Виктор Безотосный - Все сражения русской армии 1804-1814. Россия против Наполеона
Этого как раз и ожидал французский император, надеявшийся в решительном столкновении поставить победную точку в кампании, рассчитывая в первую очередь на ошибки противника. Мало того, он искусственно имитировал слабость собственных сил и свою боязнь генерального сражения. Причем сделал вид, что вынужден отступить, провоцируя наступление союзников. 16(28) ноября под Вишау русский авангард с ходу атаковал слабую французскую гусарскую бригаду генерала А.Ф.Ш. Трейяра (выполняла роль приманки) и выбил ее из города. По словам командующего авангардом князя Багратиона, «везде неприятель поспешно сам собою превращался в бегство» [51] . Причем было захвачено более сотни пленных. Это было расценено ближайшим окружением Александра I как признак слабости, нерешительности и бессилия Наполеона. Да и сам российский император присутствовал при бое, а после решил объехать поле сражения, впервые увидев тела убитых во время боевых действий. Этот легкий успех под Вишау окончательно вскружил молодые головы в царском окружении, после чего решение о генеральном сражении стало окончательным.
Масла в этот наступательный порыв молодых генерал-адъютантов российского императора подлили две поездки посланца французского императора генерала р. Савари в главную квартиру союзной армии (с предложением о перемирии и личной встрече Наполеона с Александром I). Его появления и высказанные им предложения воспринимали как боязнь и неуверенность Наполеона в своих силах. Российский император также направил к Наполеону своего генерал-адъютанта князя П.П. Долгорукого, который считался лидером «русской партии» в военных кругах и одним из главных сторонников наступления. Это знаменитая встреча в том или ином виде описана почти всеми историками как достоверный «анекдот». И на самом деле, самонадеянный Долгорукий вел себя настолько надменно и вызывающе по отношению к «маленькому человечку, очень грязному и чрезвычайно смешно одетому» (в котором не сразу признал французского императора) и выдвинул такие требования, что прикинувшийся смиренной «овечкой» Наполеон, позднее вспоминая о беседе с этим высокомерным «ветреником» и «шалопаем», рассказывал с улыбкой, что русский посланец «разговаривал с ним, как с боярином, с которого сейчас снимут шубу и сошлют в Сибирь». Откровенное притворство, показной страх и колебание также было воспринято как свидетельство безнадежной ситуации французской армии. Долгорукий доложил, что Наполеон боится русских и «довольно нашего авангарда, чтобы его разбить».
Самое парадоксальное, что после событий под Вишау прямого наступления на французов не последовало. Случись такое, это наверно стало бы благом для союзников. Но 17 (29) ноября русско-австрийская армия вместо того, чтобы прямо двинуться и атаковать неприятеля (до него оставалось 20 верст, т. е. один переход), свернула с большой дороги на Ольмюц и двинулась влево в обход Брюнна с целью отрезать французов от коммуникационной линии на Вену. И целых три дня продвигалась, утопая в грязи поздней осенью, без продовольствия, проделав не более 40 верст по дурным проселочным дорогам, но кое-как вышла к Аустерлицу. Эти невероятные и путаные маршруты для колонн и распоряжения для маршей были составлены австрийцем Вейротером. При этом, добавим, царила явная бестолковщина и постоянная путаница из-за перетасовки полков из одной колонны в другую, что дало повод русскому командному составу не только для обоснованного недовольства, но и для обвинений в измене австрийского генерал-квартирмейстера. Об этом свидетельствуют многие русские мемуаристы. Вот как, например, оценивал эти трехдневные события А.П. Ермолов в своих воспоминаниях: «Расположение движений поручено было австрийскому генерал-квартирмейстеру Вейнроту (так автор назвал Вейротера. – В.Б. ). Мы делали небольшие марши, но таким непонятным образом были они расположены, что редко оканчивали мы их скорее десяти или двенадцати часов, ибо все колонны непременно одна другую перерезывали и даже не по одному разу, и которая-нибудь напрасно теряла время в ожиданиях» [52] . Можно также только согласиться с мнением военного теоретика Г.А. Леера, что, достигнув Аустерлица, «армия союзников вовсе не обошла правого фланга Наполеона, а только сосредоточила главную массу войск против этого фланга. Цели же обхода последнего предполагалось достичь в день сражения» [53] .
Кроме того, именно эти три потерянных дня дали возможность Наполеону хорошо подготовиться к достойной встрече, в первую очередь подтянуть к Брюнну два корпуса (более 20 тыс. человек), приказав их командирам Даву и Бернадотту, не теряя времени, идти форсированным маршем на соединение к главным силам. Причем дивизии Даву прибыли из-под Вены только-только к началу сражения. В результате численность французских войск увеличилась до 75 тыс. человек, армия же Кутузова лишь незначительно превосходила эти силы, насчитывая до 85 тыс. русских и австрийцев.
В историческом прошлом мы можем встретить и проследить идеальные сочетания двусторонних событий, которые развертывались параллельно на встречных курсах и также параллельно шли к логическому окончанию. Это относится и к конечному результату Аустерлицкой битвы. Причем, стоит отметить, что каждый из противников был уверен в грядущей победе. Правда у каждой из сторон были для этого свои основания, а данное обстоятельство только добавляет дополнительную интригу в описаниях историков. Вообще в литературе бытует мнение, что Наполеон еще задолго до генеральной баталии заблаговременно подобрал для нее место, а заодно с этим разработал план, ставший затем после реализации образцовым и классическим для всех наполеоновских сражений. В данном случае стоит усомниться в подобной прозорливости, тем более что французский полководец известен в первую очередь как изобретательный мастер мгновенных импровизаций, умевший лишь по действиям противной стороны предугадывать обстановку и быстро комбинировать на полях сражений. Да и вряд ли он мог предвидеть, что все сложится так, как произошло на самом деле, и на том самом месте, поскольку положение сторон постоянно изменялось, а ситуация могла развиваться по другому сценарию. На войне каждодневно один ум всегда соревнуется с другим. И в этом умственном соревновании полководцев даже при равных силах победа зависела от удачных ходов и неожиданных решений, как раз тем, чем прославился Наполеон.
Умение добиваться военного успеха напрямую было связано с искусством почти мгновенного расчета. Наполеон же, как внимательный и опытный шахматист, безусловно, рассчитывал свои возможные ходы и почти молниеносно реагировал на все действия своего противника, а вот противник допустил ряд явных оплошностей и грубых ошибок. При этом французский полководец постарался проникнуть в мысли своего противника – ставил себя на его место, учитывал его психологию, и это ему во многом удалось. Удалось заметить до очевидности простую комбинацию, которая могла вовлечь противника в явный грубый просчет или сбить с толку. При этом он проявил завидное терпение, заманивая русских в ловушку. Конечно, трудно заглянуть или проникнуть в тогдашние мысли Наполеона, как и любого человека (наивно пытаться вынести безапелляционный приговор путем постижения светом «научного разума» непроглядной бездны), но ясно, что от момента рождения и развития его замысла до его конечной реализации отделяло большое расстояние. Хотя возможно, что французский полководец задолго до всем известного события наметил удобную для него позицию под Аустерлицем, но окончательно выбрал место генерального сражения все же случай или стечение обстоятельств. Случай же, как известно, играет на войне очень большую роль.
Как свидетельствуют источники, приведенные в монографии О.В. Соколова, Наполеон по генеральной диспозиции, подписанной им вечером 19 ноября (1 декабря) 1805 г., т. е. буквально накануне сражения, намеревался нанести главный удар не в центре (как имело место), а по северному флангу войск Кутузова и соответственно этому были сконцентрированы его силы [54] . Он сознательно отдал союзникам Праценское плато (доминирующую над всей равниной возвышенность в центре позиции) и первоначально решил, по-видимому, нанести удар в направлении правого фланга противника, чтобы сбить его с дороги Брюнн – Ольмиц, разорвать коммуникации, лишить связи с тылом и затем попытаться окружить его войска в районе Праценской высоты или же заставить отступать в любом направлении на юг или запад, что поставило бы армию Кутузова в почти катастрофическое положение. Лишь передвижения русских войск ночью 20 ноября (2 декабря) заставили Наполеона устными распоряжениями изменить дислокацию своих войск и направить на свой правый фланг часть сил для противодействия русским.
Замысел же союзников являл полную противоположность наполеоновскому, но был более легковесным. Об этом можно судить по диспозиции, разработанной генералом Вейротером и утвержденной Александром I. Вейротер исходил из того, что французы, имея в строю всего 40–50 тыс. человек, будут оставаться абсолютно пассивными и полностью предоставят инициативу союзникам. Поэтому предполагалось, что войска П.И. Багратиона и И. Лихтенштейна на правом фланге скуют силы Наполеона, а основной удар нанесут четыре колонны (55 тыс. человек) с Праценских высот против левого фланга в районе Кобельниц – Сокольниц – Тельниц, а затем эти четыре колонны начнут согласованное движение в северном направлении в район Беллавиц – Шпаниц. Русская гвардия же оставалась в качестве резерва. В диспозиции ничего не говорилось о целях, к которым должна стремиться армия в случае развития успеха, лишь только можно предположить, что войска четырех колонн после выполнения первой задачи совершат десятиверстное обходное движение (конечно, соблюдая при этом равнение на головы колонн), зайдут во фланг неприятельской позиции и перережут Наполеону дорогу на Брюнн (заодно и на Вену), даже в одной из копий содержалась оговорка «о преследовании неприятеля в горы», а при успешном завершении дня Главная квартира должна была расположиться за г. Брюнном [55] . То есть все-таки предполагалось поражение Великой армии (только до какой степени?). Парадоксален другой факт – армия Кутузова действовала в центре союзной Австрийской империи, но у командования не имелось каких-либо достоверных ни агентурных, ни разведывательных сведений о Великой армии, а о замыслах противника судил крайне самоуверенный выскочка Вейротер, уже составлявший диспозиции сражений при Арколе и Гогенлиндене, т. е. для дел, с треском уже проигранных австрийцами. Военному человеку это очень сложно понять с точки зрения логики. Факт предательства или злого умысла со стороны Вейротера не находит подтверждения в источниках. Хотя абсолютно непонятно, как он вырвался на первые роли, как такому схоласту во многом доверили судьбу армии или почему военачальники (опытных людей все же было много и среди русских и австрийских генералов) не смогли ограничить его влияние. Можно лишь с большим трудом попытаться объяснить сложившуюся ситуацию политическими, придворными и карьерными моментами, ведущими свое начало как от русского, так и от австрийского дворов.
