Сергей Кургинян - Суть времени. Том 3
В романе Сенкевича «Потоп» описана ситуация, когда весь польский народ впал вот в это состояние «ням-ням» и шведы делали с ним, что хотели. И вдруг однажды прозвучал колокол в Ченстохове. Ясногорский монастырь в Ченстохове стал сопротивляться. И к Ченстохове начали подтягиваться поляки, скидывая с себя этот морок «ням-ням». Одни, другие, третьи. Возникло огромное народное движение, которое ту ситуацию переломило.
Так вот, грядет час нашего колокола. И мы должны этот час всячески приближать.
Выпуск № 23. 5 июля 2011 года
У великого немецкого драматурга XX века Бертольда Брехта есть такая пьеса «Кавказский меловой круг». В ней в современном стиле изложена древняя китайская легенда. Суть легенды в том, что есть ребенок. Есть женщина, ставшая ему матерью, которая его воспитала и ужасно любит — Груше Вахнадзе, если мне не изменяет память (все происходит в каком-то грузинском селе). И есть княгиня, которая когда-то этого ребенка кинула, а теперь хочет завладеть ребенком и кричит, что она его подлинная мать.
Короче, есть мать — женщина, которая действительно любит ребенка и готова ради него на все, которая этого ребенка воспитала, вырастила, вынянчила. И есть некая псевдомать, которая появляется вдруг на сцене и требует, чтобы ребенка отдали, что она в своем праве. А судья должен вынести решение, какая же из этих двух матерей настоящая.
Этот судья, не желая копаться в казуистике и понимая, что в ней-то он как раз истину скорее погубит, чем найдет, предлагает простое физическое действие, в чем-то сходное с божьим судом. Он приказывает начертить мелом круг на земле (пьеса называется «Кавказский меловой круг») и поставить в центр круга ребенка. И говорит женщинам: «Возьмите ребенка за руки, одна за левую, другая за правую. У настоящей матери хватит сил перетащить его к себе».
Мамаши берут ребенка за руки. Но эта Груше Вахнадзе отпускает руку и отдает ребенка ненавистной ей псевдоматери. Она говорит: «Я его вскормила! Что же, мне его разорвать, что ли? Не могу!» И тогда судья при полном негодовании победительницы отдает проигравшей Груше Вахнадзе ребенка: «Итак, суд установил, кто настоящая мать. Бери ребенка и уходи с ним».
В чем смысл этой притчи по отношению к нашей актуальной политике, к тому, в чем мы все живем, что разлито в нашем воздухе, что с каждым днем все более и более ощущаемо всеми рецепторами, как аналитическими, так и иными? В том, что любая борьба имеет смысл до тех пор, пока страна не будет разорвана на части. Потому что если она еще раз будет разорвана на части или даже от нее будет оторван кусок, то любая борьба бессмысленна: это борьба, у которой нет предмета. Бороться можно за то, куда пойдет страна, как изменить ситуацию в стране. Но если страны нет, то нет предмета, не за что бороться.
Поэтому все, что делается, делается с оглядкой на угрозы, как внешние, в череде которых явно прослеживаются те, что связаны с посягательством на нашу территориальную целостность, так и внутренние. Потому что очень часто силы, которые эту целостность хотят нарушить, либо находятся под внешним патронажем, но выдают себя за вполне автономные, либо действительно являются автономными, но, прошу прощения, дурными — это же по-разному бывает.
Итак, с одной стороны, мы понимаем, что действительность чудовищна, что процессы носят деградационный характер, что мы каждый день, каждый час ощущаем, как действительность еще, еще и еще проседает. Мы наблюдаем отвратительные, ничем не объяснимые действия: приватизация огромного количества предприятий… ну, зачем даже перечислять все, что происходит сейчас в сфере образования, обороны и так далее. Все это несовместимо с жизнью страны. Мы это все наблюдаем.
С другой стороны, мы в каком-то смысле должны защищать некие рамочные условия. И в этом — трагическая антиномия нашей политики, как сказал бы Кант. А наши философы так называемого Серебряного века говорили, что Россия разрываема такими антиномиями, как никакая другая страна в мире. Однако надо сознавать, что противоречие — это некий двигатель. И, быть может, где-то внутри этого чудовищного, неразрешимого противоречия, которое наполняет нашу политическую жизнь, и есть механизм, который позволяет куда-то двигаться.
Можно задуматься о том, а зачем длить состояние страны, которая фактически разлагается, которая приобретает все более и более монструозный характер? Почему это надо длить, в чем такое удовольствие, если эта страна становится гробницей для населения, концлагерем и так далее?
Ответ такой: может быть, какая-то женщина наделена всеми самыми гнусными свойствами, она больна, она разлагается, но она беременна. И главная задача заключается в том, чтобы она родила ребенка. Если она сейчас, в этом своем отвратительном и ужасном качестве, погибнет, то ребенка не будет. А вот если она родит его, то, наверно, потом она погибнет, но родится этот самый ребенок. И дитя может быть совсем не ужасно, а великолепно. В этом суть истории.
Великая роженица — это и есть символ исторического процесса как такового. Вся наша надежда — на историю, как всегда. Как всегда в истории России… Что-то доходит до маразма. Но внутри этого маразма уже зреет что-то совсем другое. И это «что-то совсем другое» рождается раньше, чем маразм добивает все до конца. Или в момент, когда маразм добил все до конца. Но тем не менее вырывается наружу в жизнеспособном виде, и наша история движется куда-то дальше… Поэтому, может быть, в этом символе есть преодоление антиномии… С одной стороны, все так мерзко, а с другой стороны, это надо не просто длить или наблюдать за тем, как оно длится, это иногда надо и защищать.
Мысли эти в очередной раз посетили меня в тот момент, когда я наблюдал, как американцы готовят против нас новые репрессивные законы, связанные с тем, что они будут определять, кто у нас тут коррупционер, кто тут нехороший человек, как его им надо наказать[16] …А с другой стороны, как наши пытаются защититься от этого какими-то своими регулятивными мерами, какими-то своими законами, согласно которым мы будем наказывать американцев и всех прочих, так что им неповадно будет лезть в наши дела.[17]
Я знаю, что есть люди, которые скажут: «Да и пусть американцы накажут эту вороватую сволочь! Пусть ее накажет кто угодно! Нам неважно, кто. Американцы — значит, американцы». Но, во-первых, американцы всегда исповедовали известный принцип: «Сукин сын, но наш сукин сын». Наказывать они будут не тех, кто больше воровал или кто является большей сволочью. Наказывать они будут совершенно по другому принципу — тех, кто им оказывает сопротивление. А поскольку их окончательная задача сейчас, безусловно, состоит в том, чтобы страну разрушить, то этот закон для них есть средство разрушения страны. Только это и ничто другое.
Если американцам будет надо, то в разряд «ужасных коррупционеров» попадут вполне приличные люди. И, наоборот, если им будет надо, то самые омерзительные воры окажутся «проводниками демократических идей», свобод и чего угодно еще, как уже оказались ими «Аль-Каида» в Ливии или «Братья-мусульмане» в Египте. А ведь еще не вечер… Мулла Омар тоже скоро станет светочем свободы…
Поэтому никаких иллюзий здесь питать не надо. И, конечно, отвечать американцам надо, потому что аппетит приходит во время еды: сегодня будет один закон против элиты, завтра будет какой-нибудь еще закон, который коснется более широкого круга людей. А в сумме все это, конечно, есть способ побудить нашу элиту к окончательному предательству.
А окончательное предательство в условиях слабости всех остальных политических сил будет необратимо.
Поэтому какая-то борьба на этом фронте необходима. Пусть лучше наши элитарии огрызнутся (хотя бы когда это их заденет), чем они согнутся и выполнят приказы американцев. Потому что приказы американцев будут состоять не в том, чтобы они, как плохие мальчики, ушли и оставили страну хорошим мальчикам. А просто надо, чтобы страны не было.
Почему американцам на данном этапе это так надо? На моей памяти, в 1991 году (я знаю, что говорю, клянусь) американцы страшно боялись распада России вслед за Советским Союзом. Большинство боялось… Скажем так: Бжезинский и Чейни не боялись, а Эрмарт, Райс, Бейкер, Мроз и многие другие лица, которых я хорошо помню по тогдашней политической жизни, боялись. Бейкер больше всех, видимо. И он ездил по союзным республикам, прежде всего на Украину, с выражением лица, знакомым мне по выражению лиц секретарей ЦК. То есть с таким испуганным недоумением. И говорил разным лидерам, прежде всего Кравчуку: «Леня, Леня, отдай ракеты русским, иначе ты мне не друг!» И Леня отдавал ракеты. Ситуация была такая, потому что американцы не хотели, чтобы возникло несколько крупных стран с ядерным оружием. Но одновременно они не хотели, чтобы Россию «случайно хапнул» Китай, которого они боялись уже тогда. Хотя тогда, в сущности, бояться было, казалось бы, и нечего.
