Давид Бранденбергер - Д. Л. Бранденбергер Национал-Большевизм. Сталинская массовая культура и формирование русского национального самосознания (1931-1956)
«Дети должны ненавидеть врагов своей страны, восторгаться геройством русского народа, защищавшего и отстоявшего свою родину от захватчиков. Такие чувства должны, например, вызывать у детей знакомство с Куликовской битвой, с борьбой против польских интервентов в XVII в., с отечественной войной 1812 г…. Борьба народа с врагами-захватчиками — это всегда борьба за родину».
Гиттис понимала, что подход, предлагаемый ею, представляет собой радикальное отступление от двух предшествующих десятилетий советской исторической педагогики, особенно это касалось вдохновляющих примеров, которые должны были заимствоваться из царского прошлого. Принимая в расчет то недоверие, с которым она и многие другие идейные коммунисты восприняли новую стратегию массовой мобилизации, Гиттис призывала учителей проводить различие между дореволюционными и постреволюционным эпохами, описывая последнюю как по своей сути более героическую по сравнению с первой. Гиттис писала: «Только война с захватчиками после 1917 г. становится по-настоящему "отечественной" войной, ибо только в советском государстве трудящиеся обрели настоящее отечество. На основе изучения истории и младшие школьники должны понять, что Царицын, Перекоп, Волочаевск, Спасск, оз [еро] Хасан, где народ выступал как хозяин своей страны, не то же самое, что Чудское озеро, Куликово поле, Бородино и др.» [211].
Переоценка педагогической ценности дореволюционного периода советской истории, проводимая Гиттис, была вполне обычной для тех лет. Предполагалось, что события, произошедшие после 1917 года, несут наибольший вдохновляющий заряд, но на практике оказывалось совсем наоборот — школьники лучше понимали эпическое прошлое, чем запутанное советское настоящее. По свидетельству наблюдателя из Ступино, деревни в Московской области, уроки, на которых рассказывалось о Смутном времени начала XVII в. и других подобных темах, вызывали больший интерес у учащихся:
«В беседе о том, что узнали о "Борьбе с польскими захватчиками", ученики говорили о прошлом так, словно сами были свидетелями исторических событий. В суждениях о Лжедмитрии и польских интервентах чувствовалась искренняя детская ненависть. О Минине же и о Пожарском, как впоследствии о Болотникове, говорили с чувством гордости.
– Они за собой повели народ. Они себя не жалели, только бы Москву спасти!
На перемене дети еще обменивались впечатлениями от уроков.
– Тогда, небось, пограничников не было, что поляков допустили до нас, — говорил третьеклассник.
– Пограничники-то были, но не доглядели, — отвечал кто-то.
– Ну, наши-то пограничники доглядят! – послышался уверенный ответ. – Наши-то глядят в оба: ни одного польского пана не пропустят [212].
Хотя несколько неожиданная, большая «популярность» эпического прошлого среди учеников по всей вероятности основывалась на его мифологической природе, отсутствии двусмысленности и легко узнаваемом и героическом составе главных действующих лиц.
Несмотря на полное соответствие между этим приоритетом, данным именам, датам, событиям, и ожиданиями партийного руководства, отход от более ранних материалистических «социологических» парадигм встревожил идейных коммунистов. Так школьный инспектор Карпова из Ленинградской области отмечала: «Преподавание истории совершенно не увязывается с коммунистическим воспитанием детей. В целом ряду школ учителя истории допускают грубейшие искажения». Особенное неодобрение вызвал у нее следующий случай: «В одной школе учитель объясняет, что государство образовалось в результате перенаселения народов и завоевательной политики». Такая точка зрения фактически игнорирует сказанное Марксом на этот счет [213]. Однако в целом обеспокоенность со стороны учителей, подобных Гиттис и Карповой, была скорее исключением, чем правилом. Педагоги и их руководство слишком долго ждали современный надежный и авторитетный учебник — «Краткий курс истории СССР» Шестакова в качестве канонического изложения советской истории был встречен с большим энтузиазмом [214].
Как на деле осуществлялось историческое образование в советских государственных школах? Несмотря на массовые попытки изменить школьную среду и отучить преподавателей от педагогических практик, поощрявших бездумное заучивание наизусть, образовательная система в 1930 годы продолжала опираться на учителей, которые вслух читали учебник, практиковали вопросно-ответное натаскивание, надиктовывали объемные материалы или просили учеников переписать текст из учебника в тетради [215]. Такая методика преподавания была во многом обусловлена централизацией учебной программы: посылаемые из Москвы стандартные планы уроков предписывали необходимый объем материала, содержание и даже темы каждого урока во всех школах РСФСР [216]. Низкая квалификация и большая текучесть преподавательских кадров еще больше осложняла проблему [217]. В результате образовывался своего рода порочный круг, в котором стандартизация учебных материалов и требование идеологической ортодоксальности подавляли творческое начало и усиливали полную и всеобщую регламентацию образования. Такие условия фактически неизбежно вели к шаблонному преподаванию и зубрежке.
Однако эффективность новой учебной программы страдала не только из-за слепого следования педагогическим шаблонам. На деле государственные издательства не могли справиться с постоянно растущим спросом на «Краткий курс истории СССР», несмотря на звучавшие в центральной прессе заявления об обратном [218]. Родители прилагали большие усилия, чтобы заполучить учебник, даже писали напрямую новому Народному комиссару просвещения В. П. Потемкину с требованием обеспечить школы книгой [219]. Проблемы с учебниками усугубились, когда в печати появились призывы преподавать по нему историю не только в третьем и четвертом классах начальной школы [220]. Поскольку учебников более высокого уровня не существовало, местные чиновники официально одобрили его использование в старших классах, кружки политучебы на фабриках и в учреждениях также старались получить экземпляры для своих занятий [221]. Книга пригодилась даже в вооруженных силах: Народный комиссариат морских дел запросил семь тысяч экземпляров только в 1940 году [222]. Чтобы как-то справиться с дефицитом учебников, предпринимались попытки выкупать их у школьников весной и передавать учащимся на следующий год [223].
В обстоятельных отчетах Наркомпроса о государственных школах, подготовленных по результатам 1938-1939 и 1939-1940 учебных годов, улучшения в программах преподавания истории СССР связывали с появлением давно ожидаемого учебника. В последнем отчете отмечалось, что положительный эффект от учебника Шестакова с приложенными к нему методическими материалами и учебными программами был усилен появлением с 1938 по 1940 гг. «Краткого курса истории ВКП(б)» и нескольких учебников по истории СССР для высших учебных заведений [224]. И хотя они были слишком сложны для непосредственных занятий, с их помощью учителя могли лучше подготовиться к тяготам объяснения официального исторического курса [225].
Описание урока по Крымской войне в одной из школ Архангельска, встречающееся в отчете за 1939-1940 учебный год, является хорошей иллюстрацией того, как был проникнут чувством патриотизма официальный учебный план после 1937 года. Согласно отчету, учительница Власова успешно передала смысл героической обороны Севастополя ученикам, приведя высказывание Карла Маркса о том, что «всегда легче было русских расстрелять, чем заставить бежать обратно». Одобрение Наркомпросом такого подхода как имеющего «огромное значение для воспитания у ребят советского патриотизма» поразительно, поскольку оно свидетельствует о том, что высокопоставленные чиновники не видели ничего плохого в использовании слов авторитетнейшего коммунистического идеолога для прославления русского национального самосознания и героизма, проявленного в царскую эпоху [226]. Такой неприкрытый руссоцентризм был вписан в официальные методические материалы, от планов урока до образцов обсуждений в классе [227].
Если учебная программа была более или менее приведена в порядок, то формальные и схематичные методики преподавания все еще нуждались в усовершенствовании. В частности, в том же отчете за 1939-1940 учебный год отмечалось: учителя во многом опираются на новые учебники, что препятствует включению других учебных материалов (например, работ партийных классиков, недавно изданных сборников документов и художественной литературы). И хотя некоторые учителя отказались от обучения путем механического заучивания, многие продолжали строить свое преподавание, основываясь именно на этих методах. Тем не менее, как говорилось в заключении отчета, новая ставка на имена, даты и события по крайней мере оживила школьное обучение и сделала его более интересным по сравнению с прошлыми годами. Как следствие, успеваемость учащихся несколько возросла [228].
