Карл Каутский - Этика и материалистическое понимание истории
Если изменения общества в состоянии преобразовать организм человека, его руки и ноги, его мозг, то тем скорее и более они могут изменить его сознание и его представления о том, что полезно и вредно, хорошо и дурно, возможно и невозможно.
Хотя человек с изобретением орудия и возвышается над животным миром, но ему всё же нет никакой ещё надобности создавать общественный договор, как предполагали в XVIII столетии, и как некоторые теоретики-юристы думают даже в XX. Своё человеческое развитие он начинает, как социальное животное с сильными общественными инстинктами. Первое этическое влияние человеческого общества должно выразиться в воздействии на силу этих социальных инстинктов. В зависимости от характера общества эти инстинкты или усиливаются или ослабляются. Но в высшей степени ошибочно думать, что социальные инстинкты должны беспрерывно усиливаться в той же степени, в какой развивается общество.
Для первоначальных моментов развития человечества это, конечно, верно. Стремления, которые уже в животном мире развились в социальные инстинкты, человеческое общество сохраняет в полной силе и далее, но благодаря совместной работе, сотрудничеству в работе, оно присоединяет к ним ещё и новые. Это сотрудничество в свою очередь необходимо должно было создать новое орудие общественных отношений, общественного соглашения, а именно — язык. Общественные животные могут удовольствоваться немногими средствами объяснения, например, возгласами призыва, радости, страха, паники, гнева и иными подобными звуками, выражающими ощущения. Из них каждый индивид представляет целое, которое может просуществовать одно само по себе. Но таких выражений чувств уже не достаточно тогда, когда приходится сообща создавать что-нибудь или распределять различные работы или же обменивать различные продукты. Их недостаточно для таких индивидуумов, которые попадают в беспомощное положение без содействия других индивидуумов. Разделение труда невозможно без языка, который даёт обозначения не только ощущений, но и вещей и явлений; оно может развиваться только в той степени, в какой совершенствуется язык, и с своей стороны, оно возбуждает потребность в этом.
В самом языке сначала возникает обозначение действий, а именно человеческих, и только позже обозначение вещей. Глаголы — более древнего происхождения, чем существительные; они являются коренными словами, из которых последние производятся.
Так, Лазарь Гейгер объясняет:
«Если спрашивают, почему на первой ступени развития языка не получили наименования ни свет, ни краски, тогда как употребление красок получило наименование, то ответом может служить то, что человек прежде всего нашёл название только для своих поступков и поступков подобных своим; он принимал во внимание происходившее с ним самим или в непосредственной, затрагивающей его близи уже тогда, когда не имел ещё ни чувств, ни способности понимать такие возвышенные вещи, как свет и темнота, блеск и сверкание. Теперь вникнем в понятия, которые прошли перед нашими глазами (в этой книге) в таком большом количестве: в своих зачатках все они сводятся к чрезвычайно ограниченному кругу человеческих движений. Поэтому-то понятия о предметах в природе образуются удивительным окольным путём из представления о человеческой деятельности, которое каким-нибудь образом вызывает возникновение этих понятий, часто даже создавая что-нибудь лишь отдалённо похожее на них. Так, дерево представляется содранной корой, земля — чем-то растираемым, а хлеб, растущий на ней — чем-то таким, что можно вышелушивать. Поэтому земля и море, а, через понятие облака, часто даже и небо происходит из одного основного представления о чём-то растёртом и размазанном, глинистом и полутекучем». (Der Ursprung der Sprache, стр. 151–153).
Такой путь развития языка не покажется удивительным, если мы поймём, что первой задачей языка было соглашение людей в общих действиях и движениях. Эта роль языка, как помощника в процессе производства, помогает также объяснить, например, то, почему язык в своих первоначальных стадиях развития имеет так мало названий для цветов. Гладстон и другие на основании этого решили, что греки Гомера и другие первобытные народы ещё не достаточно различали цвета. Нет ничего ошибочнее этого. Опыты показали, что варварские народы имеют весьма развитое чувство цвета.
Но цветовая техника развита у них ещё слабо, количество красок, которые они могут производить, ещё незначительно, и поэтому у них ещё очень не велико также число цветовых названий.
«Если человек нашёл возможность применять какое-нибудь цветовое вещество, то наименование этого цветового вещества легко принимает для него характер прилагательного. Именно таким образом возникают первые названия цветов». (Grant Allen: «The colour sense», стр. 254).
Грант Аллен указывает также на то, что и теперь ещё названия цветов становятся многочисленнее в той степени, в какой развивается цветовая техника. Названия цветов служат первым делом целям техники, а не целям описания природы.
Развитие языка совершенно нельзя понять, не понимая развития способа производства. От последнего зависит даже, останется ли язык местным диалектом крошечного племени, или же сделается всемирным, на котором говорит сотни миллионов людей.
Но с развитием языка возникает чрезвычайно могущественное средство для общественного единения и сила социальных инстинктов возрастает в громадной степени, а также проясняется и сознание их. Конечно, наряду с этим он порождает ещё и совершенно другие действия, он становится могучим средством сохранять, распространять и оставлять позднейшим поколениям приобретённые познания; только язык делает возможным образование понятий и научное мышление, только благодаря ему, следовательно, осуществляется развитие знания и завоевание природы посредством знания.
Только теперь человек достигает господства над природой, а также и мнимой независимости от её внешних воздействий, что и порождает в нём идею свободы. По этому поводу здесь необходимо сделать небольшое отступление.
Шопенгауэр делает следующее весьма верное замечание:
«Для животного существуют только наглядные представления, а также только наглядные мотивы: поэтому, зависимость актов его воли от этих мотивов очевидна. У человека происходит то же самое, и не в меньшей степени; к действию его побуждают со строгой необходимостью (допуская у него индивидуальный характер) также мотивы: только это уже по большей части не наглядные, но абстрактные представления, т. е. понятия и идеи, которые всё же являются результатом прежних созерцаний, следовательно, воздействия на него извне. Но это и даёт ему, особенно по сравнению с животным, относительную свободу. Ведь, его определяет не наглядная, данная окружающая среда, определяющая животное, но его представления, выведенные из прежнего опыта или усвоенные посредством обучения. Поэтому мотив, побуждающий и его с такой же необходимостью к действию, не выступает перед глазами наблюдателя одновременно с действием, но остаётся в голове поступающего. Это придаёт не только его действиям и побуждениям вообще, но и всем его движениям, характер, явно отличный от движений животного, он как бы связан более тонкими и невидимыми нитями: поэтому все его движения носят отпечаток предумышленного и намеренного, что придаёт им оттенок независимости, явно отличающий их от движений животного. Но все эти крупные различия зависят всецело от способности абстрактного представления понятий». («Preisschrift über die Grundlage der Moral», 1860, стр. 148).
Но способность абстрактного представления в свою очередь зависит от языка. Вероятно, поводом к образованию первых понятий был недостаток в словах. В природе существуют только отдельные вещи, но язык слишком беден для того, чтобы быть в состоянии дать каждому предмету особое наименование. Человек должен поэтому обозначать все сходные предметы одним и тем же словом, но этим самым он бессознательно совершает уже научную деятельность, а именно, обобщение однородного, разъединение различного. Ведь язык сделался не только органом объяснения различных людей между собою, но также и органом мышления. Если даже не обращаются к другим, но мыслят сами про себя, то и тогда каждую мысль необходимо облечь в определённые слова.
Но если, благодаря всему этому, язык доставляет человеку сравнительно с животным относительную свободу, то эта последняя развивается только на более широкой основе, заложенной уже с образованием мозга.
У низших животных двигательные нервы находятся в прямой связи с чувствительными нервами; тут всякое внешнее раздражение немедленно и непосредственно вызывает движение. Но постепенно главный нервный узел развивается и становится центром всей нервной системы, который воспринимает все возбуждения, но не передаёт всех их тотчас же двигательным нервам, а имеет возможность накоплять их и перерабатывать. Таким образом, высшее животное накопляет опыт, которым оно само может воспользоваться, и инстинкты, которые оно при благоприятных обстоятельствах может даже передавать потомству.
