Доминик Ливен - АРИСТОКРАТИЯ В ЕВРОПЕ. 1815—1914
Огромные богатства русских магнатов конца восемнадцатого века были новым явлением. Допетровская Россия не могла стать плодородной почвой для упрочения крупных личных состояний, хотя именно в семнадцатом веке, благодаря коммерческой деятельности на севере России и в Сибири, разбогатели Строгановы, а вся высшая придворная аристократия существенно приумножила свои состояния. Однако, в 1800 г. крупные состояния держались на двух главных основаниях — на огромных земельных территориях, полученных в дар от русских самодержцев, и на подъеме русской экономики в предшествующем столетии.
Как пишет Джером Блан, «во время царствования Екатерины II и Павла удачливые придворные получили в общей сложности 385 700 крепостных». Щедрые царские дары, однако, весьма неравномерно распределялись между этой группой счастливчиков — факт, оказывавший большое влияние на распределение богатства среди аристократической элиты вплоть до самого конца русского самодержавия. В период с 1762 г. по 1801 г. семьдесят девять дворян, получив каждый от 1000 до 3000 крепостных, в общей сложности приобрели 120 400 душ. А восемнадцать дворян, каждый из которых в среднем получил от 5000 до 10 000 крепостных, — 43 000. Однако во главе этого списка стояли восемь человек, каждый из которых получил более 10 000, а все вместе — 154 200 крепостных, что от общего числа составляло почти 40 процентов[62].
Что касается источников доходов, разборчивость и щепетильность как сдерживающие факторы были чужды русской аристократии восемнадцатого века. Щедрые царские дары и беспечное «выдаивание» государственных средств были излюбленными способами обогащения, хотя коммерческая деятельность также служила этой цели. Винокуренные заводы, суконное производство для армии, горное дело и металлургия представляли собой, вероятно, наиболее крупные отрасли промышленности, которыми занималось дворянство в эпоху крепостничества, что же касается аристократии, то она всегда была готова приложить руку к тому виду деятельности, который сулил наибольшее обогащение. В 1813 г. дворянству в России принадлежало 64 процента шахт, 78 процентов суконных фабрик, 60 процентов бумажных заводов, 66 процентов стекольных и 80 процентов производств по выработке поташа[63].
В восемнадцатом веке выходцы из недворянских сословий также составляли себе крупные состояния, но почти все они в конечном итоге перешли в руки аристократии, либо в результате того, что их владельцы были пожалованы в дворянство, либо благодаря браку наследниц этих состояний с представителями высшей знати. Так, Демидовы, Лазаревы, Мальцевы, Гурьевы и Гончаровы в восемнадцатом веке стали дворянами, пополнив ряды придворной знати. То же произошло и с горсткой других купеческих семей. В иных случаях, когда род мультимиллионеров неблагородного происхождения — например, Твердищевы, Мясниковы, Волынские — обрывался по мужской линии, все состояние через наследниц попадало в карман придворной знати. Говоря о традиционной связи благосостояния русской аристократии с имуществом неблагородного сословия, Е. П. Карнович писал, что «почти все богатства, составлявшиеся у нас первоначально в кругу торговой или промышленной деятельности, делались богатствами дворянскими… Представители этих богатств вступали без особых затруднений в родственные связи с знатными родами, а дети и внуки их нередко занимали видные места среди старинного и богатого нашего дворянства»[64].
В 1800 г. Россия была крупнейшим производителем черных металлов в Европе, а в сталелитейной промышленности ведущее положение в империи занимали Демидовы. Соответственно их доходы были баснословными. Николай Никитович, судя по всему, самый богатый из Демидовых, в 1795 г. имел доход 596 000 рублей (62 100 фунтов). Однако в том же году расходы Н. Н. Демидова достигли чрезмерной суммы в 1 435 800 рублей (150 000 фунтов). Графы Шереметевы, самый богатый аристократический род в России, были не столь расточительны. В 1798 г. доходы графа Н. П. Шереметева составили 632 200 рублей, а расходы — 692 000 рублей. В девятнадцатом веке, однако, дела пошли хуже. Наследник Н. П. Шереметева имел годовой доход в 2,2 миллиона рублей (64 919 фунтов), а тратил 3,4 миллиона (110 330 фунтов); к 1859 г. его долги достигли 6 миллионов рублей (562 500 фунтов). Подобное расточительство было отчасти следствием личного безрассудства, а отчасти — плохого управления. Свою лепту внесли также привычки, присущие всей аристократии, благосостояние которой чрезвычайно быстро приумножалось, большей частью за счет царских даров, предназначавшихся на создание роскошного двора, для прославления России на всю Европу. При таком дворе (не говоря уже о соперничестве с другими важными особами) необходимо было вести роскошный образ жизни[65].
Расточительство нанесло большой урон благосостоянию аристократии. Еще более разорительной была практика деления наследства в равных долях между наследниками мужского пола, причем нередко земельные наделы отходили и к женщинам. Кроме того, в первой половине девятнадцатого века экономика России в целом стала отставать от западноевропейской. В 1800 г. Россия производила черных металлов больше, чем Англия, а в 1860 г. — меньше десятой доли. По наблюдениям некоего англичанина, посетившего С.-Петербург в 1820–30-х годах, аристократия уже жила не так, как во времена Екатерины II: «Вот просторные особняки — недавнее жилище знати; окна закрыты, двери на замке, а владельцев либо вовсе нет, либо они живут уединенно в силу экономических затруднений». Возвращаясь мысленно ко второй половине царствования Николая I к своему детству и юности на рубеже восемнадцатого и девятнадцатого веков, Ф. Ф. Вигель вспоминал, что в своем укладе, как и в сознании кастовости петербургская знать брала за образец венцев. Подавляющее большинство дворян, составлявших высшее общество С.-Петербурга, принадлежало к нему с рождения; они все еще владели огромными состояниями и были полны аристократической гордости. «Богатые фортуны не были еще разделены между потомками, не были еще враздробь промотаны… Они принадлежали по большей части людям, коим титул и высокий чин давали хотя и новую, но настоящую знатность… Предшественники Екатерины, как и она сама, как и сын ее, возводя кого-нибудь на высокую степень, давали ему средства не только поддерживать блеск даруемого ему титула, но даже разливать его на своих потомков»[66].
Оценить богатство знати при Николае I (1825–1855) непросто. Традиционной мерой имущества и положения в обществе считалось число принадлежащих аристократу крепостных крестьян. Крепостной труд, как правило, эксплуатировался в одной из двух форм. Крестьяне либо платили помещику деньги (оброк), либо несли трудовую повинность (барщина). Согласно имеющимся данным оброк в среднем увеличился (из расчета на одного мужчину-крепостного) от 3,12 в 1790-х годах до 7,5 к 1840-м и 10–15 серебряных рублей к концу 1850-х годов, однако этот рост, вероятно, почти соответствовал повышавшимся вследствие инфляции ценам. Барщина была земледельцам выгоднее: так, по утверждению ряда экономистов, в царствование Николая I доходы помещиков от поместий, где применялась барщина, были втрое выше, чем от земель, где крестьяне платили оброк. Оброк, однако, требовал незначительных управленческих расходов, тогда как барщина, то есть принудительный труд, как более жестокая форма повинности, требовала большего надзора. Кроме того, поместья, где существовала барщина, обычно были нацелены на получение значительных излишков зерна и, для того, чтобы эта система была действенной, требовался более или менее простой выход на рынки сбыта[67].
Было бы, однако, грубой ошибкой оценивать доход поместий по числу крепостных и применению оброка или барщины. К 1840 — м годам в большинстве губерний имения с крепостными крестьянами стоили не намного дороже незаселенных земель. Доходы от поместий зависели от эффективности управления, плодородности почв, доступа на рынки и наличия промышленных предприятий. Например, в первые три десятилетия девятнадцатого века, от четверти до половины дохода князя Юсупова составляла прибыль, получаемая от заводов. На взгляд одного англичанина, посетившего Россию в конце 1820-х годов, помещики, владевшие крепостными, извлекали тогда огромные доходы из мануфактур[68].
Во время путешествия по Российской империи, А. В. Гаукстгаузен отмечал значительное расхождение в величине прибыли, получаемой от поместий с равным числом крепостных. По его мнению, поместье возле Киева приносило около 20 000 рублей в год, а возле Одессы — 80 000 рублей. При этом земли в окрестностях Киева отнюдь не были плохими, по русским меркам, или непроходимыми зарослями. Стивен Хох, изучавший поместье князя Гагарина «Петровское» под Тамбовом, считал его «очень доходным», хотя ничем не выдающимся среди прочих в этой губернии. Прибыль от имения «Петровское» между 1845 и 1860 годами в среднем составляла 61 000 бумажных рублей (1815 фунтов), а годовая прибыль от этого поместья с обширными лесными угодьями высокой стоимости, с более 1800 крепостными (мужского пола) в 1859 г. чуть превышала один английский фунт из расчета на одного крепостного. Статистические данные Хоха вполне отвечают годовому доходу в 3437 фунтов, который, по имеющимся сведениям, получали в начале 1820-х годов, от имения и 4108 крепостных «душ», принадлежащих семье Головиных в менее плодородной Нижегородской губернии, при том, что в этом хозяйстве имелись ветряная мельница и множество превосходных мест для рыбного промысла. Несравнимо меньший доход давало другое имение Головиных, расположенное в Серьгиевском под Орлом, от которого, по имеющимся сведениям, при 286 крепостных (мужчин) в урожайный год поступал доход до 20 000 рублей. В 1820-х годах среднегодовой доход князя Бориса Куракина от имения, к которому было приписано 5000 крепостных, составлял 541 000 (преимущественно бумажных) рублей (15 000 фунтов), что соответствовало прибыли, получаемой Головиным от орловского имения, а не от нижегородского; возможно, тут имел значение тот факт, что основные поместья Куракина находились в Орловской губернии[69].
