Газета "Своими Именами" (запрещенная Дуэль) - Газета "Своими Именами" №29 от 16.07.2013
В свои предательские мненья
И святотатственные сны!
Хулой и лестию своею
Не вам её преобразить,
Вы, не умеющие с нею
Ни жить, ни петь, ни говорить!
Умолкнет ваша злость пустая,
Замрёт неверный ваш язык:
Крепка, надежна Русь святая,
И русский Бог ещё велик!
Николай ЯЗЫКОВ, 1844 г.
ИСТОРИЯ
ЧЕЛОВЕК ИЗ «СУДЬБЫ ЧЕЛОВЕКА»
Моё поколение на ту великую войну, не то к счастью, не то к сожалению, не попало. Мы опоздали всего на несколько лет. В сорок втором году погиб подо Ржевом один мой дядя, ему было семнадцать лет. В марте сорок пятого — пропал без вести второй. Его я помнил — в довоенной лётной форме с «кубарем» в петлице и «курицей» на рукаве. В победном мае пришло странное письмо — не привычный треугольник, а настоящий конверт с письмом, написанным несколькими людьми, и фотографиями лётчиков. В суровом немолодом капитане узнавался наш Саша, двадцатичетырёхлетний... Однополчане писали, что штурмовик комэска был подбит зенитным огнём и упал, а может быть, сел на вражеской территории, и тогда, наверное, дядя мой попал в плен. Как плохо мы тогда в тылу сознавали, что такое фашистский плен! Тема эта и в те дни, и годы спустя оставалась запретной: солдат должен был или геройски сражаться или геройски погибнуть...
Но плен — это еще не смерть, «пропал без вести» — ещё не погиб. Надежда у нас ещё осталась, и не счесть, сколько раз ходил я в то лето, сорок пятого, на станцию — «встречать дядю Сашу». И брал с собою его фронтовую фотокарточку, боялся, что не узнаю... Он не вернулся. И так было почти в каждой семье, в каждом доме...
Сейчас передо мной лежат две пожелтевшие газеты «Правда», одна за 31 декабря 1956 года, другая за 1 января 1957 года. Новый — двенадцатый по счёту — год без войны. О ней уж стали как-то забывать, и тут взрыв! Сколько было разговоров, как сильно шолоховская «Судьба человека» всколыхнула народную память! Стране был явлен новый тип героя Великой Отечественной, это была новая страшная правда о плене, концлагере. Потом Бондарчук снял свой знаменитый фильм, военная тема мощным потоком хлынула на страницы книг, в кино, на телеэкран. «Никто не забыт, ничто не забыто», — скандировали по торжественным дням пионеры. Так ли? Всегда ли? Всеми ли...
Три встречиМне всегда везло на встречи с интересными людьми. Но такого, как в этот раз... такого еще не случалось. Первая встреча произошла ещё в конце пятидесятых — случайно. Вторая лет через пятнадцать — как подарок. Третья, главная — была судьба. И все эти встречи — словно патроны в одной фронтовой обойме!
Летом пятьдесят девятого года я познакомился с одним человеком. Мы отдыхали в соседних деревнях на Рязанщине. Люди вокруг добрые, места чудесные, ласковая речушка Проня... в Оку впадает. Слово за слово, разговорились мы с соседом. Не скажу, чтобы близко, но подружились. Он-то, а звали его Фёдор Фёдорович, и вставил первый патрон в обойму этой весьма любопытной истории. Он был мастер рассказывать, я любил слушать, поскольку не рыбак вовсе. Так, на рыбалке, в разговоре и дошли мы до шолоховской «Судьбы человека». Неожиданно он говорит:
— Да я ведь эту историю от молодого лётчика после войны узнал. Он тогда с меня слово взял никому не рассказывать и о нём не писать. Была у него тому своя серьезная причина... Но после смерти Сталина я не удержался и рассказал всё Шолохову, тогда я у него литературным секретарём работал. Слово, как видите, не сдержал, но Михаил Александрович отличную повесть сделал. Сомневаюсь, правда, что Соколов — его настоящая фамилия... Где сейчас тот летчик, жив ли, чем занимается, не знаю.
С соседом своим я потом встречался всё реже и реже, у него свои дела, у меня — служба. Фамилию его встречаю иногда в журналах — рассказы, очерки. История с «Судьбой человека» с годами стала как-то и забываться... Тут и случилась вторая встреча...
Ещё много лет назад сложились у меня добрые дружеские отношения с замечательным человеком, пилотом Константином Петровичем Сапелкиным. Именно так зовут его в жизни, он и поныне здравствует. С его разрешения — валяй, говорит, нынче всё можно — я ничего не меняю ни в его имени, ни в биографии. Заслуженный летчик СССР, участник Великой Отечественной войны, кавалер многих боевых и трудовых орденов, умница и эдакий «воздушный гусар» даже в свои 75 лет.
Ночью 31 декабря 1941 года он был сбит в районе озера Каспля на Смоленщине, горящий самолет рухнул в лес. Немцы разыскивали самолёт, но партизаны нашли первыми. Подлечился он у них, перешел линию фронта и вернулся в полк. Пролетал лейтенант Сапелкин всю войну до самой Победы. Как похожи были тогда судьбы многих людей: фронт, плен, побег, партизаны, снова фронт. И еще раны, контузии, смерть товарищей. А у лётчиков вообще, как говорят, без вариантов: вернулся с боевого задания или... Если очевидцев гибели не было, может, и жив, может, вернется — бывали такие случаи, правда, не часто.
После войны еще многие годы летал Константин Петрович Сапелкин командиром корабля в правительственном отряде. Он и рассказал мне вот такую историю:
— Пригласил Никиту Сергеевича Хрущёва американский президент Эйзенхауэр в Америку. Было принято решение лететь в Штаты на новой, только построенной машине Ту-114. Огромный был корабль, на шасси стоял высоко, как журавль. Помнишь, тогда газеты писали, что в аэропорту Вашингтона трап подходящий никак не могли найти? Ни один до дверей нашего лайнера не доставал! Хрущёв с собой пригласил Михаила Александровича Шолохова. Оба собрались смотреть Америку вместе с жёнами. Никита Сергеевич их почему-то, жён-то, все поддевал: урядники, мол. Но меня это не касается — их дело. Те, кажется, были сёстрами, Мария и Нина Петровны.
Часа через полтора-два после взлёта, дай, думаю, посмотрю, как дела в салоне. Вижу, дамы между собой беседуют, а Шолохов, слышу, убеждает Хрущёва, что та история из «Судьбы человека» списана с жизни, придуманы только детали. И человек такой был и сейчас, наверное, жив, даже фамилию его он поставил настоящую — Соколов. Только был он не шофёр, а лётчик. Хрущёв никак не хотел в это верить, хотя и хвалил, молодец, говорит, здорово придумал. «Судьба человека» только что вышла на экраны...
Сын у Хрущёва был летчиком, в войну в плен к немцам попал, судили его, кажется, в конце войны — за какие-то недобрые дела во время плена — и расстреляли. Сталин в помиловании сына Хрущёву отказал. У Сталина сын тоже был в плену, но не сломался... Тогда всё это было покрыто тайной. Это я позже узнал. Вот Хрущёв и допытывался у Шолохова, что да как всё было.
Слушал я старого лётчика и отметил про себя: выходит, и вправду был такой человек, нужно бы поискать, если он ещё жив...
Вот так и появился в той обойме второй патрон.
Я терпеливо ждал — вдруг да сведёт судьба наши пути-дороги с Соколовым? Встреча должна была состояться, она просто не могла не состояться...
Прошло ещё лет десять-двенадцать. На книжных полках появлялись всё новые и новые мемуары, воспоминания... Генералы, маршалы, фронты, операции... Где уж пробиться на эти страницы простому солдату, там и лейтенантов было негусто. Один из немногих, друг мой армейский Женя Хохлов — под Сталинградом был командиром танка Т-34, лейтенантом. Но ведь вспомнил же о нём в своих «Воспоминаниях и размышлениях» сам Георгий Константинович Жуков!..
Удача — дама капризная, родная сестрица судьбы. Смилостивилась она, и вот я держу в руках «лейтенантские» мемуары «Летит стальная эскадрилья». Значит, комэск писал. Читаю и диву даюсь: это же он, Соколов! Как я не знал, как не догадался! Почему эта самая главная встреча раньше не состоялась? Мы же много раз виделись, общались по службе. Герой Советского Союза, заместитель Главкома ВВС, генерал-полковник авиации, заслуженный военный лётчик, кандидат исторических наук, фронтовик! Скромный, доброй славянской души человек, Григорий Устинович Дольников...
Милый Григорий Устинович, что же вы так долго молчали?
А ты что, правда, не знал? Тогда давай приезжай ко мне домой, я ведь уже в отставку вышел. Всё по порядку и расскажу, теперь у меня времени больше стало...
Дольников рассказывает— Все лётчики твёрдо помнят три вещи: первый полёт, последний полёт и первого своего инструктора. Воевавшие помнят ещё первый и последний боевые вылеты, помнят невернувшихся товарищей поименно, а возраст их несложно запомнить: либо 21, либо 22...
В моей судьбе нет ничего особенного, обыкновенная фронтовая судьба, как у всех, кто прошел войну...
День Победы я встретил в кабине истребителя. Накануне, 8 мая, наш 100-й гвардейский перелетел на немецкий аэродром Гроссенхайм. С утра мы съездили в Берлин, сфотографировались на фоне Бранденбургских ворот, расписались на рейхстаге. Радостно было — живы! И едва только 9 мая, на рассвете, узнали, что акт о капитуляции подписан, как вдруг приказ нашего комдива Александра Ивановича Покрышкина: прикрыть с воздуха танковые колонны, двигающиеся на Прагу. Я шёл ведущим восьмерки истребителей. Было какое-то непривычное чувство: война закончилась, а вылет — боевой. И пронеслось вдруг в уме — эх, жаль будет, ежели убьют. Очень бы хотелось мирной жизнью пожить. Как она сложится, никто и представить не мог, вся юность на фронте прошла.
