Рауль Ванейгем - Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни)
Кусок Бога, пожалованный человеку, Милосердие, пережил самого Бога. Оно стало светским. Оставив теологию ради метафизики, оно осталось инкрустированным в индивидуального человека, подобно провожатому, роду внутреннего правления. Когда фрейдистский образный ряд вешает чудовище Сверх–я над дверью я, он не столько поддаётся соблазну излишнего упрощения, сколько отказывается продолжать поиск дальше – в социальном происхождении ограничений. (Что хорошо понял Райх). Из–за того, что люди отделены не только друг от друга, но и от самих себя, ими может править угнетение. Что отделяет их от себя и ослабляет – это фальшивые связи, объединяющие их с властью, укреплённой благодаря этому и избранной ими в качестве защитника, в качестве отца.
«Посредничество», сказал Гегель, «это тождественность самому–себе–в–движении». Но в движении можно утратить себя. И когда он добавляет: «это движение умирания и становления», нет ни одного слова, которое можно было бы изменить, чтобы радикально изменился смысл в соответствии с перспективой, в которую помещены эти слова: перспективой тоталитарной власти или тотального человека.
Посредничество, избежав моего контроля, становится ещё одним шагом к отчуждению и бесчеловечности, который тащит меня по пути, в который я не верю. Энгельс справедливо продемонстрировал, что камень, как фрагмент природы, чуждый человеку, стал человеческим, как только он стал продолжением его руки и начал служить ему в качестве орудия (причём, камень в свою очередь очеловечил руку гоминида). Но как только орудием овладевает мэтр, патрон, коммиссия по планированию, руководящая организация, оно утрачивает своё значение, отвлекая действия того, кто их использует их в сторону чужих целей. То, что верно в отношении орудий труда, верно в отношении всех видов посредничества.
Точно так же как Бог правил Милосердием и консультировал его, магнетизм правящего принципа притягивает к себе наибольшее количество видов посредничества. Власть – это сумма отчуждённых и отчуждающих посредничеств. Наука (scientia theologiae ancilla) осуществила преобразование божественной лжи в руководство по эксплуатации, в организованную абстракцию, возвращая этому слову его этимологическое значение, ab–trahere, вытаскивать наружу.
Энергия затрачиваемая индивидом на самореализацию, ради существования в мире, соответствующем его желаниям и мечтам, внезапно тормозит, зависает, переключается на другие каналы, интегрируется. Нормальная стадия реализации изменяет планы, уходит из жизни, утсремляется к трансцендентному.
Однако, механизм абстрагирования никогда не подчиняется чисто и просто принципу власти. Как бы ни уменьшало человека его украденное посредничество, он всё ещё может войти в лабиринт власти с оружием и агрессивной волей Тезея. Если он доходит до той точки, где он теряется, это из–за того, что он уже потерял свою Ариадну, свою хрупкую связь с реальной жизнью, желание быть самим собой. Только благодаря неразрывной связи между теорией и живой практикой позволяет ему надеяться на то, что он положит конец всем двойственностям, всей власти человека над человеком, и установит царство целостности.
Смысл человечности не отклоняется в сторону бесчеловечного без сопротивления, без борьбы. Где находится поле боя? Всегда в непосредственном продлении реальной жизни, в спонтанности. Не то, чтобы я противоставлял здесь абстрактному посредничеству некую дикую, т.н. инстинктивную спонтанность, это было бы лишь воспроизведением на высшем уровне дебильного выбора между чистым размышлением и упёртым активизмом, разъединением теории и практики. Адекватная тактика состоит скорее в начале наступления как раз на том месте, где расположили свою засаду грабители жизни, на той границе, где извращается любое покушение на действие и его продление, в тот самый момент, когда спонтанное действие лишается своего значения через непонимание и недопонимание. Здесь, в промежутке мизерного интервала времени, панорамы, которая охватывает сразу, в одном усилии сознания, как потребности воли к жизни, так и то, что уготовала для неё социальная организация; реальную жизнь и её интеграцию машинами авторитаризма. С точки сопротивления открывается обозрение субъективности. По идентичным причинам, моё знание мира не имеет ценного существования до тех пор пока я не начинаю действовать, чтобы изменить его.
2
Посредничество власти осуществляет постоянный шантаж над непосредственным. Конечно, идея о том, что одно действие не может быть осуществлено во всецелости его значений с точностью отражает реальность дефицитного мира, мира раздробленности; но в то же время укрепляет метафизический характер фактов их официальной фальсификации. Фактически в этом общий смысл следующих утверждений: «Начальники нужны во всём», «Без власти человечество низвергнется в варварство и хаос» и tutti quanti (всех остальных). Обычай, это правда, так сильно покалечил человека, что он верит, калеча себя, что следует закону природы. Может быть то, что он забыл о своей утрате, сильнее всего приковывает его к позорному столбу покорности. В любом случае, это хорошо подходит ментальности раба – ассоциировать власть с единственной возможной формой жизни, с выживанием. Потворствование подобным чувствам прекрасно укладывается в планы начальников.
В борьбе человеческого рода за выживание, иерархическая социальная организация неопровержимо отметила решительный этап. Плотность коллективности, собравшейся вокруг своего вождя представляет в какой–то момент истории самый верный, если не единственный, шанс её спасения. Но выживание было гарантировано ценой нового отчуждения; то, что спасло людей, лишило их свободы, предохраняя жизнь и предотвращая её развитие. Феодальные режимы грубо выявили противоречие: слуги, полулюди и полузвери, жили рядом с кучкой привилегированных, из которых некоторые прилагали усилия к тому, чтобы получить индивидуальный доступ к изобилию и могуществу реальной жизни.
Феодальная идея мало заботилась о своём выживании, как таковом: голод, эпидемии, массовая резня исключали миллионы существ из лучшего из миров даже слегка не коснувшись поколений образованных людей и утончённых развратников. Напротив, буржуазия обнаружила в выживании первичный материал для своих экономических интересов. Необходимость питаться и существовать материально является основополагающим мотивом для коммерции и индустрии. Отнюдь не будет преувеличением видеть в примате экономики, этой догме буржуазного духа, источник её знаменитого гуманизма. Если буржуа предпочитает человека Богу, то только потому, что первый производит и потребляет, обеспечивает спрос и предложение. Божественная вселенная, предшествующая экономической, настолько же ненавистна для него, как и полноценный человек будущего.
Подпитывая выживание, до тех пор пока оно искусственным образом не разжиреет, общество потребления пробуждает новый аппетит к жизни. Повсюду где выживание гарантировано так же, как и работа, старая защита превращается в препятствия. Борьба за выживание не только не даёт нам жить, но становясь борьбой без реальных требований она разъедает само выживание, она делает опасным то, что было смешным. Если выживание не сбросит свою кожу, оно разжиреет до такой степени, что мы задохнёмся в его шкуре.
Защита начальников утратила свой смысл с тех пор как механические заботы приспособлений теоретически положили конец потребности в рабах. С этих пор, мудро поддерживаемый террор термоядерного апофеоза стал ultima ratio правителей. Пацифизм сосуществования гарантирует их существование. Но существование властителей больше не гарантирует существование людей. Власть больше не защищает, она сама защищается от всех. Спонтанное создание человеком бесчеловечного, сегодня стало лишь бесчеловечным запретом созидать.
3
Каждый раз, когда откладывается полное и немедленное достижение действия, власть усиливается в своей функции великого посредника. Напротив, спонтанная поэзия направлена против любого посредничества par excellence.
Схематически, было бы обоснованным признать, что аспект «суммы ограничений», характеризующий фрагментарную власть буржуазного или советского типа, мало помалу поглощается организацией основанной на отчуждающем посредничестве. Идеологическая зачарованность заменила штык. Этот усовершенствованный способ правления также вызывает в памяти кибернетических программистов. Планируя и подавляя, в соответствии с благоразумными директивами технократических левых специалистов, мелких посредников (духовных лидеров, генералов–путчистов, сталино–франкистов и прочих детишек папаши Убу), электронный Аргус выстраивает свой абсолютизм и состояние благополучия. Но чем больше отчуждаются посредники, тем большей становится жажда непосредственного, тем больше дикая поэзия революционеров упраздняет все границы.
