Сергей Кургинян - Качели. Конфликт элит или развал России?
И вот они встречаются друг с другом. Эта несомненность, которой является персонаж сам для себя, — и эта проблематичность. Что такое видеошок перед подобной встречей? И что может ее оправдать? Добро бы позитивный или отрицательный миф… Или добытые правдивые данные… Они не дышат на тебя неземным холодом. А встреча со своим ЭЛИТНЫМ ДВОЙНИКОМ дышит именно этим. Узнать в нем самого себя — страшно трудно. А главное — зачем?
Попытаемся ответить на этот вопрос. Часто говорится, что человек обладает полнотой знаний о себе. Но тогда зачем он ходит к психологу? И тем более к психоаналитику? Значит, он чувствует какое-то отчуждение. Понимает или ощущает, что какая-то часть его самого от него оторвана. Что доступ к этой части мог бы что-то изменить в его жизни. Что, получив этот доступ к себе-другому, он не усугубит травму, а освободится. В любом случае, обретет новую эффективность. В конце концов, есть издержки любой профессии. Нормальному человеку в принципе неприятно (а иногда и недопустимо издержечно) жить в климате публичных поклепов, инсинуаций, издевок и поношений.
А публичный политик в этом мире живет. И не просто живет, а иногда и сам создает скандалы, чтобы их использовать. И он терпит издержки, ибо это его профессия. Человек, вошедший в элиту, должен играть. И он будет играть — по своей воле или помимо своей воли, интуитивно или осознанно, точно или неточно. Войдя в элиту, он стал элитной фигурой, он приобрел своего элитного трансфеноменального двойника, свою маску.
С непревзойденной силой это описал Сергей Эйзенштейн в фильме «Иван Грозный». И мне кажется, что до сих пор никто не осознал смысл длинного и декоративного танца с личиной, в котором Грозный смотрит на скоморошье представление, затеянное опричниками. «Как во городе было во Казани, Грозный царь пировал да веселился». Грозный видит в скоморошьей личине свою игровую трансфеноменальную маску. Молодой царь входит в элитную игру. «Мамка, это грозный царь языческий?» спрашивает наивный статист этого зрелища. И вскоре царь соглашается: «Да, это я». Он надевает на себя трансфеноменальную маску. При этом он отказывается от борьбы в пользу элитной игры. Он не хватает меч и не кричит «стража!». Он переодевает своего ближайшего родственника и позволяет его матери убить сына, приняв сына за ненавидимого царя. То есть начинает вести элитную игру. И он будет вести ее до конца жизни.
Эйзенштейн показал в этой сцене некую элитную правду другому элитному игроку — Иосифу Сталину. А Сталин хотел всего лишь мифа — доброй сказки о сильном царе и хороших опричниках. Он увидел в фильме другое. Долго держал автора в муках неизвестности относительно своего решения, но в итоге фильм не запретил. Потому что ему была столь же желанна, сколь и тягостна правда о своем элитном двойнике — своей трансфеноменальной игровой сущности.
Без этой правды крупный политик мертв. Хуже, чем мертв. Он именно фигура в полном смысле этого слова. Не отрефлексировав ситуацию (рефлексия… рефлектор… отражение… зеркало… двойник), человек становится рабом Игры. Войдя в элиту, он не может отказаться от Игры, и тогда не он играет — играют им самим. Хорошо, если он лишь только собой оплатит победу и поражение. А если за его поражение заплатит народ? Имеет ли он в этом случае право отказаться от элитной рефлексии? То есть от встречи со своей трансфеноменальной элитной маской?
Можно победить и при этом проиграть. Сталин победил в величайшей из мировых войн. Но он не сумел выиграть Игру. Горбачев радостно уселся за стол мировой Игры — и проиграл ее вдребезги. Платим все мы. Ельцин просто залез под этот стол. Путин… Медведев… Что могут сделать они в условиях, когда напряженность Игры наращивается стремительно как никогда? И имеют ли право интеллектуалы, посвятившие жизнь пониманию Игры и ее законов, не высветить все темные закоулки игрового лабиринта? Кто они тогда такие и зачем занимались Игрой? Ведь не ради удовольствия! Не в бисер же играют, а в судьбы народов, целых цивилизаций и культур.
Элита… Странные люди, получившие неслыханные, да в общем-то и ненужные им возможности… Люди, не обладающие аппаратом для адекватного освоения этих возможностей, хвастают, что научились пить вино за 30 тысяч евро бутылка. Если бы они видели чужие улыбки и могли читать чужую мимику (а главное, содержание чужих мыслей), они бы тут же умерли от разрыва сердца. Но нет! Они резвятся. А оплачивать будем мы? Да что мы! Какие-нибудь воронежские девчонки, радостно готовящиеся к вхождению в мировую цивилизацию!
Элита… Страшная, между прочим, штука. Идешь по английским замкам, смотришь на портреты, развешенные по стенам, и понимаешь, что британская элита, по сути, приватизировала историю. Что британскому народу кажется, будто он обладает историей. А элита считает совсем иначе. Плохо это? Конечно, плохо. Но есть кое-что и похуже.
В 1997 году я смотрел спектакль в одном из московских театров. По окончании спектакля оказался на довольно узком застолье. В числе участников застолья были некие руководители российского бизнеса и члены их семей.
Я испытал глубокий двойственный шок. С одной стороны, позитивный. Потому что я увидел нормальных советских людей из очень знакомого мне слоя хозяйственников, близких к природе, работающих иногда в не вполне благоприятных условиях. Это были люди дела, управленцы, отнюдь не трутни и не элитарии. Напротив, глубоко неэлитарные люди. Что было невероятно приятно.
С другой стороны, шок был негативный. Потому что это были люди, которых судьба бросила в элитный мир, дав им в этом мире ролевые позиции, чуть ли не равные Рокфеллеру. И уж, по крайней мере, гораздо большие, чем у Сороса. А они были к этому фантастически не готовы. Эту неготовность предстояло оплатить всей стране.
Элита… В 1988 году, когда советские хозяйственники впервые вкусили от раскованных отношений с Западом, не было внятности в вопросе об эквивалентном обмене и хозяйственник мог по наивности обменять свою подпись, дававшую его западному партнеру многомиллионные, а то и миллиардные прибыли, на элементарную бытовую услугу. Впрочем, и тогда так поступали только «непродвинутые» хозяйственники. Но в 1994 году уже было ясно, что если у тебя есть нефть и газ и ты их правильно продашь (не продешевишь), то «видаки», гарнитуры и машины купишь на прибыль. И тем не менее именно в 1994-м иностранцы глумливо описывали, какой фантастический контракт можно получить в России в обмен на меблировку квартир этих самых «Рокфеллеров».
Прошло еще несколько лет, пока продвинутые элитарные обитатели нашего «края непуганых идиотов» наконец сопоставили цены услуг таких «меблировщиков» и цены своих ответных услуг. И дошли до глубочайшего понимания сокровенной истины, смысл которой в том, что если есть «бабки», то, в конце концов, мебель можно купить самостоятельно. А на разницу между тем, что от тебя просят, и этой мебелью, — еще виллу и яхту VIP-класса.
Наконец, и этот барьер был взят. Были освоены все прочие сокровенности. И некоторые из наших квазирокфеллеров — люди, в чем-то подобные описанным мной выше персонажам, — оказались сидящими (не фигурально, а вполне буквально, на приемах) за некими международными элитными столами. И были очень счастливы по этому поводу, сравнивая свое размещение за этими столами с менее статусным размещением неких элитных американцев. Когда позже эти наши квазирокфеллеры оказались не за элитными международными столами, а за решеткой, то даже не уловили связи между своим новым местонахождением и своим тогдашним местом у международного элитного стола. Вот что такое неотрефлексированность, отказ от рандеву со своим элитным двойником, со своей трансфеноменальной игровой сущностью.
Так что делать-то? Этот вопрос с огромной и ранящей меня прямо в сердце исконно русской наивностью задают мне многие мои друзья и враги, когда я их припираю к стенке и показываю, какова ситуация.
Герой одного из фильмов Рязанова отвечал: «Что делать? Сухари сушить!» Я так не могу. Мне всегда казалось и до сих пор кажется, что надо сделать все возможное для того, чтобы наша новоявленная элита освоила законы элитного поведения, и не в виде бутылок вина за 30 тысяч евро, а в виде чудовищного труда по встрече со своей элитной инобытийностыо. Возможно ли это? Не исключено, что невозможно. Ну и что? Я все равно буду это делать. Потому что вижу в этом свой долг.
Наивные мои сограждане, получившие неограниченные финансовые потенциалы, почему-то решили, что термин «новый русский» носит комплиментарный характер. Быть может, они спутали это с «новым человеком как целью коммунистического строительства». На самом деле, речь шла о русских нуворишах. Новые русские, новые французы — это все нувориши. Nouveau riche — буквально «новые богачи». То есть быстро разбогатевшие люди, которые пытаются пробиться в высшие слои общества лишь на основе своего богатства. Еще Мольер обсуждал данный социальный слой, но апофеозом этого обсуждения является пьеса Дюма-сына «Денежный вопрос», поставленная в Париже в 1857 году и сразу ставшая легендарной. Ее главный персонаж — господин Жиро — очень быстро стал нарицательным.
