Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №33 от 13.08.2013
Это были не сибирские (как было принято считать. – Г.Ф.), а дальневосточные дивизии. Самые знаменитые из них – 32-я (позже переименованная в 29-ю гвардейскую дивизию) и 78-я (ставшая 9-й гвардейской дивизией), вступившие в бой «прямо с колёс».
Но это вовсе не означало, что Апанасенко бездумно отдавал всё, чтобы, грубо говоря, «прогнуться перед Сталиным. Совершенно потрясающую ситуацию описал первый секретарь Хабаровского крайкома партии Е.А. Барков (напоминаю, что с мая 1924 г. по решению XIII съезда РКП(б) Сталин был избран Генеральным секретарём ЦК партии, а с 8 августа 1941 г. – Верховным Главнокомандующим Вооружёнными Силами СССР, оставаясь Генсеком ВКП(б). – Г.Ф.):
«По аппаратной сверхсекретной связи мне позвонил Сталин. Поздоровавшись, говорит: «У нас тяжелейшая обстановка между Смоленском и Вязьмой... Гитлер готовит наступление на Москву, у нас нет достаточного количества войск, чтобы спасти столицу… Убедительно прошу тебя, немедленно вылетай в Москву, возьми с собой Апанасенко, уговори быть податливым, чтобы не артачился, я его упрямство знаю».
За годы моей работы на Дальнем Востоке, да и в других местах, Сталин мне никогда не звонил. Поэтому я был чрезвычайно удивлён, когда услышал в трубке его голос…
Мы давно привыкли, что его слово для нас - закон, он никогда ни у кого не просил, а приказывал и требовал.
Поэтому я был удивлён тональностью, меня будто бы не то что информировали, а докладывали о положении на западе страны. А потому, когда Сталин произнёс из ряда вон выходящее «уговори Апанасенко быть податливым», - это меня уже буквально потрясло (выделено мной. – Г.Ф.).
В конце он ещё раз повторил: «Вылетайте немедленно самым быстроходным военным самолётом».
Прибыли в Москву 1-го или 2 октября в полночь. На аэродроме нас ожидали. Посадили в машину и повезли прямо в Кремль.
Хозяин кабинета тепло поздоровался за руку… молча походил по кабинету, остановился напротив нас и начал разговор: «Наши войска на Западном фронте ведут очень тяжёлые оборонительные бои… Гитлер начал крупное наступление на Москву. Я вынужден забирать войска с Дальнего Востока…» По моей спине пробежал мороз, а на лбу выступил холодный пот от ужасной правды, которую поведал нам вождь партии и государства… Речь уже шла не только о потере Москвы, а может быть, о гибели государства… Обращаясь к Апанасенко, Сталин начал перечислять номера танковых и механизированных дивизий, артполков и других особоважных соединений и частей, которые Апанасенко должен немедленно отгрузить в Москву.
Сталин диктовал, Апанасенко аккуратно записывал, а затем тут же, в присутствии хозяина, покуривавшего люльку, подписал приказ и отправил зашифрованную телеграмму своему начальнику штаба к немедленному исполнению.
По всему было видно, что наша короткая, чёткая, деловая встреча подходит к концу. На стол поставили крепкий чай. Сталин спрашивал о жизни дальневосточников. Я отвечал. И вдруг последовал вопрос к Апанасенко: «А сколько у тебя противотанковых пушек?» Генерал ответил немедленно. Я сейчас не помню цифру конкретно, но помню, что он назвал какую-то мизерную в сравнении с тем, что тогда уже имела Красная Армия. «Грузи и эти орудия к отправке!» - негромко, но чётко скомандовал Сталин. И тут вдруг стакан с чаем, стоящий напротив Апанасенко, полетел по длинному столу влево, стул под генералом как бы отпрыгнул назад. Апанасенко отскочил от стола и закричал: «Ты что? Ты что делаешь?! Мать твою так-перетак!.. А если японец нападёт, чем я буду защищать Дальний Восток? Этими лампасами?! – и ударил себя руками по бокам. – Снимай с должности, расстреливай, орудий не отдам!»
Я обомлел. В голове хоть и пошло всё кругом, но пронзила мысль: «Это конец. Сейчас призовут людей Берии, и погибнем оба». И здесь я снова был поражён поведением Сталина: «Успокойся, успокойся, товарищ Апанасенко! Стоит ли так волноваться из-за этих пушек? Оставь их себе…»
Прощаясь, Апанасенко попросился в Действующую армию – на фронт.
«Нет, нет, - дружелюбно ответил Верховный Главнокомандующий. – Такие храбрые и опытные, как ты, нужны на Дальнем Востоке».
Вот таким был И.Р. Апанасенко.
Этот случай описал Герой Социалистического Труда Ф.Т. Моргун и опубликовал в книге «Задолго до салютов» (Полтава, 1994 г. сс.67-71)
Г.А. Фытов, кандидат военных наук, профессор
*В Красной Армии это было единственное объединение мирного времени, которое именовалось Фронтом.
ОЦЕНКИ МОСКОВСКИХ ПРОЦЕССОВ
Шайка бандитов, грабителей, подделывателей документов, шпиков, убийц… может сравниться лишь средневековая каморра, объединявшая итальянских вельмож, босяков и уголовных бандитов. А.Я. Вышинский
В дни процессов против лидеров троцкистской оппозиции по городам Советского Союза проходили собрания и митинги, а газеты публиковали статьи и резолюции с требованиями сурового наказания подсудимых. Хотя эти митинги и резолюции были, как правило, организованы сверху, они отражали мнение народа. Оценки трудящимися бывших лидеров большевистской партии совпадали с оценками, которые давал им прокурор Вышинский (см. эпиграф).
Особое возмущение вызывали планы Троцкого и его сообщников столкнуть Россию и Германию в новом военном конфликте “Троцкисты стали не только изменниками родины, но и злейшими провокаторами войны” (“Правда”, 24 января 1937 г., статья “Подлейшие”)
Страна отвечала на приговоры врагам народа не только митингами поддержки политики Сталина, но и новыми достижениями в труде. Летом 1936 г. экипаж Чкалова совершил беспосадочный перелёт из Москвы на Камчатку; весной 1937 г. начала работу дрейфующая станция “Северный полюс-1”; летом 1937 г. экипаж Чкалова совершил новый беспосадочный перелёт – из Москвы в США; на колхозных полях 1937 года собирались рекордные урожаи зерна. Газетные сообщения об очередных производственных успехах чередовались с сообщениями об очередных разоблачениях троцкистско-фашистских заговорщиков. Народ воспринимал эти события как реализацию обеих взаимосвязанных функций государства – развития экономики и защиты результатов мирного труда людей от организованных преступных группировок.
В дни первого московского процесса, стараясь подстраховаться, с осуждением своих бывших сообщников в печати выступил и ряд “раскаявшихся” троцкистов. Названия их статей говорили сами за себя: “Не должно быть никакой пощады!” (Раковский); “Беспощадно уничтожать презренных убийц и предателей” (Пятаков); “Троцкистско-зиновьевско-фашистская банда и её гетман Троцкий” (Радек); “За высшую меру измены и подлости - высшую меру наказания” (Преображенский). Антонов-Овсеенко, некогда ближайший соратник Троцкого, во время первого московского процесса опубликовал статью, где сообщил о своём предложении Кагановичу “выполнить в отношении Зиновьева и Каменева любое поручение партии”, вплоть до расстрела.
Под стать им были и публикации в дни процессов представителей советской творческой интеллигенции. М. Кольцов (Фридлянд) напечатал статью под названием “Свора кровавых собак”. Прежних лидеров большевиков он называл “злыми двуногими крысами”, “прожжёнными мерзавцами”, “гиенами и шакалами”. Названия других статьей демократических писателей также говорили сами за себя: “Ложь, предательство, смердяковщина” (Бабель), “Чудовищные ублюдки” (Шагинян), “Путь в гестапо” (М. Ильин, Маршак). Карикатурист Б. Ефимов, брат Кольцова, откликнулся на третий московский процесс рисунком двухголового зверя-монстра, одна голова которого имела лицо Троцкого, другая – лицо Бухарина.
В отличие от народа, который высказывал на митингах то, что действительно думал о подсудимых, представители прогрессивной демократической интеллигенции СССР в своих публичных высказываниях о процессах явно насиловали собственную природу. Лишь в разговорах между собой они отводили душу: называли осуждённых “невиновно пострадавшими, кристально честными большевиками”, “совестью нашей эпохи”, выражали негодование по поводу “варварских приговоров” и т.д. Например, Бабель говорил друзьям, что “арестовываются лучшие, наиболее талантливые политические и военные деятели”; процесс Бухарина-Рыкова он назвал “чудовищным”.1
Самым деятельным образом откликался на московские процессы Троцкий. Он решительно отрицал предъявлявшиеся ему заочно обвинения: связей с антисталинской оппозицией в СССР он почти не имел, “террористических директив” не давал, переговоров с представителями Германии о подготовке войны против Советского Союза, о разделе страны, о передаче в концессию предприятий не вёл. Про обвинение в связях с гестапо его эмиссаров он сказал, что таковое “слишком хорошо напоминает клевету на Ленина и того же Троцкого в 1917 году”.
