Борис Кагарлицкий - Восстание среднего класса
Увы, приближалось разоблачение фокусов. Неолиберализм не смог обеспечить промышленный рост. Он добился лишь беспрецедентного перераспределения ресурсов в пользу финансовой олигархии.
Начало большой депрессии
90-е годы XX века были временем больших обещаний. XXI век начался с экономических неурядиц, падения курсов акций, нестабильности валютного рынка и низкого экономического роста. Это был не просто очередной рыночный кризис. Неолиберальная модель просто оказалась не в состоянии справиться с ею же порожденными проблемами и противоречиями.
Экономические проблемы обернулись идеологическими. Хуже всего то, что эпицентром кризиса на сей раз оказалась Америка. Ведь либеральный проект на протяжении двух десятилетий внушал всему миру, что именно американская экономика – самая сильная, самая здоровая, самая «правильная», образец для всего мира. Когда в Азии в 1997–1998 годах разразился кризис, десятки экспертов дружно бросились на место событий и принялись учить некомпетентных азиатов нормам американского корпоративного управления. В отличие от коррумпированных азиатских концернов, американские корпорации представляли собой, по их мнению, образцы ответственного менеджмента и «прозрачности». Чтобы избежать коррупционных скандалов и злоупотреблений, надо было немедленно перестроить корпоративные структуры и изменить законодательство по американскому образцу. То же объясняли и русским после дефолта. Между тем в 2002 году выяснилось, что в крупнейших американских компаниях– коррупция, безответственность и фальсификация отчетности достигают таких масштабов, которые ни азиатам, ни русским даже и не снились. Обнаружилось, что американские менеджеры, освободившись от «излишней» государственной опеки, вместо того чтобы поднимать производство, принялись обворовывать потребителей и мелких акционеров, а экономика свободного рынка породила такую вакханалию приписок и фальсификации отчетности, которой могли бы позавидовать ветераны советского Госплана.
Биржевой крах 2002 года стал настоящей идеологической катастрофой для неолиберальных элит во всем мире. Поток плохих новостей даже заставил некоторых комментаторов в России и на Западе заявить о «начале конца глобализации»: раз мировой рынок находится в столь плачевном состоянии, надо развивать свои локальные рынки. Увы, никто не объяснил, каким образом эти локальные рынки будут подниматься в условиях мировой депрессии.
Социальное значение американского финансового кризиса в Европе поняли не сразу. Тем более в Восточной Европе. Для подавляющего большинства российской публики новости с биржи даже в 2002 году оставались чем-то абстрактным. В отличие от Америки, здесь биржа отнюдь не является сердцем капиталистической системы. К счастью или несчастью, кризис 1998 года здесь серьезно подорвал позиции финансового капитала. Сила олигархов не в котировках их основных фондов, а в богатых нефтью, газом и рудой недрах, которыми они ни с кем делиться не намерены. Цена нефти в Лондоне и Амстердаме волнует их куда больше, чем стоимость акций в Нью-Йорке и Москве. Даже если эти акции – их собственные.
В России, где еще сохранились остатки социальных гарантий, мало кто осознал, насколько крах на бирже опасен для американского среднего класса. Вместе с котировками акций пострадали пенсии. Американская система заставила изрядную часть простых обывателей, не имеющих ни малейшей склонности к предпринимательству, сделаться мелкими капиталистами: пенсионные и страховые фонды играли их сбережениями на рынке. Теперь безо всякой своей вины эти люди проиграли.
Западноевропейская пенсионная система к моменту биржевого краха 2002 года зависела от рынка ценных бумаг в меньшей степени, чем американская. Можно сказать, что европейцам повезло: к моменту, когда рынок ценных бумаг рухнул, европейские страны еще только начинали перестраивать пенсионные системы на американский лад.
К моменту биржевого краха инициаторы пенсионной реформы уже успели объяснить публике, насколько динамичная американская система лучше «косного европейского метода». Она стимулирует людей к труду, а будущее каждого оказывается в его собственных руках.
На самом деле, разумеется, сторонников либеральной реформы меньше всего интересовало будущее рабочих. Их интересовали сбережения трудящихся и пенсионные отчисления, которые можно будет использовать для «подогрева» сталкивающегося с трудностями фондового рынка.
Европейская концепция государственных гарантий, «социальной пенсии» и «солидарности поколений» была объявлена неэффективной, отжившей свой век, не способной стимулировать личные достижения. На протяжении полутора десятилетий динамичная американская экономика противопоставлялась «вялой» европейской, отягченной «избыточным» государственным регулированием и «излишней» социальной защищенностью. Трудолюбивый американский средний класс должен был стать образцом для «ленивого» европейца, так и не изжившего привычку к солидарности.
Биржевой кризис положил всему этому конец. Он наглядно продемонстрировал, что главным принципом рынка является именно отсутствие прямой связи между трудом и вознаграждением, усердием и успехом. Вложив свои сбережения в пенсионные фонды, представители американского среднего класса обнаружили: чем больше ты заработал ударным трудом, тем больше ты сегодня потерял.
Под угрозой оказались не только пенсии и сбережения. Рушились мифы неолиберализма. Падение рынка обернулось для значительной части среднего класса потерей веры в капитализм. Об этом писал даже такой консервативный комментатор, как Роберт Скидельски: «Финансовые рынки падают повсюду – в Нью-Йорке, Лондоне, Токио. Люди теряют свои деньги и винят в этом капитализм. К тому же волна финансовых скандалов захлестнула Соединенные Штаты, затронув даже крупнейшие компании. Скандалы и упадок бирж взаимосвязаны: когда начинается спад, обнаруживается, что основой процветания корпораций нередко была подтасовка отчетности». В итоге, заключает Скидельски, под вопросом оказывается капитализм.
Скидельски считает это крайне несправедливым. Нельзя осуждать хорошую систему за плачевные результаты ее функционирования. Однако логика массового сознания неумолима. Коммунистические лидеры все свои неудачи объясняли «отдельными недостатками». Сторонники капитализма, напротив, доказывали, что провалы коммунистических режимов неопровержимо свидетельствуют о несостоятельности самого принципа коллективизма. Отныне идеологам либерального капитализма приходится самим столкнуться с аналогичной проблемой.
Неолиберализм сделал Америку образцом для мира. Американская экономика просто не имела права на неудачу. Успех Соединенных Штатов должен был ежедневно доказывать, что рынок вознаграждает динамичных и передовых, наказывая неэффективных. Ведущие газеты и сонмы экспертов дружно объясняли, что азиатский и российский кризисы порождены исключительно местными условиями, и ничего подобного в США случиться не может. Не только азиатским и российским предпринимателям, но даже финнам и немцам читали лекции о преимуществах американской корпоративной культуры, основанной на «прозрачности» и «ответственности». Всем остальным надо было перестроиться по образцу американских компаний.
Проблема на самом деле не в отличиях американской экономики от европейской, азиатской или российской. Проблема в том, что Америка стала символом для всех тех в Западной Европе, Азии или России, кто преобразовывал собственную страну в соответствии с идеологией «свободного рынка».
В «американский успех» верили не только правые, но и социал-демократы. Кризис 2002 года привел не только к краху многих компаний, но и к идеологическому банкротству тех, кто призывал весь мир перестроиться на американский лад.
Разумеется, отсюда не следует, будто в Западной Европе (не говоря уже о России) все обстоит благополучно. Речь о другом: Соединенные Штаты потеряли черты идеологической модели. Америка сама по себе не была богом, но идеологи ее богом сделали. Нью-йоркская фондовая биржа и гарвардская школа экономики стали Меккой неолиберализма. Теперь апологеты свободного рынка переживали то же, что правоверные коммунисты пережили после смерти Сталина, а потом второй раз, после краха СССР. Бог провалился.
Ловушка
Даже если правящие круги готовы были бы к корректировке курса, сделать это оказывается для них почти невозможно. Дело в том, что на протяжении 1990-х годов они сами загнали себя в институциональную ловушку, которая может оказаться для них роковой.
Ключевым принципом неолиберальной «реформы» как на глобальном, так и на национальном уровне была НЕОБРАТИМОСТЬ. Это значит, что раз созданные структуры, правила и отношения в принципе невозможно уже скорректировать. Система не имеет обратного хода. Ни один из неолиберальных международных документов не предусматривает процедуры отмены принятых решений или выхода из договора отдельных стран. Раз отмененные механизмы регулирования принципиально не подлежат восстановлению.
