Сергей Кургинян - Суть Времени 2012 № 10 (26 декабря 2012)
Крупнейшую суннитскую партию прозападной «Коалиции 14 марта», уже названную выше «Аль-Мустакбаль», возглавляет Саад Харири, сын убитого в 2005 году бывшего премьер-министра Ливана Рафика Харири. До своей политической карьеры Саад Харири долгое время был успешным руководителем строительной фирмы в Саудовской Аравии.
Однако вернемся к так называемому делу Самаха. Арест и допросы этого политика вызвали резкие публичные реакции со стороны представителей шиитской «Коалиции 8 марта». А глава Сил внутренней безопасности Ливана (FSI) генерал Ашраф Рифи, который близок оппозиционному прозападно-суннитскому клану Харири, получил обвинения в организации сознательной травли арестованного бывшего министра.
Таким образом, «дело Самаха» о планировании терактов со стороны просирийских сил (под руководством сирийских властей) было однозначно расценено всеми заинтересованными сторонами как удар прозападной суннитской оппозиционной коалиции Ливана — по позициям правящей в настоящий момент прошиитской «Коалиции 8 марта».
19 октября 2012 года в Бейруте произошел теракт — взорвался заминированный автомобиль. В результате этого теракта погиб генерал Висам аль-Хассан, глава разведки Ливана, суннит, уже названный выше участник «разоблачения Самаха». Незадолго до взрыва сообщалось, что генералу аль-Хассану удалось раскрыть сирийский заговор по подрыву стабильности в Ливане. Висам аль-Хассан был также близок лидеру оппозиционной суннитской «Коалиции 14 марта» Сааду Харири.
В связи со всеми вышеперечисленными обстоятельствами гибель генерала аль-Хассана была расценена как ответ просирийских сил на арест М. Самаха.
Это событие стало в Ливане толчком к массовым волнениям. Лидер партии «Аль-Мустакбаль» и «Коалиции 14 марта» Саад Харири, потерявший близкого друга и приближенного своего убитого отца, заявил в телеэфире: «Мы обвиняем Башара Асада в убийстве Висама аль-Хассана, гаранта безопасности в Ливане». США пообещали помощь в расследовании теракта.
21 октября во время похорон генерала аль-Хассана, в которых участвовали несколько тысяч человек, начались массовые демонстрации. Демонстранты попытались взять штурмом здание правительства, прорвав заслон полиции и военных, которые применили слезоточивый газ.
В центре Бейрута вырос палаточный лагерь участников оппозиционной «Коалиции 14 марта». А в городе Триполи на севере Ливана начались вооруженные столкновения между суннитскими группировками, стоящими на антисирийских позициях, и шиитскими организациями, занимающими просирийские позиции. В самом Бейруте также происходили перестрелки.
С этого момента отношения между двумя конфессионально-политическими лагерями Ливана крайне обострились и остаются такими до них пор. До последнего времени наиболее мощной военизированной группировкой Ливана остается шиитская «Хезбалла», которая считается одним из главных союзников Башара Асада в Ливане. Однако сейчас это уже окончательно перестает устраивать суннитские радикальные группировки, которые поддерживают сирийскую оппозицию и принимают в подконтрольных районах раненых боевиков из Сирии.
В Ливане идет рост салафитского влияния. В октябре влиятельный имам салафитской мечети в Ливане Билаль Ибн-Рабах выступил по телевидению с заявлением, адресованным руководству «Хезбаллы». Имам сказал: «Либо мы станем равными партнерами, либо, клянусь Аллахом, …что отдам свою жизнь, чтобы восстановить равновесие в Ливане». В этом заявлении подразумевается необходимость уравновесить военно-политическое влияние шиитской «Хезбаллы», наращивая силы суннитских объединений, а иранское влияние — влиянием саудовским.
Без сомнения, рост напряженности в Ливане идет параллельно с ужесточением сирийского противостояния. И потому перспектива ливанского политического обострения впрямую зависит о того, как будут развиваться события вокруг Сирии. Это так еще и потому, что Ливан является очень важным рычагом шиитского (в первую очередь иранского) воздействия на ближневосточный мироустроительный конфликт. Ведь перспектива замыкания радикально-суннитского пояса в регионе приведет к угрожающим осложнениям в положении Ирана. По мере этого замыкания (в сочетании с западными экономическими санкциями) положение Ирана все больше превращается в осадное. И именно от избранной Ираном линии сопротивления во многом зависит, как будет развиваться дальше ближневосточный мироустроительный конфликт.
На рассмотрении связанных с этим вопросов мы подробно остановимся в последующих выпусках рубрики «Мироустроительная война».
Концептуальная война
Концептуализация Не-Бытия
Концепты постмодернизма. Часть III. Децентрирование
Юрий Бялый
Постмодернисты — например, Жак Деррида — обвиняют философскую классику в том, что ее концепты («присутствие», «действительность», «тождество», «истина» и т. д.) предполагают некий универсальный и подлинный смысл. Классики считают, что центры этого подлинного смысла — Логоса — существуют в реальности. И человек познающий их обнаруживает и к ним подключается.
Постмодернисты и само наличие, и попытки поиска таких «центров подлинного смысла» категорически отрицают. И называют «логоцентризмом». Который, как пишет Деррида, пропитал «тоталитарную парадигму всей западной метафизики».
Постмодернисты противопоставляют «центрирующим» процедурам поиска якобы существующих подлинных смыслов концепт «децентрирования». Суть которого в рассеивании смыслов в бесконечной сети произвольных ассоциаций, повторения и цитирования. А базисную для классических принципов осмысления метафизику — постмодернизм заменяет тотальной иронией. Насмешкой над метафизикой и любыми концептами, осмысляющими бытие на основе метафизики.
То есть, постмодернизм объявляет отмену осмысленности бытия!
Но может быть, постмодернизм — это добросовестное заблуждение интеллектуалов, увлекшихся вариативностью современного мира? Или метод подхода к особо сложным и зыбким слагаемым современного мира, суть которых трудно схватить с помощью непостмодернистских подходов?
Хотелось бы верить. Но тщательный анализ не оставляет от такой веры камня на камне.
Постмодернизм не хочет ограничиваться какими-либо рамками и признать, что за этими рамками постмодернистский метод неприменим. Постмодернизм настаивает, что попытки где-либо применить иной, непостмодернистский метод — это архаическое мракобесие. Тем самым, отрицая универсализм вообще, постмодернизм навязывает себя в качестве нового, так сказать, антиуниверсального универсализма. Любопытная претензия, не правда ли?
Ключевой вопрос здесь состоит в том, серьезно ли относится постмодернизм к собственным утверждениям.
Да, постмодернизм ко всему остальному относится с тотальной иронией. Он провозглашает, что только эта ирония является подлинной альтернативой архаичной метафизике. И тем самым может, в каком-то смысле, эту метафизику заменить.
Конфликт иронии с метафизикой, как и любой другой конфликт, является конфликтом властным, то есть политическим. Конфликтуя с метафизикой, постмодернистская ирония хочет власти. Она хочет свергнуть метафизику с трона и усесться на него сама.
Мне возразят, что, возможно, она хочет не только низвергнуть метафизику, но и разрушить сам трон, на котором та восседает. В следующих статьях мы обсудим, что такое жизнь без этого трона. Но здесь я хотел бы сосредоточиться на другом.
Ироничен ли постмодернизм по отношению к самому себе? Есть ли в постмодернизме наряду с иронией самоирония?
Постмодернисты, конечно, утверждают, что это так. Но чтение их сочинений доказывает обратное. Да, время от времени они говорят: «Мы ироничны по отношению ко всему, включая самих себя. Мы говорим, что наш подход — ирония и пародия, самоирония и самопародия». Они не идиоты и понимают, что если они обнаружат полное отсутствие самоиронии, их просто схватят за руку. Причем весьма болезненным для них образом.
Но тотальность и жесткость той иронии, которую постмодернисты обрушивают на все, кроме постмодернизма, не идет ни в какое сравнение с мягкостью иронии, которую постмодернисты адресуют себе. В этом смысле постмодернисты, предъявляя самоиронию, уподобляются преступникам, своевременно обеспечивающим себе алиби.
Сергей Кургинян в недавней статье в нашей газете дал яркий пример «двойного стандарта» постмодернистской иронии. Один ее тип был адресован чужим (партийный босс был назван «жирным гнусным боровом»), а другой — своим («свой» политик, обладающий гораздо худшими физическими данными, чем политик «чужой», был назван «очаровательным пингвинчиком»).
