Лев Вершинин - Позорная история Америки. «Грязное белье» США
Часть II
Белое и черное
Глава 7
Банды Нью-Йорка (1)
Ехать надо!
Все началось с огораживаний. Тех самых, когда «овцы съели людей», а кого не съели, оказались в старой доброй Англии лишними, и сбрасывать их, поскольку Остров сухопутных войн не вел, а флот поглотить всех не мог, было категорически некуда. Бывшие вольные йомены, став бродягами, переполняли страну, и никакие законы о бродяжничестве, никакие работные дома и виселицы проблему не решали. Поэтому, в отличие от того же Мадрида, рассматривавшего колонии, в основном, как сырьевую базу плюс дополнительный источник наполнения бюджета, для Лондона новые земли были спасением от назревавшего и уже не раз прорывавшегося социального взрыва. Туда можно было выдавить и мешающих строить дивный новый мир идеалистов — квакеров, «чистюль»-пуритан и прочую идейно заряженную живность — и просто «лишних людей», переизбыток которых делал нормальную жизнь ненормальной. К тому же новые земли, подаренные вельможам из королевского окружения, нуждались в заселении, и вопрос об организации выезда вышел на уровень государственной программы, под которую власти готовы были снимать с потенциальных эмигрантов все претензии, вплоть до уголовных. А вот тут имелись сложности. Если сектанты, народ сметливый и не вовсе уж нищий, а то и вовсе зажиточный, побившись лбом об стенку, рано или поздно все понимали правильно, складывали вещички, нанимали суда и отправлялись в Америку на свой кошт, то помянутых «лишних людей» следовало как-то стимулировать и подталкивать. Ибо в высоких материях они ничего не смыслили, были тяжелы на подъем, пугливы, да еще и без гроша за душой.
И началась работа с массами. По английским работным домам, по трущобам, по каторжным отвалам, — а затем и по континенту, где громыхала Тридцатилетняя война и жить становилось невыносимо, — пошли вербовщики, не менее языкатые и красноречивые, чем армейские капралы, заманивавшие рекрутов. И люди клевали на их рекламу круче. Наниматься на войну, где убивают, было все-таки страшновато, а тут нищим крестьянам рассказывали о тучных землях, где работать одно удовольствие, а потом еще и свой участок дадут. А разоренным мануфактурами ремесленникам рисовали картины сказочного будущего в краю, где нет ничего и они своим ремеслом озолотятся. А уголовникам, натурально, объясняли, что пять-семь лет на «химии», — и на свободу с чистой совестью. И все это, разумеется, под сколько угодно кружек чего покрепче. О минусах — жутких условиях переезда в скученных трюмах, где не всякий и выживал, гиблом климате, сложностях с индейцами, нюансах колониального статуса кабальных и так далее, — естественно, умалчивали. А если норма набора не выполнялась или попадался упрямец с заказанной профессией, человека вполне могли и просто похитить, и стражники, получив мзду, ничего не замечали. Так что поток «кабальников» в Новый Свет с каждым годом набирал обороты, и объявления типа «Продается партия молодых, здоровых работников. Ткачи, столяры, сапожники, кузнецы, каменщики, пильщики, портные, каретники, мясники, мебельщики. Без каторжных и католиков. Цены разумные. Можно в обмен на пшеницу, хлеб, муку» в газетах Бостона, Чарльстона, Нью-Йорка и прочих филадельфий были делом обычным, рутинным и никого не удивлявшим.
Вот так и появилось в британском Новом Свете рабство. Ну как рабство… С точки зрения закона, «кабальные слуги» оставались свободными людьми, обязанными пять-семь первых лет на новой родине работать по контракту, компенсируя 6–10 фунтов, — деньги немалые! — на их перевозку. Или (если речь шла об уголовниках) 10–15 фунтов, включая выкуп из тюрьмы. Вернее, не самим нанимателем, а посреднической фирмой, передававшей привезенную на их перевоз живую силу заинтересованным лицам на специальных аукционах. То есть все-таки не совсем рабство. Но близко к тому. Даже в чем-то и дальше. Если настоящих рабов, как свою собственность, хозяева старались как-то беречь, то «кабальных» они рассматривали как нечто временное, выжимая все соки. А наказания за леность, провинность, неподчинение или, упаси Боже, побег полагались по полной программе, как настоящим рабам. Розги, кнут, колодки, кандалы, клеймо, продление контракта на второй, а то и третий срок… Короче говоря, полный набор. Не позволялось разве лишь убивать и калечить, но, если «белый раб» помирал в результате порки, считалось, что сам виноват, а если превращался в инвалида, хозяин сам охотно — в наказание себе — давал кабальному свободу, обрекая уже ненужного калеку на голодную смерть.
Green card с правом на работу
Были, однако, и проблемы. Такое положение дел «кабальным», ясен пень, совершенно не нравилось. Они все-таки выросли в Европе, где какие-то, пусть самые минимальные права имели, при слишком сильном нажиме могли и в морду дать, а кто не связан семьей, — семь бед, один ответ, — и уйти в бега. Благо в «Новой Англии», где индейцев уже почти унасекомили, за околицами городов начинался закон-тайга, а если везло пройти через леса к западному фронтиру, беглец мог добраться до поселков «скваттеров» — белой бедноты, явочным порядком занявшей земли, формально принадлежавшие лендлордам, и осесть там. А оттуда, как с Дона, выдачи не было: тяжелые, темные мужики с мушкетами за свои делянки, своими руками очищенные в глубине лесов, и свои хижины умели стоять так, что в их края не совались ни холопы формальных владельцев, ни даже представители официальных властей. Ибо кто совался, бесследно исчезал, и все претензии предлагалось предъявлять гризли, а местный пастор всегда мог подтвердить, что именно гризли, и никому больше. Впрочем, и в южных колониях сложностей с «кабальными» было не меньше. Там, правда, бежали редко — индейцы же под боком, — но рабочие руки там требовались, в основном для тяжелой работы на плантациях индиго и «короля Табака», а европейские крестьяне в сверхвлажном климате выживали плохо, контрактовать их для аристократии Юга становилось крайне нерентабельно. И попытки возместить убыль за счет местных кадров, ловя индейцев, тоже проваливались: они в неволе просто мерли, а к тому же на выручку часто являлись свободные родичи.
Вот потому и негры. Приметная, чужая всем, привычная к влажному климату и работе на земле, да еще и восполняющая себя, если подойти к делу с умом и организовать регулярные случки, полная собственность. Плюс зачастую проданная из африканского рабства (на Черном континенте оно было очень даже в ходу) в американское, то есть сменившая шило на мыло, а потому куда более прочих покорная. Не знаю (узнать можно, но лень), кому первому в голову пришла эта блестящая мысль, но в жизнь она внедрялась галопом, очень быстро став одним из основополагающих факторов европейской, — пожалуй даже, мировой — экономики. С кредитами, компаниями, акционерными обществами, процентами от прибыли в самые верха Лондона. Что и понятно: при всем том, что негры при перевозке мерли десятками на сотню, — в море уходило в среднем до трети груза, — бизнес давал ошеломительные доходы, иногда, в особо удачные сезоны, до 1000 % чистой прибыли. Да и на плантациях — от рассвета до заката — затраты окупались и переокупались. А потому уже к началу XVIII века в инфраструктуре работорговли были заняты сотни судов, тысячи и десятки тысяч профессионалов на трех континентах, включая Африку, где береговые вожди, поймав тенденцию, формировали целые армии для походов за ценнейшим товаром в глубь континента. Росла сеть факторий и прикрывающих фактории портов со всем, чем положено: казармами, бараками, тюрьмами и прочей атрибутикой. В геометрической прогрессии множилось число узких специалистов: посредников, переговорщиков, торговых агентов, надсмотрщиков, «погонщиков», «негроловов» и прочего квалифицированного персонала.
Параллельно под новые реалии создавалась юридическая база. Если в первые десятилетия британского присутствия в Америке рабы рассматривались по «испанскому праву», как пожизненные слуги, то уже к концу XVII века закон определял их как «движимую собственность», то есть приравнивал к домашним животным. При том, что негр, поднявший руку на белого, — вне зависимости от обстоятельств — подлежал смертной казни, убийство черного раба хозяином не считалось преступлением, а убийство чужого раба приравнивалось к краже. За попытку к бегству или просто «многократное проявление строптивости» черному могли отрубить руку или ногу (хотя, учитывая ценность «вещи», старались учить кнутом и клеймом). Рабство одного из родителей, даже если второй был белым, автоматически делало рабом ребенка; наконец, обучение своих рабов грамоте считалось опасным чудачеством, а если кто-то, даже пастор, обучал чужих без разрешения, дело пахло депортацией преступника из колонии. И знаете, следует сказать, что при всем отрицании подобных методов понять разработчиков «черных статутов» можно: негры, особенно те, кого доставили недавно, при малейшей мягкости или недосмотре могли стать источником многих бед. Эту аксиому колонисты знали очень хорошо как из сводок о бунтах живого товара на работорговых судах, так и по событиям на грешной тверди. Например, в 1688-м в Южном Мэриленде был обезглавлен черный раб Сэм, «в седьмой раз, невзирая на увещевания и наказания, подговаривавший негров поднять бунт», причем обратите внимание на это самое «в седьмой раз»: Сэмом, как лучшим дамским портным колонии, обшивавшим элиту, упорно не хотели жертвовать, его всяко пытались оставить в живых, но он, отлежавшись, принимался за свое.
