Юрий Мухин - ЕСЛИ БЫ НЕ ГЕНЕРАЛЫ! (Проблемы военного сословия)
Последнее сделать очень непросто (по меньшей мере, мне), тут даже одну, малопонятную нам особенность, нельзя раскрыть, не вторгнувшись в другие, такие же малопонятные особенности. Поэтому я не буду (поскольку просто не смогу) «раскладывать все по полочкам» — мне придется обращать ваше внимание на характерные обстоятельства без подробного их рассмотрения, а в конце сводить их воедино в надежде, что при этом они дополнят друг друга и сделаются более понятными.
УважениеКак-то лет 30 назад читал какую-то книгу иностранного автора о разнице национальных характеров европейцев. В качестве иллюстрации был приведен анекдот, начинавшийся вопросом, что нужно делать, чтобы безопасно перейти проезжую часть улицы в разных странах. Ответ был таков. В США нужно вести с собой не менее трех детей. (Думаю, что Голливуд свое дело сделал, и что теперь и в США семья и дети уже не являются высшей ценностью.) В Англии нужно вести с собою породистого пса. В Италии — шикарную блондинку. А во Франции улицу лучше вообще не переходить. Так вот, о немцах было сказано, что для безопасного перехода проезжей части в Германии нужно надеть мундир не менее, чем полковника. Причем, речь шла безусловно уже о Германии после Второй мировой войны, т. е. после того, как армия Германии потерпела два сокрушительных поражения. И получается, что, тем не менее, немецкие офицеры сохранили в глазах у немцев глубокое уважение! Почему?
Армия СССР победила во Второй мировой, но я бы не сказал, что в глазах реальных (а не пропагандистских) граждан, ее офицеры пользовались таким уж безусловным уважением. Правда, тут все сложно, причем, как мне кажется, и по отношению к солдатам, которых наш народ безусловно отделяет от кадровых военных. В мое время парень, не служивший в армии, даже в глазах девушек был неполноценным, и срочная служба в армии никем не рассматривалась как трагедия, более того, считалось, что для мужчины она обязательна. Не могу сказать обо всем СССР, но на восточной Украине, перенесшей в свое время немецкую оккупацию, отношение к солдатикам всегда было сочувственным, если не жалостливым. Там всяк и всегда поможет солдатику, если это потребуется. Думаю, что даже на танцах, если солдаты вели себя не вызывающе, то они были более защищены, и местные парни к ним относились более снисходительно, чем к парням с соседнего района. Смешно сказать, но когда я это написал, то вспомнил, что в Москве, узнав, что тут все нищие — это профессионалы, я перестал им подавать, но всегда подаю просящим солдатам. Причем, я понимаю, что они здесь в Москве не голодны, что они собирают на бутылку, что подавать им не педагогично, но подаю. И, думаю, не я один.
Отношение же нашего народа к кадровым военным, на мой взгляд, далеко и от сочувственного, и от уважительного. На офицеров с большими чинами обычно смотрят, как на людей, «хорошо устроившихся», а таким чаще всего завидуют, но на самом деле не уважают. Думаю, что здесь работает подспудная логика: офицер нужен для войны и только война может выявить, кто из офицеров кто, но войны не было, так чего стоят твои золотые погоны и звезды? При этом должен сказать, что в народе бытовало мнение, что умный парень должен поступить в институт, а не в военное училище, и что на гражданке люди существенно умнее, нежели в армии. Моя практика этого не подтверждает, и может потому, что я по-настоящему в армии не служил, но сравнение тех офицеров, которых я знал, с теми гражданскими, которых я знал, ничего не дает — и на гражданке полно окончивших вузы тупых идиотов. Да зачем далеко ходить — ведь Россию к сегодняшнему унизительному положению привели не военные, а гражданские, правда, при подлом попустительстве армии, но все же гражданские.
Тут еще момент. И в СССР, и в Германии офицерство достаточно закрытое сообщество — казармы, полигоны, стрельбища, как правило, надежно отгорожены, и деятельности офицеров никто не видит. Возникает вопрос — как же общество может иметь мнение об офицерах, если оно о них ничего не знает? Ответ прост: закрытое общество офицеров на самом деле очень открыто — ведь и в СССР, и в Германии подавляющее число мужчин проходит через армейскую службу, и уж эти мужчины офицеров знают не понаслышке. От них и исходит информация, которая дает обоим народам основания сделать те или иные оценки, которые в немецком случае очень уважительны, а в нашем — так себе.
Я вспоминаю, что в жизни слушал, может быть, сотни рассказов приятелей и знакомых о службе в армии, но не вспомню в этих рассказах ни одного теплого слова об офицерах, хотя почему-то вспоминается рассказ о ротном старшине, которому рассказчик даже после демобилизации письма писал — так был этому старшине благодарен. Это довольно странно, поскольку у нас на военной кафедре преподавал подполковник Н.И. Бывшев, который для меня был и остался образцовым советским офицером по всем параметрам. С другой стороны, уже на лагерных сборах офицеры полка оставили очень серое впечатление, как с точки зрения своего профессионализма, так и с точки зрения своих интересов. Помнится, один капитан задолбал нас своими рассказами о том, скольких женщин он перетрахал и как. Надо думать, что он хотел, чтобы мы его за это зауважали, но ничего, кроме презрения, не добился.
Добавлю, что в рассказах отслуживших срочную службу я не помню рассказов о служебных достижениях, допустим, об отличной стрельбе или о чем-либо похожем. Как правило, все рассказы «дембелей» сводились к рассказам о самоволках, о пьянках или о конфликтах сначала с дембелями, а потом — с салагами. Я полагал, что это показатель нашего русского миролюбивого характера — отсутствия у нас удовольствия от убийства других людей и от войны, как необходимости убивать. Не отказываясь от этой мысли, сейчас, однако, думаю, что дело не только в нашем миролюбии. Поскольку я довольно долго работал руководителем, то могу сказать, что если бы рабочие вверенного мне цеха рассказывали бы знакомым только о том, как ловко они прогуливают и пьют на работе, то меня это очень сильно обидело бы. И дело не только в том, что я предстал бы никчемным начальником цеха даже в собственных глазах, но это значило бы и то, что мои люди меня не уважают, поскольку нельзя уважать человека, не делающего работу, за которую он получает деньги.
Но все это, конечно, присутствует в среднем и у нас, и у немцев, и отклонения от этого среднего в разные стороны присутствуют и там, и там. Я, к примеру, честно говоря, удивился, когда в абсолютно «демократичном» журнале «Солдат удачи» прочел воспоминания участника боев в Чечне, полностью аполитичного контрактника, который благодарил генерала Макашова за то, что еще в СССР Макашов во время его срочной службы гонял солдат как сидоровых коз и в итоге сделал из них приличных бойцов, способных довольно умело действовать в бою. Макашов, скорее всего, это отклонение от среднего, да он и по жизни явно отклонился от средних генералов.
А что же в среднем? А в среднем, я уверен, ничего не менялось с середины 19-го века, поэтому давайте я еще раз дам то место, из статьи историка К. Колонтаева в главе 9, в котором он цитирует С.М. Степняка-Кравчинского.
«Вот как описывал состояние офицерского корпуса России конца XIX века известный русский общественный и политический деятель, в прошлом кадровый офицер, С.М. Степняк-Кравчинский. В книге “Русская грозовая туча” (1886 г.) он отмечал следующее: “Состав русского офицерства сильно отличается от того, что мы привыкли связывать с представлениями о военной касте. Наш офицер — прямая противоположность чопорному прусскому юнкеру, идеалу современного солдафона, который кичится своим мундиром, относится к муштровке солдат с серьёзностью совершающего богослужение священника. В России армейские офицеры — непритязательные люди, совершенно лишённые чувства кастового превосходства. Они не испытывают ни преданности, ни ненависти к существующему строю. Они не питают особой привязанности к своей профессии. Они становятся офицерами, как могли бы стать чиновниками или врачами, потому что в юном возрасте родители отдали их в военную, а не в гражданскую школу. И они остаются на навязанном им поприще, ибо надо где-то служить, чтобы обеспечить себя средствами на жизнь, а военная карьера, в конце концов, не хуже любой другой. Они делают всё, чтобы спокойно прожить жизнь, отдавая по возможности меньше времени и труда своим военным обязанностям. Разумеется, они жаждут повышения в звании, но предпочитают ожидать производства в следующий чин в домашних туфлях и в халате. Они не читают профессиональной литературы, и если по долгу службы подписались на военные журналы, то журналы эти годами у них лежат неразрезанными.
Если наши военные вообще что-либо читают, то, скорее, периодическую литературу. Военный “ура-патриотизм” совершенно чужд нашей офицерской среде. Если вы услышите, что офицер с энтузиазмом говорит о своей профессии или одержим страстью к муштре, то можно поручиться, что он болван. С такими офицерскими кадрами армия не способна предельно развивать свои агрессивные качества”. (С.М. Степняк-Кравчинский, «В лондонской эмиграции», М., “Наука”, 1968, с. 29–30).
