Евгений Примаков - Конфиденциально. Ближний Восток на сцене и за кулисами
Прорыв в отношениях с сирийской «Баас»
Потепление, а в дальнейшем развитие отношений СССР с Сирией впрямую зависели от того, как воспринимали в Москве сирийских баасистов — Партию арабского социалистического возрождения (ПАСВ). Сначала это восприятие складывалось под впечатлением, что сирийские баасисты поддерживают своих иракских сотоварищей по партии, которые проводят откровенную кровавую антикоммунистическую линию. Негативным образом сказывалось, что сирийская ПАСВ рассматривалась до поры до времени в качестве единой, без наличия различных, даже противоположных по своим политическим позициям групп.
Став корреспондентом «Правды» в Каире, я уже через несколько месяцев получил указание из редакции вылететь в Дамаск. Был октябрь 1965 года. В результате этой поездки в «Правде» появилась статья под названием «Многоэтажный Дамаск». Она начиналась с описания, что в дамасских домах, высота которых ограничивалась высотой минаретов мечетей, несколько этажей уходило в землю, но не просто в виде подвальных. Вокруг таких этажей существовало пространство, отводимое под цветы, деревья, — своеобразные садики ниже уровня надземной части здания. С дальнего расстояния трудно было определить, сколько этажей в таком доме. Это можно было сделать, только приблизившись к нему вплотную. С такой весьма своеобразной архитектурой для меня и ассоциировалась сирийская «Баас». Статья «Многоэтажный Дамаск» была первой публикацией в «Правде», которая в то время задавала тон всей советской прессе, о неоднородности сирийской «Баас», о существовании в ней прогрессивных сил.
В основе статьи лежали встречи и беседы в Дамаске с рядом баасистских деятелей. Одним из них был председатель Всеобщей федерации рабочих профсоюзов Халед Джунди. Будучи баасистом, он в беседе со мной открыто противопоставлял свою точку зрения на будущее развитие Сирии платформе основателей его партии — Битара и Афляка. Встретился я позже и с его братом Абдель Каримом Джунди. Он тоже подчеркивал необходимость отхода от застоя — преобразования сельского хозяйства в интересах крестьян — и настаивал на изъятии земель у помещиков и создании крестьянских кооперативов. Оба брата и многие другие категорически возражали против антикоммунизма верхушки ПАСВ. Позже я узнал, что после появления моей статьи Халеда Джунди хотели исключить из партии, но не успели, так как 23 февраля 1966 года произошел переворот, было свергнуто правительство Битара и к власти в Дамаске пришло левое крыло партии, к которому принадлежали оба брата.
Первый заместитель министра иностранных дел СССР В.В. Кузнецов был у Насера, когда тому передали информацию египетской разведки о перевороте, происшедшем в Сирии. Насер поделился с Кузнецовым информацией, которая вызывала неподдельную тревогу у египетского президента. После приема у Насера Кузнецов рассказал руководителям советского посольства в присутствии корреспондента «Правды», что по полученной информации в Дамаске в результате кровавого захвата власти свергнут Битар, который в последнее время стремился улучшить отношения с Каиром, а власть захватили те, кто был недоволен этой тенденцией. Со слов Насера, Кузнецов охарактеризовал пришедших к власти как правых и «противников насеровского Египта».
В этот же день мне позвонил по телефону заместитель главного редактора «Правды» и дал указание вылететь в Дамаск. Сделать это было нелегко. Рейсовые самолеты в Дамаск не летали. Полетел в Бейрут, и вместе с чехословацким и польскими корреспондентами поехали на автомашине к границе с Сирией. Она оказалась закрытой — сирийцы пропускали только своих граждан, возвращавшихся на родину. Вернулись в Бейрут ни с чем. Тогда я решил лететь из Бейрута в Багдад на чешском самолете, который делал техническую посадку в Дамаске. Меня предупреждали, что не удастся остаться в Сирии. Почти так и вышло — в дамасском аэропорту мне было заявлено сирийским офицером, что я буду немедленно отправлен обратно в Бейрут. Но офицер разрешил все-таки позвонить моему знакомому по прежней поездке в Дамаск Абдель Кариму Джунди, который после переворота, как выяснилось, контролировал работу сирийских спецслужб. Удивленный офицер услужливо посадил меня в прибывшую от Джунди машину, и я оказался в Дамаске.
Помогла моя статья в «Правде» «Многоэтажный Дамаск», и передо мной были открыты двери лиц, пришедших к власти. Остановлюсь на встрече 3 марта с премьер-министром Зуэйном — я был первым иностранцем, которого он пригласил для беседы. До этой встречи во время разговоров с братьями Джунди, руководителями Сирийской компартии, министром иностранных дел Ибрагимом Махусом уже успел удостовериться, что пришли к власти в Сирии отнюдь не правые, а противники правого руководства «Баас», что это отнюдь не антинасеристы, а, напротив, люди, стремящиеся установить хорошие отношения с Египтом. Поэтому, выслушав рассказ Зуэйна о прогрессивных намерениях его правительства, сказал ему: «Завтра, насколько знаю, будет ваша пресс-конференция. У меня точные данные, что в Каире воспринимают вас как противников насеровского Египта. Думаю, что было бы полезно опровергнуть, причем решительно, эти домыслы». На следующий день Зуэйн это сделал. Я был рад, что внес хоть какую-то лепту в то, чтобы «на ровном месте» не создавались противоречия между Египтом и Сирией.
А в Москве все еще находились, очевидно, под впечатлением первичных оценок Насера. Во всяком случае, два моих первых материала с явно позитивной оценкой происходящих в Сирии событий в «Правде» не опубликовали. Задержали публикацию и интервью с Зуэйном. Послом в Дамаске в то время был Анатолий Александрович Барковский. Он тоже нервничал по поводу реакции руководства МИД СССР на его объективную информацию. После нашей продолжительной беседы о происходящем в Сирии Барковский направил шифротелеграмму в Москву с предложением вызвать меня для доклада. 11 марта по вызову из редакции «Правды» я вылетел в Москву и на следующий день докладывал в ЦК о своих беседах и впечатлениях. Барковский и, естественно, я были довольны предпринятой им инициативой. Послу подтвердили из МИДа правильность его оценки происшедшего в Сирии, а мои материалы пошли на страницы газеты. 24 марта я вновь прилетел из Москвы в Дамаск.
Конечно, небо над Сирией еще далеко не очистилось в то время, но стало ясно, что к власти пришли силы, готовые устанавливать тесные отношения с Советским Союзом. Однако по-настоящему сближение между СССР и Сирией произошло уже после того, как к власти в 1970 году пришла более радикальная мелкобуржуазная группа под руководством Хафеза Асада.
Кстати, первая моя встреча с X. Асадом произошла еще в марте 1966 года. После февральского переворота и моей беседы с премьер-министром Зуэйном я был приглашен на демонстрацию в годовщину создания баасистской партии. На трибуне стояли новые руководители. Меня представили подъехавшему уже во время демонстрации и поднявшемуся на трибуну командующему сирийскими ВВС Хафезу Асаду. Его охраняла группа автоматчиков, которые были настороже и зорко вглядывались в ряды проходивших мимо трибуны, — ситуация пока не устоялась, а переворот 23 февраля был самым кровавым из всех происшедших ранее в Сирии.
Интересно, что, когда в 70-х годах я встретился с президентом Асадом и напомнил ему о нашем знакомстве, он был искренне удивлен. «Неужели вы тот самый корреспондент „Правды“, с которым я тогда познакомился на демонстрации?» — спросил он.
Глава 6
Отсутствие коммунистической перспективы
Настрой советского руководства в 50-60-х годах в поддержку коммунистических партий арабских стран не заслонил реальность: отсутствие коммунистической перспективы на Ближнем Востоке. Я уже писал, что в Москве не сразу это поняли и не сразу сориентировались в пользу арабских революционных националистов. Однако такая ориентация произошла. И возможно, события в Судане и НДРИ окончательно перечеркнули колебания тех, кто верил хотя бы в «точечную» перспективу победы и сохранения у власти в арабском мире коммунистических или прокоммунистических сил.
Суданская компартия против Нимейри: к чему это привело
Первый раз в Судане я был в январе 1966 года, уже после свержения военной диктатуры генерала Аббуда. К власти пришли Национально-юнионистская партия (НЮП) и наиболее реакционная — «Аль-Умма». После ликвидации военного режима Суданская коммунистическая партия (СКП) находилась в течение нескольких месяцев на легальном положении, но незадолго до моего приезда был принят закон о запрете деятельности СКП, и она снова ушла в подполье, сохранив при этом серьезное влияние в стране. Правящие партии полностью отвергали возможность присутствия СКП в политической жизни Судана.
Однако враждебное отношение к местным коммунистам тогда не сказывалось на стремлении верхушки НЮП и сторонников реформ в партии «Аль-Умма» — были и такие — развивать отношения с Советским Союзом. И председатель НЮП Аль-Азхари, и тридцатилетний лидер «Аль-Уммы» Сиддик аль-Махди, вокруг которого группировались партийные «реформаторы», прямо говорили мне об этом. А когда я посетил министра информации — уммовца, то увидел на его столе фотографию сына, студента исторического факультета Ленинградского университета. «Я послал его на учебу в Лондон, — сказал министр, — а он захотел учиться в СССР». Рассказали мне и о другой интересной детали. В ноябре 1965 года в Хартуме собрались толпы демонстрантов с антикоммунистическими лозунгами. Именно в это время председатель «Аль-Уммы» Сиддик аль-Махди пришел на открытие Советского культурного центра в суданской столице и выступил с теплыми словами в адрес СССР.
