Даниил Краминов - Сумерки в полдень
— Я этого не скрывал и в гости не навязывался.
— Он туг на ухо, — тем же жестким шепотом произнесла хозяйка, бросив цепкий и быстрый взгляд вокруг, чтобы удостовериться: прислушиваются ли? Она хотела удалить нежеланного гостя, но так, чтобы другие не заметили этого.
— Гость не знал и не мог знать всех физических или душевных изъянов хозяев этого дома, — торопливо вставил Шоу, посмотрев на мать с откровенной насмешкой. — Даже я этого не знаю.
— З-з-замолчи! И поди прочь!
Шоу засмеялся.
— Ну, меня вы не выгоните из дома, дорогая мамочка, как хотите выгнать гостя, хотя его притащил сюда ваш уважаемый супруг.
— Я не собираюсь выгонять его, — зло прошептала хозяйка. — Откуда ты взял? Пусть остается, если ему здесь нравится.
— Не беспокойтесь, мадам, я не останусь, — сказал Антон. — Я попал сюда случайно, по ошибке, и я готов уйти, потому что мне здесь вовсе не нравится.
Хозяйка презрительно прищурила злые глаза, ее кроваво-красный ротик передернулся в недоверчивой улыбке. Она просто не допускала мысли, что ее великолепный дом — предмет общего восхищения и зависти — мог кому-либо не понравиться.
— Что же вам здесь не нравится?
— Все не нравится, — сдержанно ответил Антон. — Все. И этот дворец, купленный на последние гроши нью-йоркской бедноты. И эти люди, которые распоряжаются чужими землями. И дух ненависти к моей стране, которым пропитаны все ваши слова, мысли, желания…
— А в этом повинны вы сами, — перебила его хозяйка. — Тот, кто вызывает ненависть, достоин ненависти, кто заслуживает любви, любовь и получает.
— Ваша любовь и ненависть вдохновляются одним, мадам, — деньгами. Вы любите тех, кто помогает вам иметь больше денег, и ненавидите всех, кто посягает на ваши доходы.
— Неправда! — зло прошептала хозяйка. — Неправда! Только люди, у которых нет души, измеряют все деньгами. Черствые материалисты не способны понять, что другие могут вдохновляться идеями, рожденными душой и сердцем.
— Какие же идеи заставляют вас ненавидеть нашу страну?
— Вы безбожники! — проговорила хозяйка приглушенно, приложив тонкую и узкую ладонь к своему рту. — Вы атеисты. Вы навязали безверие своей стране и пытаетесь распространить его по всему миру.
— Дорогая мамочка! — патетически воскликнул Шоу. — Вы с одинаковой страстью ненавидите и французов, а ведь они христиане, а не безбожники-атеисты.
— Не называй меня мамочкой! — с трудом сдерживаясь, взвизгнула хозяйка. — И неправда, что я ненавижу французов, хотя их нельзя считать, как и всех католиков, настоящими христианами.
Гости, догадавшись, что между хозяйкой и сыном разыгрывается обычная сцена, и повернувшись к ним спиной, сделали вид, что всецело заняты своей беседой. Лишь Лугов-Аргус бросал на Антона вопросительно-тревожные взгляды, будто спрашивал: что у них там происходит? Не нужна ли помощь? Антон не нуждался в помощи. Возмущенный тем, что услышал здесь, он решил выложить хозяйке Кливдена свое мнение.
— Вы ненавидите нас, мадам, не потому, что мы безбожники, — заговорил Антон, намеренно повысив голос. — В любимой вами Германии тоже много людей, которые не верят в бога, и все же вы пускаете слезу, когда говорите о несчастных немцах, страдающих якобы оттого, что злые чехи не позволяют им соединиться в едином рейхе под властью вашего любимчика Гитлера. Вы ненавидите нас потому, что англичане, не имеющие не только собственных домов в Нью-Йорке, но и своей крыши над головой, здесь, в Англии, хотят последовать и непременно последуют нашему примеру и отнимут у вас этот великолепный дворец, банки, газеты, которыми вы незаконно завладели благодаря богатству, нажитому или награбленному в Америке, в Индии, в Африке, на Ближнем Востоке. Не идеи, не побуждения души и сердца вдохновляют вас в этой ненависти, а страх, самый обыкновенный страх перед своим неизбежным будущим. И любовью к Гитлеру вы воспылали лишь потому, что надеетесь с его помощью помешать приходу этого будущего.
— Да вы просто грубиян! — выкрикнула вдруг хозяйка и, поспешно прикрыв рот узкой ладонью, прошептала: — Заносчивый грубиян!
— Русские в таких случаях говорят: «Правда глаза колет», — с усмешкой проговорил Антон.
— Вы наглец! — пробормотала хозяйка из-под пальцев. — Отвратительный наглец!
Шоу рассмеялся.
— Дорогая мамочка, не гость грубиян, а вы, вы, моя мамочка… Гость сказал только то, что все говорят о вас за глаза. В глаза вам сказать не осмеливаются, хотя и думают точно так же. Напрасно вы обозвали его грубияном и наглецом, он верно сказал, что вас ожидает.
— Замолчи! Сейчас же замолчи! Ты такой же грубиян и наглец!
— Яблоко от яблони недалеко падает, моя дорогая мамочка, — продолжая смеяться, проговорил Шоу.
— Уолдорф! — закричала хозяйка, повернувшись к мужу. В ее голосе послышались трагические нотки. — Поди сюда, Уолдорф!
Хозяин, насупившись и собрав морщины на середине большого лба, поспешил к ним. Шоу ждал его, широко расставив ноги, будто готовился к драке, хотя на его лице блуждала довольная пьяная улыбка: он радовался тому, что удалось досадить матери.
— Что здесь происходит, моя дорогая? — спросил хозяин тихо, явно не желая делать семейную ссору достоянием всех гостей.
Хозяйка беспомощно оперлась на него и ослабевшей рукой показала на Антона.
— Скажи гостю, чтобы он ушел, Уолдорф, — едва слышно проговорила она. — Он грубиян.
— Нехорошо, дорогая мамочка, — с веселой ухмылкой вмешался Шоу. — Гость не сказал ни одного грубого слова. Это вы обругали его грубияном и наглецом.
— Нэнси! — укоризненно произнес хозяин. — Как можно? Я же сам привел его сюда, и он наш гость.
— Ты никогда не умел выбирать ни гостей, ни друзей.
— Нэнси!
— Ты его привел, ты и уведи!
— Нэнси!
— Сейчас же скажи Бэкстону, чтобы он проводил гостя до двери.
Хозяин опустил толстые плечи, подозвал слугу, стоявшего у двери, и приказал проводить гостя к выходу. Проходя мимо Лугова-Аргуса, Антон тихо сказал, что его выставляют из дома. Тот удивленно взглянул на Антона, потом на хозяина, говорившего что-то Шоу, и так же тихо посоветовал:
— Ждите меня у машины, я скоро буду…
Удаляясь по аллее, Антон несколько раз оглянулся на дворец, ругая себя за то, что позволил Лугову-Аргусу привезти в Кливден, а старому Астору заманить в дом.
Лугов-Аргус догнал его у машины.
— Что у вас там произошло? — спросил он, включая мотор. — Хозяйка так разозлилась, что даже говорить не могла, и старик увел ее из зала, чтобы помешать ей устроить открытый скандал сыну.
— Никогда не встречал более странных отношений между сыном и матерью, — сказал Антон, уклоняясь от ответа: даже воспоминание о «перепалке шепотом» ему было неприятно. — Кажется, они не терпят друг друга.
— Они ненавидят друг друга, — уточнил Лугов-Аргус. — Давно и страстно ненавидят.
— А зачем живут вместе? Он, видимо, нищий и зависит от нее, но она-то могла бы отправить его в Америку или даже просто выставить за дверь.
Лугов-Аргус посигналил привратнику, чтобы тот открыл ворота, и, остановив машину, повернулся к Антону.
— Леди Астор — артистка в жизни, она давно разыгрывает роль страдалицы, — сказал он, презрительно скривив губы. — Она держит сына при себе, чтобы иметь возможность жаловаться, какой «тяжелый крест» она несет. Как старик стремится прослыть умником и великим политиком, так и ей хочется, чтобы ее считали любвеобильной матерью и великой страдалицей, а не вздорной и тщеславной грешницей, какой она была всю жизнь.
Антон засмеялся.
— Оригинальная семейка!
— Оригинальнее найти трудно, — согласился Лугов-Аргус, выводя «ягуар» на лондонскую дорогу.
Глава двадцать четвертая
В отеле портье, подавая Антону ключ от комнаты, сказал:
— Вас ждут, мистер Карзанов. — Он кивнул в сторону бара.
Рассчитанный на обитателей отеля, хотя в него забредали любители выпить с улицы, бар располагался между конторкой регистратора и лифтами. Помимо стойки бармена, у задней стены были расставлены низкие столики с полукруглыми диванчиками и креслами, обитыми красной искусственной кожей. Перед ужином и после него в баре было всегда людно и шумно, но в этот послеполуденный час лишь несколько человек торчали у самой стойки, взобравшись на высокие стулья без спинок, да в дальнем углу одиноко сидел за столиком Хью Хэмпсон. Его темные волосы были тщательно расчесаны на пробор, полосатый галстук идеально завязан и выутюженный костюм застегнут на все пуговицы, словно он явился не в бар, а на прием к знатному и строгому вельможе.
— Добрый день, Хью! — сказал Антон, опускаясь в кресло напротив.
Хэмпсон вздрогнул, поднял голову и улыбнулся.
