Аркадий Жемчугов - Китайская головоломка
Столь крутой поворот серьезно охладил нашу возникшую было вначале надежду на примирение. Когда одна из сторон бескомпромиссно претендует на истину, может ли идти речь о примирении? Наше руководство заняло тогда твердую позицию. И это не могло не породить новых трудностей.
— Едва ли разумно спешить со столь далеко идущими выводами, ответил Хрущев.
Иногда мне казалось, что переговоры эти напоминали дискуссию людей, теряющих временами способность отличать то, что говорится, от того, кто говорит и как говорит.
У Никиты Сергеевича, по моим впечатлениям, от природы было в высшей степени развито политическое чутье, которое, однако, нуждалось в подкреплении научными знаниями и культурой, но их ему не удалось приобрести.
Вдумываясь в причины занятой китайским руководством непримиримой позиции в отношении решения ХХ съезда КПСС, я не мог и не могу отделаться от личного впечатления, что Мао Цзэдун усматривал в этом неотвратимую опасность подвергнуться обличительной критике в адрес его собственного культа личности. Он, мне думается, понимал, что после разоблачения культа Сталина грядет его черед. И тревога эта не была беспочвенной».
И еще из воспоминаний Н. Т. Федоренко:
«Мао Цзэдун устроил банкет в честь советской делегации. Шло дружеское застолье. Бесконечные блюда, тосты, шутки. И вот разговор зашел о былых сражениях китайских коммунистов в нелегкой их войне против гоминьдановцев.
— Скажите, товарищ Мао Цзэдун, — игриво обратился Никита Сергеевич к хозяину, — какова в конце концов ваша философия стратегии и тактики, проводившейся в столь трудных условиях борьбы?
— О, это очень просто, ответил Мао Цзэдун и, взяв куайцзы (костяные палочки для еды), ловко приподнял из стоявшего перед ним блюда скользкого морского трепанга. Видите, это ускользающее чудо теперь в моих руках. И я с у довольствием отправляю его в свой рот, из которого, как вы догадываетесь, выход только один. Итак, трепанг у меня в зубах. Он неразделим с моим пищеварением.
— Может быть, окропим это живительными каплями маотая? — вопросил Булганин.
И все тотчас же осушили по малой стопке напиток, от которого воспламеняется даже вода.
— Так вот, — продолжал Мао Цзэдун насчет философии стратегии и тактики, — трепанга я пережевываю и проглатываю. Можете не сомневаться, что это именно так. Теперь облюбовываю второй экземпляр трепанга, покрупнее, столь привлекательно возлегающий на блюде. И беру его палочками вот так. Но поместить его в свой рот, чтобы раскусить, пока что не тороплюсь. Предпочитаю подержать его, пусть повисит в воздухе, так сказать, для убедительности. А теперь сосредоточиваю внимание на третьем трепанге, который так возмутительно возбуждает мой аппетит.
— И что же происходит? — вырывается у А. И. Микояна, который до сих пер не подавал о себе знать.
— Вот об этом, третьем трепанге мы и должны поговорить… закончил Мао Цзэдун свое повествование по предложенному сюжету».
Какой-либо заинтересованности в продолжении разговора на эту тему советские гости не проявили. Они предпочли промолчать. И судьба третьего трепанга так и осталась невыясненной.
Проводы советской делегации во главе с Хрущевым выглядели еще более холодными, чем встреча. Миссия Никиты Сергеевича завершилась полным провалом. Ему не удалось устранить образовавшиеся к тому времени трещины в советско-китайских отношениях. Более того, он их расширил и углубил до размеров непримиримых противоречий. И вскоре годами благоухавшее поле дружбы и сотрудничества между двумя великими соседями стало походить на лунный пейзаж.
О своеобразных отношениях между Н. С. Хрущевым и Мао Цзэдуном пишет в своих воспоминаниях и другой выдающийся востоковед Михаил Степанович Капица:
«Мао Цзэдун любил дурачить Хрущева во время их бесед у бассейна (в пекинской резиденции Мао Цзэдуна. — А. Ж.), рассуждая о целесообразности войны, поскольку СССР и Китай могут выставить намного больше дивизий, чем империалистические державы. «Великий кормчий» утверждал, что Советский Союз воевал против фашистской Германии неумело: надо было, не проливая крови, отойти за Урал и ждать, пока США и Англия разгромят фашистскую Германию. Мао Цзэдун называл империализм, атомную бомбу «бумажными тиграми». Хрущев излагал свои взгляды, но быстро выходил из себя, горячился, что доставляло «кормчему» великое наслаждение…
Я постоянно думал, почему это произошло, кто несет ответственность за это несчастье, и пришел к заключению: виноваты два человека — Хрущев и Мао Цзэдун, Мао Цзэдун и Хрущев. Я нередко видел того и другого, наблюдал, как они все более «заводились», как все глубже оказывались в плену взаимной неприязни… И Хрущев, и Мао Цзэдун, очень разные личности, рожденные разными цивилизациями, имели много общего. Оба обладали низкой культурой, примитивной грамотностью, были людьми с громадным тщеславием и амбициями и с неограниченной властью… У них давно чесались руки».
Справедливости ради, следует сказать, что Мао Цзэдун любил ставить в тупик не только Хрущева. В августе 1944 года в беседе со связным Коминтерна П. П. Владимировым он признался, что ему нравится скрывать свои чувства и разыгрывать нужную в данный момент роль даже перед хорошо знакомыми людьми — разыграет кого-нибудь, а потом интересуется, удачно ли получилось.
В ноябре 1957 года, прибыв в Москву во главе делегации КНР, он буквально шокировал Старую площадь высказываниями о том, что «бедность — это хорошо!», что «страшно подумать о том времени, когда все будут богаты, что «люди от избытка калорий будут о двух головах, о четырех ногах». А встретившись с К. Е. Ворошиловым без всякого на то повода заявил, что «скоро умрет и предстанет перед Марксом».
Немало удивил Мао Цзэдун участников совещания коммунистических и рабочих партий в Москве своими рассуждениями об угрозе новой мировой войны. «Можно ли предположить, говорил он, — какое количество людских жертв вызовет будущая война? Возможно, будет одна треть из двух миллиардов семисот миллионов населения всего мира, то есть всего лишь девятьсот миллионов. Я считаю, что это еще мало, если действительно будут сброшены атомные бомбы. Конечно, это очень страшно. Но не так плохо было бы и половину. Почему? Потому, что не мы хотели этого, а они, они навязывают нам войну. Если будем воевать, то будет применено атомное и водородное оружие… Если половина человечества будет уничтожена, то еще останется половина, зато империализм будет полностью уничтожен и во всем мире будет только социализм, а за полвека или за целый век население опять вырастет, даже больше чем наполовину».
Кто-то из участников совещания тогда заметил, что председатель Мао не оригинален в своих суждениях, что он уподобился китайскому философу Шан Яну, жившему задолго до нашей эры и утверждавшему: «Если бедная страна бросит все свои силы на войну, она станет сильной и могучей. А если страна богата, но ни с кем не воюет, она непременно станет слабой». И еще: «Если войну можно уничтожить войной, позволительна и война; если убийством можно уничтожить убийство, то не возбраняется и убийство; если наказаниями можно уничтожить наказания, допустимы и суровые наказания».
…В сентябре 1958 года с кратким рабочим визитом в Пекин срочно вылетел министр иностранных дед СССР А. А. Громыко. Сопровождал его, как обычно, М. С. Капица. «Мы старались выяснить, пишет он в своих мемуарах, для чего китайские власти затеяли обстрел прибрежных островов Мацзудао и Дзиньмыньдао. Обстановка в Тайваньском проливе обострилась до крайности, в Вашингтоне даже стали обсуждать вопрос о применении атомной бомбы…»
Определенную пикантность этому срочному визиту в Пекин советских представителей придавал тот факт, что буквально за пару-тройку недель до обстрела островов, а он начался 23 августа, в китайской столице велись переговоры с советской делегацией. Невольно возникал вопрос: «Неужели Пекин не поставил в известность лао дагэ — «уважаемого старшего брата» (так китайцы обращались к нам в те годы) о своих намерениях в отношении Тайваня и прибрежных островов, находившихся под контролем гоминьдановцев?»
Кремль, разумеется, был в курсе дела. В своих мемуарах Н. С. Хрущев пишет: «В 1958 году китайцы обратились к нам с просьбой оказать им помощь оружием, так как они хотят провести новую военную акцию против Чан Кайши. Они попросили авиацию прикрытия, дальнобойную и береговую артиллерию, что-то еще. Мы все это дали им. Думали, что они замышляют что-то решительное по ликвидации Чан Кайши. Мы их тогда не только не сдерживали, а, напротив, считали такие действия правильными. помогающими объединению Китая… Еще когда они готовились, мы считали, что, может быть, необходимо помочь Китаю более активно. И предложили перебросить к ним нашу дивизию истребительной авиации. Они на это предложение вдруг отреагировали очень нервно и дали нам понять, что такое предложение их обидело, оскорбило: им такой помощи не надо! Мы не стали навязываться».
