Евгений Гильбо - ПОСТИНДУСТРИАЛЬНЫЙ ПЕРЕХОД и МИРОВАЯ ВОЙНА Лекции по введению в социологию и геополитику современности
Израиль сделал свои выводы, и с тех пор упирает на авиацию. Там есть какие–то наземные, по сути, полицейские силы. Есть какие–то «типа танки» — полицейские броневички, которые входят в городские кварталы – вошли, попугали, ушли. Это нельзя назвать боевой силой. Но у них есть авиация, которая и обеспечивает безопасность этого государства.
У Израиля сегодня в военно–техническом плане самая продвинутая армия. Израиль – главный производитель БПЛА. Американские беспилотники делаются по Израильской франшизе. Израиль имеет маленький экономический и человеческий потенциал и должен решать все свои задачи малыми средствами. Поэтому он сделал БПЛА, которые решают задачи авиации, но в 100 раз дешевле.
Израиль построил авианосцы, которые решают ту же задачу, что и американские авианосцы, только в более ограниченной акватории (то есть они эти задачи решают в средиземном море, а не в океане), но по ударной мощи близки к американским авианосцам. При этом они — корабли всего лишь второго ранга. На Израильском фрегате базируется огромное количество БПЛА, которые могут наносить удары туда, куда им нужно. Корабли охранения для такого авианосца тоже гораздо дешевле, проще и меньше. Израиль сделал подводные лодки с ракетами с ядерными боеголовками (понятно, что они это скрывают), и ядерными торпедами — и всё это на порядок легче и дешевле, чем у старшего американского брата–дуболома.
Сегодняшний Израиль имеет вторую по мощи армию в мире. Его боевые возможности превышают боевые возможности и Англии, и Франции, и России. С Китаем сравнивать не приходится, потому что они вряд ли когда–нибудь столкнутся, и это было бы выяснение вопроса, кто сильнее – слон или кит. Не приходится выяснять, потому что никак не выяснишь.
Израиль уступает по военной мощи только США, хотя у него очень маленькая армия по численности. Но и эта численность уже избыточна, так как армия нуждается в военной реформе. При нынешнем военно–техническом состоянии как минимум половина личного состава — лишняя, и от него надо уже избавляться. Не избавляются потому, что надо поддерживать тонус нации, а армия — это средство воспитания. Для поддержания военной мощи на уровне второй военной державы мира сегодня достаточно армии по численности в половину нынешней израильской армии. Большая часть там – это балласт, оставшийся от ориентации на организацию предыдущих веков. Прежде всего, это так называемые сухопутные силы, которые непонятно, куда в нынешних условиях девать.
Что такое армии остальных государств? Это армии, организованные в целом либо по опыту Второй Мировой Войны, либо по опыту столкновений последней трети 20–го века, то есть как–то модернизированные. В США — модернизированные еще в 70–е годы. Европейские армии модернизируются уже 20 лет, Российская армия тоже года 3 как модернизируется, запоздав лет на 40 со структурной реформой. Но все они остаются по базовой стратегической глобальной структуре армиями еще эпохи Второй Мировой.
В их рамках есть та или иная степень интеграции высокотехнологических подразделений, успешной или неуспешной. Есть понимание, что нужно ставить на высокотехнологические подразделения. Понимание есть в командовании НАТО, в командовании Бундесвера. Ставят на высокотехнологические подразделения, остальные сокращают. Понимание есть в какой–то мере и в Российском Генштабе. Ещё лучше это понимает ВПК. Ещё лучше это понимает Рогозин.
Рогозин пытается организовать производство как можно более современной техники. Но он повязан по рукам и ногам двумя обстоятельствами. Реформирование самой армии ему не подведомственно, туда он вмешаться никак не может. Он не может реформировать и сам производственный процесс. Он безальтернативно вынужден иметь дело с неповоротливой структурой времен товарища Сталина. В России нет другого ВПК, кроме оставшегося в наследство от товарища Сталина, и с тех пор в той или иной степени развалившегося. Вдобавок Рогозин вынужден еще и лоббировать интересы ВПК.
Невозможно лоббировать интересы, и самому же резать там что–то лишнее. Поэтому с одной стороны Рогозин повязан своим положением, а с другой стороны – и своим пониманием реальности. Он искренне хочет именно этим древним инструментом, оставшимся в наследство от товарища Сталина, производить современную технику. Это невозможно, потому что заточен этот инструмент был под другое. Он заточен танки клепать.
Окончательно делают положение Рогозина отчаянным политические ограничения, обязательства власти перед уралвагонзаводами. Он вынужден давать заказы на вот эти танки, которыми с Гитлером ещё можно было воевать, но куда их сейчас воткнуть – совершенно непонятно. Кого можно напугать сегодня танком? Ежа обнажённым тылом напугать существенно проще. Уралвагонзавод собирает эти громыхающие машины, обещает, что демонстрантов будет ими пугать… До Китая этот танк просто не догромыхает. До Москвы с Урала он тоже своим ходом не догромыхает. Непонятно куда деть сейчас этот танк, но заказы размещать приходится, просто в порядке распила.
В этих условиях и пытаются сейчас производить в России какую–то современную технику. Насколько это получится у Рогозина, можем и не успеть увидеть, потому что горячая фаза Мировой войны может начаться раньше.
ЛЕКЦИЯ 5: РАЗВЁРТЫВАНИЕ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
Я рассказывал о технологиях, которые изменяют характер войны и характер общественных отношений. Как учил Маркс, общественные отношения строятся на базе тех технологий, которые у общества есть. В первую очередь это относится к военным технологиям или технологиям двойного применения. Вообще говоря, производственные и военные технологии связаны. По сути – это одни и те же технологии, применяемые в разных направлениях.
Единство технологического и военного уклада очень хорошо видно. Наступает мануфактурная эпоха – и вместе с ней появляется массовая армия Наполеона. Приходит ранняя промышленная эпоха – и возникает армия, основанная на игольчатом ружье, винтовке, и связанные с этим новые формы организации — так называемая прусская армия.
Затем приходит Мировая Война. У немцев есть гениальный план Шлиффена. Шлиффен — действительно величайший из тогдашних военных стратегов. Но план Шлиффена – это план манёвренной войны, войны предыдущей эпохи.
Шлиффен видит: есть новая техника. Он её прекрасно учитывает. Сформирована новая военная организация: гигантские военные корпуса, огромные многомиллионные армии, которых раньше не было. Они, по плану Шлиффена, реализуют манёвренную войну, которую раньше осуществляли 300–тысячные армия, размером в несколько корпусов. В этом плане Шлиффен обобщает то, как он маневрировал корпусами. Он это переносит на маневрирование армиями. В Первую мировую этот план пытаются реализовать, правда уже другие, не столь авторитетные, жёсткие и ясно мыслящие, как сам Шлиффен, люди.
И тут оказывается, что война уже совсем другая. Через пару месяцев выясняется, что война — позиционная. Никаких маневров, никаких обходов, никаких Канн. С этой стороны окоп, с той стороны окоп. Либо атакуй в лоб, либо стреляй. Совершенно другая технология войны. Немецкий, французский, австрийский, русский генштаб оказался к ней просто не приспособлен. Фош накануне войны продвигал романтическую теорию прорывов, теорию ударов, ничего не имеющую общего с позиционной войной. Русский и австрийский генштаб шли в арьергарде немецкой и французской военной мысли.
С началом Первой Мировой рухнула вся военная теория. В реальности всё оказалось совсем по–другому. Военные, и экономические расчеты, которые строились до этого, рухнули. В течение нескольких лет было неясно, кто вообще управляет ситуацией. На арену начали выходить новые силы. Началось переформатирование государств, наиболее неустойчивые империи просто рухнули. Это и есть отставание в осознании реальности.
Между войнами появились танки. Когда читаешь сегодня сочинения военных теоретиков того времени, например, Тухачевского, то видишь, что человек понимает танк, он увлечен этой новой техникой, она ему нравится. Дальше начинается тактика боевого применения. Оказывается, что вся концепция Тухачевского – калька с боевого применения конных армий. В реальности невозможно так применять танки. Смешно даже читать то, что пишет военный стратег той поры.
То же самое было и позже. В Афганистан входила армия, заточенная под борьбу с Гитлером. Она там адаптировалась к ситуации. Сразу выяснилось, что нужна другая организация, другая структура военных частей, другая тактика, стратегия, логистика. Кое–как перестроились. Вышли оттуда. С тех пор русский Генштаб умеет воевать только в горах с моджахедами.
Военная теория отстаёт от реальности всегда катастрофически. Каждому Наполеону в начале его карьеры противостоит Мелас. То же самое происходит в экономической реальности. Но в экономике вопрос стоит о деньгах, о личных интересах, да и масштабы поменьше, и организация часто не бюрократическая. Поэтому там новое иногда пробивает себе дорогу раньше. Когда оно уже пробилось, тогда новые производственные отношения начинают переформатировать мир через политику. Форма этого переформатирования в конечном счёте — война. Война приходит и создает новую социальную организацию.
