Ганс-Петер Мартин - Западня глобализации: атака на процветание и демократию
На мировой сцене на фондовых биржах, в банках и страховых компаниях, в инвестиционных и пенсионных фондах появился новый политический класс. И от него уже не избавиться ни правительствам, ни корпорациям, ни тем более рядовым налогоплательщикам. Действующие в мировом масштабе торговцы валютой и ценными бумагами направляют непрерывно растущий поток свободного капитала и могут тем самым приносить счастье или горе целым странам, что они и делают, в значительной степени избегая государственного контроля.
Операция «Щит для песо» стала лишь особенно ярким примером действий такого рода. Все чаще и чаще политики и электораты по всему миру видят, как анонимные действующие лица денежных рынков берут на себя управление их экономикой, вследствие чего политике остается лишь роль беспомощного стороннего наблюдателя. В сентябре 1992 года, когда несколько сот управляющих банками и фондами последовали примеру финансового гуру Джорджа Сороса, поставив миллиарды на девальвацию фунта стерлингов и итальянской лиры, Английский и Итальянский банки не смогли предотвратить падение обменных курсов, хотя и потратили почти все имевшиеся у них резервы долларов и немецких марок на покупку своих национальных валют. В конечном итоге правительства обеих стран были вынуждены выйти из экономически выгодной для них Европейской валютной системы (ЕВС) с ее фиксированными курсами обмена.
В феврале 1994 года, когда Федеральная резервная система подняла ставку рефинансирования, в результате чего на фондовом рынке США начался резкий спад, правительству в Бонне вновь оставалось только наблюдать, как немецким компаниям внезапно пришлось платить более высокие проценты по их займам, несмотря на то что инфляция была низкой, а Bundesbank ранее установил низкую минимальную ставку ссудного процента, что фактически обеспечило коммерческим банкам доступ к довольно дешевым деньгам. Годом позже, весной 1995, правительства Германии и Японии проявили бессилие на глазах у своих электоратов, когда доллар упал до рекордно низких отметок в 1,35 марки и 73 иены, поставив на колени их экспортные производства.
С тех пор многочисленные главы правительств, загнанные в угол неуязвимыми дилерами, предаются беспомощным заклинаниям и бесплодной ругани. Так, в апреле 1995 года британский премьер-министр Джон Мейджор посетовал на абсолютную неприемлемость того, что происходит на финансовых рынках «со скоростью и размахом, угрожающими выйти из-под контроля правительств и международных организаций»[120]. Его бывший итальянский коллега Ламберто Дини, которому довелось побывать управляющим центральным банком, соглашается, что «нельзя позволять рынкам подрывать экономическую политику целой страны»[121]. А президенту Франции Жаку Шираку видится предосудительным весь финансовый сектор; не долго думая, он охарактеризовал его касту торговцев как «СПИД мировой экономики»[122].
В действительности же заговор, о котором так много говорят, вовсе таковым не является. Нет никакого картеля жадных до прибыли банкиров. Нигде не собираются интриганы в укромных задних комнатах, дабы ослабить валюту страны или подтолкнуть фондовый индекс. То, что происходит на финансовых рынках, подчиняется вполне понятной динамике, которую сделали возможной сами правительства наиболее развитых индустриальных стран. Еще с начала 1970-х они, встав под знамя доктрины спасения через полностью свободные рынки, систематически старались смести все барьеры, когда-то позволявшие регулировать потоки денег и товаров через границы, а следовательно, и управлять ими. Теперь же, подобно растерянному ученику чародея, они жалуются, что духи, которых они и их предшественники вызвали к жизни, им больше не подвластны.
Освобождение денег от государственного контроля началось в 1973 году с отмены фиксированных курсов обмена валют ведущих индустриальных стран. До той поры действовали правила Бреттон-Вудской системы, получившей название от деревни в горах штата Нью-Гемпшир, где в июле 1944 года представители стран — победительниц во второй мировой войне собрались и учредили международный финансовый порядок, обеспечивавший стабильность на протяжении почти тридцати лет. Цены валют стран-участниц привязывались к доллару, в то время как эмиссионный банк США со своей стороны гарантировал обмен долл. на золото. В то же время сделки с валютой контролировались официальными органами, так что в большинстве стран требовалось получать разрешения на обмен и перевод крупных сумм. В этой системе виделся ответ на хаотическое развитие событий 1920-х и 1930-х годов, которые привели к бессистемным национальным ответным мерам, протекционизму и в конечном счете к войне.
Однако быстро растущие промышленность и банки рассматривали такие бюрократические ограничения как механизм сдерживания. В 1970 году Соединенные Штаты, Федеративная Республика Германии, Канада и Швейцария отменили контроль над перемещениями капитала. Плотина была прорвана. «Спекулянты», то есть дилеры, оценивающие валюту в соответствии с различными возможностями капиталовложений, стали договариваться о курсах обмена между собой, и система фиксированных курсов развалилась.
Это означало, что все остальные страны, сохранившие контроль, попали под давление. Их крупные корпорации жаловались на прекращение доступа к иностранному капиталу с выгодными ставками процента. В 1979 году сняла последние ограничения Великобритания, годом позже за ней последовала Япония. Об остальных позаботились МВФ и Европейское Сообщество. Направляемые твердой верой в способность не скованной никакими ограничениями экономики повысить благосостояние, правители ЕС начали в 1988 году движение к единому рынку. В ходе этой «величайшей программы дерегулирования в истории экономики» (как ее назвал председатель Еврокомиссии Петер Шмидхубер) Франция и Италия тоже освободили циркуляцию денег и капитала в 1990 году, а Испания и Португалия продержались до 1992 года.
То, что страны «большой семерки» решили внедрить в собственных экономических зонах, они постепенно распространяли и на остальной мир. МВФ, в котором эти страны имеют решающее слово, был для этого идеальным инструментом. Где бы властелины МВФ ни предоставляли займы в последние десять лет, они повсюду ставили условие, чтобы соответствующая валюта стала конвертируемой, а страна — открытой для международных перемещений капитала.
Целеустремленная политика и законодательство правительств, в основном избранных демократическим путем, постепенно соорудили ту автономную систему «финансового рынка», которой политологи и экономисты начали приписывать некую высшую власть. Сейчас нет ни идеологии, ни поп-культуры, ни международной организации, ни даже экологических проблем, которые связывали бы страны мира более тесно, нежели электронная сеть глобальных денежных машин банков, страховых компаний и инвестиционных фондов.
Погоня за прибылью со скоростью светаЭта глобальная свобода позволила бизнесу мировой финансовой индустрии взлететь за последние десять лет до заоблачных высот. С 1985 года объем сделок с иностранной валютой и международными ценными бумагами вырос более чем в десять раз. Согласно данным Банка международных расчетов, в настоящее время в среднем за день меняет хозяина валюта на сумму примерно в 1,5 триллиона долл. Эта сумма — цифра с двенадцатью нулями — почти эквивалентна годовому объему производства экономики Германии или суммарным затратам всего мира на сырую нефть в четырехкратном размере[123]. Сделки с акциями, корпоративными займами, казначейскими облигациями и бесчисленными специальными контрактами (так называемыми деривативами) осуществляются в объемах того же порядка.
Каких-то десять лет назад был один рынок для немецких государственных облигаций во Франкфурте, один — для британских акций в Лондоне и — один для фьючерсов[124] в Чикаго; каждый действовал в рамках отдельного законодательства. Сегодня все эти рынки напрямую связаны друг с другом. Все текущие цены на любой фондовой бирже могут быть в любой момент запрошены в любой части света и могут спровоцировать покупку и продажу по ценам, которые, в свою очередь, немедленно передаются по всему земному шару в виде определенного числа битов и байтов. Поэтому возможна ситуация, когда падающие процентные ставки в США повышают цены акций на другом конце света, например в Малайзии. Если американские государственные облигации падают в цене, инвесторы вкладывают деньги в иностранные акции. Точно так же цена германских государственных облигаций может вырасти, если центральный банк Японии снизит цену на займы токийским финансовым домам: эти дешевые кредиты в иенах, превращенные в марки и инвестированные в немецкие ценные бумаги с более высокой процентной ставкой, гарантируют абсолютно безрисковую прибыль. Именно поэтому всякий, кто хочет занять деньги или мобилизовать капитал, будь то правительство, корпорация или строительный подрядчик, немедленно включается во всемирную конкуренцию со всеми остальными соискателями кредитов. Не перспективы немецкой экономики и не Bundesbank определяют ставку процента на рынке капиталов Германии. Все теперь зависит от суждений профессиональных умножителей денег, которые, как пишет «Экономист», двадцать четыре часа в сутки участвуют, подобно некоей «армии, вооруженной электроникой», в гонке в поисках лучших в мире финансовых возможностей.
