Сергей Кара-Мурза - Кризисное обществоведение. Часть 2
Рыночная экономика — недавняя социальная конструкция, возникшая как глубокая мутация в очень специфической культуре Запада. Только равнодушием нашей гуманитарной интеллигенции к фундаментальным категориям можно объяснить тот факт, что в массе своей она не попыталась вникнуть, какого типа жизнеустройство реформаторы пытаются навязать России.
Давно, с начала XX века стало понятно, что капитализм (рыночная система) — это особая, уникальная культура. Совмещение ее с иными культурами — огромная и сложная проблема. Наши реформаторы эту проблему просто игнорировали.
Для доктрины реформ были характерны наивные, в конце XX века совершенно иллюзорные представления о структуре той мировой капиталистической системы, в которую они собирались «вернуть» Россию. Похоже, что теоретики реформы, вроде В. Найшуля, начитались учебников политэкономии и уверовали в постулат Маркса из предисловия к «Капиталу», который гласит, что «промышленно развитые страны показывают отставшим их будущее». Этот постулат ошибочен, мировая капиталистическая система сложилась как система «центр — периферия», причем разделение между ними таково, что страны периферии развиваются по совершенно иному пути, нежели центр. Вырваться из этой системы и провести индустриализацию и модернизацию можно только пройдя по собственному пути, очень отличному от пути Запада (как это было сделано в СССР, Японии, Китае и сейчас в ряде других стран).
Все это было достаточно хорошо известно уже в начале XX века (вспомним хотя бы обязательную для советского вуза работу Ленина об империализме — прочитайте ее сегодня!), а уж в послевоенное время разработано досконально. Не нравятся Ленин или Бродель (их отвергают как «приверженцев справедливости») — возьмите Макса Вебера! Изучая, начиная с 1904 года, события в России, М. Вебер приходит к фундаментальному выводу: «слишком поздно!». Успешная буржуазная революция в России уже тогда была невозможна. И дело было не только в том, что в массе крестьянства господствовало мировоззрение, несовместимое с буржуазно-либеральным общественным устройством. Главное препятствие, с точки зрения Вебера, заключалось в том, что Запад уже закончил буржуазно-демократическую модернизацию и не мог принять в себя новых членов масштаба России.
Принятие для России правил «рыночной экономики» означает включение либо в ядро мировой капиталистической системы (метрополию), либо в периферию, в число «придатков». Никакой «независимой рыночной России», не входящей ни в одну из этих подсистем, быть не может. Это стало ясно уже в начале XX века, перспектива стать частью периферии западного капитализма и толкнула Россию к советской революции как последнему шансу выскочить из этой ловушки.
Когда набрала обороты реформа в России, один из ведущих исследователей глобальной экономики И. Валлерстайн писал специально для российского журнала: «Капитализм только и возможен как надгосударственная система, в которой существует более плотное “ядро” и обращающиеся вокруг него периферии и полупериферии» [28].
Вопрос был вполне ясен, и господствующее меньшинство, представлявшее союз очень разных социальных групп России, сделало в конце 1980-х годов сознательный исторический выбор. Было решено не реформировать, а демонтировать то народное хозяйство, которое сложилось в России и обеспечивало ей политическую и экономическую независимость, и стать частью периферии мировой капиталистической системы. Этот утопический проект и привел к глубокому кризису, который стал для России исторической ловушкой.
В 1996 году целая группа видных американских экономистов (из школы Гэлбрайта), работавших в РФ, была вынуждена признать: «Политика экономических преобразований потерпела провал из-за породившей ее смеси страха и невежества».
Это — очень серьезное суждение о российском обществоведении, мимо которого нельзя проходить.
Приложение
Исследование 1993 года показало: «Лишь 13% советской правящей элиты конца 80-х годов оказались сегодня за пределами круга руководящих работников… Треть партийной номенклатуры сегодня находится на высшем уровне государственного управления, а еще треть занимает командные позиции в экономике. Если же опять чуть-чуть расширить границы элитарных должностей за счет “предэлитных” позиций или “второго эшелона элиты”, то мы найдем в этом кругу более 80% партийной номенклатуры» [56].
Авторы исследования ВЦИОМ «Ценностные ориентации советских и постсоветских элит» (1995) дали сравнение установок двух контингентов элиты («перестроечной» и «новой») и массового сознания. В целом оно показывает очень большое сходство взглядов обеих привилегированных групп — и их резкий разрыв со взглядами населения в целом. В двух важных пунктах доктрины реформ разрыв был выражен в наибольшей степени. Первый — это отношение к экономическому либерализму и роли государства в экономике. Выражено это в ответах относительно утверждения «Государство должно устанавливать твердые цены на большинство товаров» (население — «за» твердые цены, а элита «не согласна»). Второе утверждение более фундаментально: «Переход к рыночной экономике необходим для выхода из кризиса и процветания России». С ним согласны оба контингента элиты, но к нему очень скептически относится население в целом [39].
Видный американский антрополог М. Салинс пишет о тенденции «раскрывать черты общества через биологические понятия»: «По крайней мере начиная с Гоббса склонность западного человека к конкуренции и накоплению прибыли смешивалась с природой, а природа, представленная по образу человека, в свою очередь вновь использовалась для объяснения западного человека. Результатом этой диалектики было оправдание характеристик социальной деятельности человека природой, а природных законов — нашими концепциями социальной деятельности человека… Адам Смит дает социальную версию Гоббса; Чарльз Дарвин — натурализованную версию Адама Смита и т. д…
С XVII века, похоже, мы попали в этот заколдованный круг, поочередно прилагая модель капиталистического общества к животному миру, а затем используя образ этого «буржуазного» животного мира для объяснения человеческого общества… Похоже, что мы не можем вырваться из этого вечного движения взад-вперед между окультуриванием природы и натурализацией культуры, которое подавляет нашу способность понять как общество, так и органический мир… В целом, эти колебания отражают, насколько современная наука, культура и жизнь в целом пронизаны господствующей идеологией собственнического индивидуализма» [165].
Лекция 4
Этничность
Подход к кризису России в нашем курсе вынужденно будет представлен в стиле импрессионизма. Проблемы будут ставиться и излагаться грубо, крупными мазками, а потом дополняться — при «втором приближении». Состояние общества в кризисе будет рассмотрено в таких главных срезах: изменения в структуре общества; изменения в хозяйстве, культуре и государственной власти; системные угрозы для России как целого; методологические проблемы осмысления кризиса.
Рассмотрим проблему этничности как атрибута личности и общности в одном из двух главных срезов структуры общества: социального и культурного. Начинаем с культурного среза, конкретно, с этнического. Здесь были нанесены самые тяжелые удары по советскому обществу и государственной системе, здесь заложены самые опасные мины под бытие постсоветской России. Здесь — и особые методологические трудности, трудно преодолимый провал российского обществоведения.
Изложу эту огромную тему в виде тезисов — как канвы для собственных размышлений и сомнений слушателей.
1. Человек — существо общественное. Когда мы рассматриваем общественные процессы через призму национальных отношений, сразу сталкиваемся с понятием этнос, а также с производными от него понятиями этничность, этнизация, этноцентризм, этническое меньшинство, этнический конфликт, этническое насилие и даже этноцид.
С самого возникновения человека как вида он существует как общности — семьи соединялись в роды и общины, из них возникали племена, развитие государства превращало племена в народы, населяющие страны. Племя, народность, народ, национальность, нация — для всех них этнос является общим, «родовым» понятием. У нас в этом смысле обычно применяется слово народ.
2. Придерживаясь различных представлений о происхождении этничности, большинство ученых признает, что общность людей, сложившаяся как этнос, есть присущая человеческой истории форма жизни, подобно тому, как животному миру присуща форма биологического вида. Из этого следует, что развитие человеческой культуры происходило не путем ее равномерной беспорядочной «диффузии» по территории Земли, а в виде культурных сгустков, создателями и носителями которых и были сплоченные общности — этносы.
