Сергей Кургинян - Суть времени. Том 1
В любом случае, человек принадлежит не только природе, хотя он принадлежит, конечно, и природе тоже. Он, как и зверь, ест, спит, пьет, производит потомство, защищает территорию, конкурирует с себе подобными, с кем-то кооперируется в коллективы (что на зверином языке называется стаей) и т. д., и т. п. Он во многом подобен зверю, но он не равен ему, не тождествен. Он представляет собой качественно другое. Разница между человеком и зверем столь же велика, как разница между культурой и природой. Человек создает свой социальный мир, свою среду, в которой он живет.
Внутри этого различия между человеком и природой возникает двуслойность или бинарность. Человек, с одной стороны, является в каком-то смысле зверем, а в каком-то смысле чем-то иным. В том смысле, в каком он является зверем, у него есть потребности физические, отчасти психофизиологические и другие. В том смысле, в котором он является чем-то иным, у него есть высшие мотивы, он реагирует на смыслы, он живет в мире ценностей, он имеет представление о чести, долге и о многом другом.
Это можно называть по-разному. Можно просто остаться при тех определениях, которые я сейчас даю, и их совершено достаточно. Но мне почему-то захотелось, и я об этом не жалею, адресоваться здесь к библейским сюжетам и сказать, что все, в чем человек является зверем, и все, что связано с ним материального, животного, элементарного, — это все можно назвать «чечевичной похлебкой». А все то, что в человеке есть сверх этого, — высокое, идеальное, духовное, устремленное к чему-то, кроме скотского звериного существования, — вот это все и есть «первородство».
Я использую эти понятия (или эти символы, метафоры, эти лингвемы) условно и прошу не требовать от меня, чтобы я глубоко вдавался в библейские сюжеты, размышлял, чем колено Иакова отличается от колена Исава и что произошло на самом деле между Иаковом и Исавом, в каком смысле Иаков совершил мошенничество, обменяв чечевичную похлебку на первородство… Мне в данном случае это совершенно неинтересно. Я очень люблю эти сюжеты и готов бесконечно их обсуждать, но сейчас не в них дело. Хотите, говорите «высшее — низшее», хотите, «первородство — чечевичная похлебка», главное, что человек бинарен, в нем есть и то, и другое. Те, кто обрушил Советский Союз, послали в наше общество, которое почему-то к этому было готово, два главных месседжа.
Месседж № 1 состоял в том, что, знаете ли, ваше первородство настолько тухлое, что дальше некуда! Сталин убил десятки миллионов людей, чуть не сто миллионов людей. Каждый день вас убивали, ели живьем, унижали, топтали, договаривались с Гитлером, творили чудовищные дела — ни одной живой молекулы чести и совести в вашей истории нет. И если вы будете держаться за это первородство — вы сумасшедшие.
Это был первый месседж. И за время передачи «Суд времени» я очень хорошо понял, как он был организован. Это довольно забавно, и я считаю, что тут есть о чем поразмыслить.
Американцы, не будь дураками, заказали своим нормальным, вменяемым, не слишком талантливым, но достаточно добросовестным исследователям идеологически ориентированные исследования по каждому эпизоду нашей советской истории. По стахановскому движению, по началу войны, по коллективизации, по чему угодно еще — по всему! Это был широкий спектр среднеоплачиваемых исследований, которые исследователи провели в меру добросовестно и в меру тенденциозно, поскольку тенденциозность была им задана. Они должны были каждую молекулу нашей истории разделать, как бог черепаху. Они должны были дискредитировать нашу историю достаточно убедительно, на основе фактического материала. Они это сделали, и результаты легли на полки. И если б они продолжали лежать на полках, ничего бы не было. В сущности, в СССР тоже занимались американским империализмом и критиковали его сколько угодно.
Но! Американские исследования не остались на полках, они перешли в наш спецхран, были переведены на русский и… начали функционировать под рубрикой «для служебного пользования», малой серией, неважно как еще, это зависело от того, какие были авторы: Коэн, Конквест, Бжезинский… Все это существовало для некоего круга, который должен был знакомиться с буржуазными теориями и с тем, как они наводят тень на наш плетень, дабы лучше вести идеологическую информационную войну. Среди этих людей были фрондеры, то есть люди в погонах или с соответствующими допусками и при довольно высоких политических функциях, но давно уже относящиеся весьма скептически к советской истории и советскому обществу. Не говорю, что наша история и наше общество не давали к этому определенных оснований, но сейчас не в этом дело.
Итак, такие люди были, и я их называю «фрондерами». Фрондерами в погонах или фрондерами при определенном общественном положении. И они это все читали. Не скажу, что ксерокопировали, но каким-то образом давали с этим знакомиться своим друзьям-диссидентам. И рано или поздно вся упомянутая литература, переведенная на русский язык, чаще всего нашими и доставленная сюда тоже чаще всего нашими, становилась достоянием диссидентских кухонь, где ее десятилетиями обсуждали люди, которые уже окончательно разорвали отношения с советским обществом по тем или иным основаниям. Не буду вдаваться в подробности, насколько эти основания были глубокими, насколько поверхностными, насколько корыстными, насколько идеальными, — они были разные. Короче говоря, эти люди разорвали отношения со своим обществом по принципу того известного анекдота, где диссидент пишет объявление в газету: «Пропала собака, сука… — дальше матерное слово — …как я ненавижу эту страну!»
Диссиденты, собиравшиеся на кухнях, могли быть «в отказе» или преследоваться властями, а могли находиться и в достаточно комфортном положении — в любом случае они подолгу все это обсуждали. Обсуждали детально, подробно, накапливая яд ненависти, обучаясь на этих книгах, запоминая все, что там написано, в основном факты, факты, факты, которые им казались убийственными и неоспоримыми. Так постепенно формировался наш отечественный диссидентско-фрондерский дискурс. То есть объем определенной литературы по каждому элементу истории, который обсуждался и проговаривался в достаточно узких кругах. Он мог проговариваться до Второго пришествия, и это ничего бы не изменило.
Но! Произошло следующее. Как только началась перестройка, немногочисленные высокие партийные функционеры, которые ее замыслили (а в сущности, один человек — Александр Николаевич Яковлев), осуществили следующий прием. Они соединили диссидентов, уже пропитанных ядом, владевших проработанным контентом или дискурсом (потому что все эти знания были не только выучены наизусть, но и оформлены в определенные идеологемы, в определенные интеллектуальные комплексы), — всех этих самообразовавшихся и отточивших на диссидентских кухнях свою злость и аргументированность людей соединили со средствами массовой информации, которые на тот момент монопольно контролировались правящей партией. Прежде всего, конечно же, с телевидением, но и не только. Таким образом они дали диссидентам излить весь яд на общество, весь накопленный ими яд, который, опять-таки повторяю, был изготовлен по принципу: сначала американские исследования, потом их перевод и хранение в спецхранах, потом их обсуждение на диссидентских кухнях, детальная проработка, формирование дискурса и, наконец, — вперед!
Являлась ли эта ситуация смертельно опасной — настолько опасной, что общество было обречено? Никоим образом. Достаточно было разрешить нормальную демократическую дискуссию и людям, которые обладали другим представлением о процессе, а главное — тем людям, которые умели разговаривать и спорить, дать возможность вести полемику. Тогда, возможно, Советский Союз был бы спасен, а население не сошло бы с ума настолько, насколько оно сошло. Крыша бы поехала не так сильно, удар был бы не так силен, это бы не носило характер когнитивного шока, характер широкой социокультурной травмы. Травмы не индивидуальной, хотя и индивидуальной тоже, но коллективной, общественной, национальной, назовите ее как хотите.
Но тем, другим, людям говорить не дали. Или им дали говорить на таких площадках, на которых их не слышали. Или же вместо них выдвигались оппоненты, которые заведомо могли только дискредитировать саму идею оппонирования таким замечательным интеллигентным образованным противникам, какими были диссиденты, которых Яковлев пустил на телеэфир и в наиболее популярные газеты (а СМИ в то время, повторяю, полностью контролировались правящей партией).
Итак, удар был чудовищно силен! Никакого противодействия этому удару не было. Более того, на этом этапе полемика носила заведомо тупиковый характер. С одной стороны, были люди, которые обладали знаниями или тем, что они называли знанием, дискурсом, совокупностью фактов, аргументов: «Вот как это было на самом деле, вот архивы, вот данные, вот факты» и так далее. А с другой стороны, находились люди, которые говорили: «Злопыхатели, не смейте трогать наш советский миф, нашу замечательную легенду о стране и обществе!»
