться: советская власть — пошлость и мерзость? О, да. Русский человек выглядит сплошь и рядом как коряга? Ещё бы. И американский тоже иногда. А как же. Что не так?
Всё так, просто она людей не любит, её воротит.
На блог может хватить какого-то человеческого, мерцающего чувства, а на рассказ — уже нет; разве что если речь пойдёт там про отца. Но на роман и затеваться не стоит — на каком его топливе разводить? На этом её снисходительном хохотке?
И сразу Гоголь, Чехов, Лесков, Салтыков-Щедрин, Толстой Л.Н., Толстой А.К., Толстой А.Н. и Горький Максим сторонятся: проходите, Татьяна Никитична, вам дальше.
Ей куда-то дальше.
Она поджимает губы и проходит, подбородок высок, глаза тяжёлые. Мощная женщина.
* * *Помню, как однажды Людмила Улицкая назвала мои взгляды «антиинтеллигентскими».
