Александр Дугин - Тамплеры Пролетариата
На философском языке «индивидуализм» практически отождествляется с «субъективизмом». Если перенести национал-большевистскую стратегию на этот уровень, то можно утверждать, что национал-большевизм выступает категорически против «субъективного» и категорически за «объективное». Вопрос не в том: материализм или идеализм? Вопрос в том: либо объективный идеализм и объективный материализм (по одну сторону баррикад!), либо субъективный идеализм и субъективный же материализм[2] (по другую!).
Итак, философская линия национал-большевизма утверждает сущностное единство мировоззрений, основанных на признании центральности объективного, приравненного к Абсолютному, причем независимо от того, как эта объективность понимается. Можно сказать, что высшей метафизической максимой национал-большевизма является индуистская формула "Атман есть Брахман". «Атман» в индуизме — это высшее, трансцендентное «Я» человека, стоящее по ту сторону «я» индивидуального, но внутри этого «я», как его самая интимная и таинственная часть, ускользающая от имманентного схватывания. «Атман» — внутренний Дух, но Дух объективный и сверхиндивидуальный. «Брахман» — это абсолютная реальность, охватывающая индивидуума извне, внешняя объективность, возведенная к своему высшему первоисточнику. Тождество «Атмана» и «Брахмана» в трансцендентном единстве есть венец индуистской метафизики и, самое главное, основа пути духовной реализации. Это — пункт, общий для всех сакральных учений, без исключения. Во всех них речь идет о главной цели человеческого существа — самопреодолении, выходе за границы малого индивидуального «я», причем путь по ту сторону этого «я» вовне или вовнутрь ведет к одному и тому же победоносному результату. Отсюда традиционный инициатический парадокс, воплощенный в знаменитой евангельской фразе: "тот, кто погубит душу свою, тот спасет ее". Этот же смысл заключается в гениальном утверждении Ницше: "Человек есть то, что следует преодолеть".
Философский дуализм между «субъективным» и «объективным» исторически отражался в более конкретной области — в идеологии, и далее в политике и специфике социального устройства. Разнообразные версии «индивидуалистической» философии постепенно концентрировались в идеологическом лагере либералов и либерал-демократической политике. Это и есть макромодель "открытого общества", о котором пишет Карл Поппер. "Открытое общество" есть конечный и самый законченный результат индивидуализма, превращенного в идеологию и осуществляемого в конкретной политике. Но закономерно поставить вопрос и о максимально общей идеологической модели сторонников «объективного» подхода, об универсальной политической и социальной программе "врагов открытого общества".
В результате мы получим не что иное, как идеологию национал-большевизма.
Параллельно радикальной новизне философского деления, осуществленного в данном случае вертикально по отношению к традиционным схемам (идеализм — материализм), национал-большевики утверждают новый водораздел в политике. Левые и правые делятся, в свою очередь, на два сектора. Крайне левые, коммунисты, большевики, все наследники Гегеля «слева» сливаются в национал-большевистском синтезе с крайними националистами, этатистами, сторонниками "нового Средневековья", короче, всеми наследниками Гегеля "справа"[3].
Враги открытого общества возвращаются в свое метафизическое лоно, общее для всех.
4. Метафизика большевизма (Маркс, взгляд "справа")
Теперь обратимся к прояснению того, что следует понимать под двумя составляющими термина «национал-большевизм» в сугубо метафизическом смысле.
Термин «большевизм» изначально возник, как известно, во время дискуссий в РСДРП для определения той фракции, которая встала на сторону Ленина. Напомним, что ленинская линия в российской социал-демократии заключалась в ориентации на предельный радикализм, отказ от компромиссов, акцентировку элитарного характера партии и на «бланкизм» (теорию "революционного заговора"). Позже «большевиками» стали называть коммунистов, осуществивших Октябрьскую революцию и захвативших власть в России. Почти сразу после революции термин «большевизм» утратил свое ограниченное значение и стал восприниматься как синоним «большинства», "всенародности", "национальной интеграции". На определенном этапе «большевизм» воспринимался как сугубо русская, национальная версия коммунизма и социализма, противопоставленная отвлеченной догматике абстрактных марксистов и, одновременно, конформистской тактике других социал-демократических течений. Такое понимание «большевизма» было, в значительной мере, характерно для России и почти однозначно доминировало на Западе. Однако упоминание «большевизма» в сочетании «национал-большевизм» не ограничивается этим историческим смыслом. Речь идет о некой линии, которая является общей для всех радикально левых тенденций — социалистического и коммунистического толка. Можно назвать эту линию «радикальной», "революционной", «антилиберальной». Имеется в виду тот аспект левых учений, который Поппер причисляет к "тоталитарным идеологиям" или к учениям "врагов открытого общества". «Большевизм», таким образом, не просто следствие влияния русской стихии на социал-демократическую доктрину. Это некий постоянно присутствовавший во всей левой философии компонент, который смог полноценно и открыто развиться только в русских условиях.
В последнее время наиболее объективные историки все чаще задаются вопросом: "А является ли фашистская идеология, действительно, "правой"?" И наличие сомнения, естественно, указует на возможность трактовать «фашизм» как более сложное явление, имеющее множество типично «левых» черт. Насколько нам известно, симметричного вопроса — "А является ли коммунистическая идеология, действительно, "левой"?" — пока еще не возникает. Но этот вопрос все более актуален. Поставить его необходимо.
Трудно отрицать в коммунизме подлинно «левые» черты — апелляции к рациональности, прогрессу, гуманизму, эгалитаризму и т. д… Но вместе с этим есть в нем аспекты, которые однозначно выпадают за рамки «левого», относятся к сфере иррационального, мифологического, архаического, антигуманистического и тоталитарного. Этот комплекс «правых» компонентов в коммунистической идеологии и следует назвать «большевизмом» в самом общем смысле. Уже в самом марксизме две составляющие части представляются довольно сомнительными, с точки зрения подлинно «левой» прогрессистской мысли. Это наследие социалистов-утопистов и гегельянство. Лишь этика Фейербаха выпадает из этой «большевистской» по сути идеологической конструкции Маркса, придавая всему дискурсу терминологическую окраску гуманизма и прогрессизма.
Социалисты-утописты, которых Маркс однозначно включает в число своих предшественников и учителей, являются представителями особого мистического мессианства и глашатаями возвращения "золотого века". Практически, все они — выходцы из эзотерических обществ, в среде которых царил дух радикального мистицизма, эсхатологии и апокалиптических предчувствий. В этом мире перемешались сектантские, оккультные и религиозные мотивы, суть которых сводилась к следующей схеме: "Современный мир безнадежно плох, он потерял свое сакральное измерение. Религиозные институты выродились и утратили благодать (тема общая для крайних протестантских сект, «анабаптистов» и русского раскола). Миром правит зло, материализм, обман, ложь, эгоизм. Но посвященные знают о скором приходе нового золотого века и содействуют этому приходу своими таинственными ритуалами и оккультными действиями."
Социалисты-утописты спроецировали этот общий для западного мессианского эзотеризма мотив на социальную действительность и придали грядущему золотому веку социально-политические черты. Конечно, в этом был момент рационализации эсхатологического мифа, но вместе с тем, сверхъестественный характер грядущего Царствия, Regnum, явно ощущается в их социальных программах и манифестах, где нет-нет да и проскользнет упоминание о грядущих чудесах коммунистического общества (плавание на дельфинах, управление погодой, общность жен, полеты в воздухе людей и т. д.). Совершенно очевидно, что эта линия имеет откровенно традиционный характер, и такой радикальный эсхатологический мистицизм, идею возврата к Истоку, совершенно логично назвать не просто «правым» компонентом, но даже "крайне правым".
Теперь Гегель и его диалектика. Политические убеждения самого философа были крайне реакционными, это общеизвестно. Но не в этом суть. Если внимательно присмотреться к диалектике Гегеля, к методу, лежащему в основе его философии (а именно диалектический метод заимствовал Маркс в большей степени), мы увидим сугубо традиционалистскую и также эсхатологическую доктрину, облеченную в особую специфическую терминологию. Более того, эта методология выражает структуру именно инициатического, эзотерического подхода к проблемам познания, в отличие от сугубо профанической, обыденной логики Декарта и Канта, опиравшихся на «здравомыслие», гносеологические нормативы "обыденного сознания", ярыми апологетами которого, заметим a propos, являются все либералы и, в частности, Карл Поппер.
