Юрий Жуков - Сталин: тайны власти.
Своеобразным подведением первых итогов обмена мнениями о возможности и путях достижения разрядки стало выступление Черчилля в палате общин 11 мая. В отличие от Эйзенхауэра, премьер Великобритании избегал пропагандистской риторики, выдвижения явно неприемлемых для СССР требований. В то же время он сразу же обозначил рамки и темы возможных переговоров — главным сделал заключение мира в Корее, оговорив при этом, что «в данный момент я был бы весьма доволен даже перемирием или прекращением огня». На столь же реалистических позициях он остался и при оценке перспектив решения европейских проблем.
«Каким бы сильным ни было наше желание достигнуть дружественного урегулирования с Советской Россией, — твердо заявил Черчилль, — или даже лучшего модус вивенди, мы никоим образом не намерены отказаться от выполнения обязательств, которые мы взяли на себя по отношению к Западной Германии». Но вместе с тем он продемонстрировал возможность компромисса даже и тут: «Я не верю, что серьезнейшая проблема совмещения безопасности России со свободой и безопасностью Западной Европы неразрешима».
Столь же прагматично подошел британский премьер и к самому поиску сближения с СССР. «Было бы ошибкой, — признал он, — пытаться сделать слишком подробные наметки и ожидать, что серьезные кардинальные вопросы, разобщающие коммунистическую и некоммунистическую части мира, могут быть урегулированы одним махом, при помощи одного всеобъемлющего мира… Не следует пренебрегать решением отдельных проблем по частям… Я очень хочу, — добавил Черчилль, — чтобы ничто в изложении внешней политики держав НАТО не помешало и не лишило силы то, что, быть может, является глубоким изменением чувств русских. Мы все желаем, чтобы русский народ занял подобающее ему видное место в международных делах, не испытывая тревоги насчет своей безопасности». И как первый практический шаг для достижения общих целей он предложил созвать «без долгих отлагательств» «конференцию в самых высших сферах между ведущими державами»[18].
Несколько дней спустя столь неожиданное, но вместе с тем и многообещающее предложение Черчилля поддержали во Франции — в комиссии по иностранным делам Национального собрания.
Первая же реакция США последовала значительно позже, 21 мая. Эйзенхауэр, не без основания опасаясь усиления «бунта Европы» — сопротивления некоторых стран-участниц НАТО американскому плану вооружения ФРГ, высказал мнение, что в подобном вопросе торопиться нельзя. А для начала следует провести совещание лидеров лишь трех, западных держав, чтобы согласовать их позиции перед грядущей конференцией с советским руководителем.
Теперь становилось очевидным: несмотря ни на что, призыв СССР к переговорам, впервые — в декабре 1952 года — изложенный в воззвании и обращении Венского конгресса народов в защиту мира[19], медленно, но все же находил понимание и отклик. И его общая формулировка, позднее дословно повторенная Маленковым — «нет таких разногласий между государствами, которые не могли бы быть решены путем переговоров», и конкретные предложения — о прекращении войны в Корее, о встрече лидеров пяти великих держав, включая КНР. Потому-то, даже после весьма сдержанного заявления Эйзенхауэра, в «Правде» 24 мая была опубликована очередная обширная, на всю первую полосу, лишь по форме редакционная статья «К современному международному положению». Откровенно выражая взгляд Кремля, она по смыслу сводилась к одной четкой фразе: «Советский Союз всегда готов с полной серьезностью и добросовестностью рассмотреть любые предложения, направленные на обеспечение мира и возможно более широких экономических и культурных связей между государствами».
Это был однозначный ответ и на выступления Черчилля и Эйзенхауэра, и на любые решения трех лидеров, которым еще только предстояло собраться — в декабре на Бермудских островах.
Тем временем без какого-либо промедления решался самый острый, самый болезненный для мирового сообщества вопрос — корейский. Еще 26 апреля в Паньмыньчжоне возобновились переговоры. Спустя всего месяц удалось максимально сблизить позиции обеих сторон, а потому уже 8 июня подписать соглашение об обмене военнопленными и 27 июля — о перемирии.
Не дожидаясь саммита, советское руководство начало форсировать разрешение и второй, столь же важной международной проблемы — германской. Ни в малейшей степени не отступая от изначальной позиции — создать единую, демократическую, вооруженную, но нейтральную Германию, из которой тотчас после подписания мирного договора будут выведены все оккупационные войска, — оно начало кардинально менять форму присутствия там СССР. 29 мая ликвидировало Советскую контрольную комиссию, а главнокомандующего избавили от необходимости заниматься гражданскими делами. Эти вопросы передали в ведение B.C. Семенова, должность которого отныне стала называться не политический советник СКК, а верховный комиссар. Чуть позже, 5 июня, аналогичные меры провели и в Австрии, где, правда, спустя всего неделю И.И. Ильичева, верховного комиссара, возвели в ранг посла[20]. Наконец, 26 июня СССР официально объявил о досрочном освобождении и возвращении на родину немецких военнопленных[21].
По мере проведения в жизнь новой внешнеполитической доктрины Молотов чувствовал себя все более уверенно и потому в середине апреля начал восстанавливать свои позиции в МИДе. Немалую роль в этом сыграл отъезд Вышинского в Нью-Йорк, где он должен был представлять СССР в ООН, — главного соперника не приходилось больше опасаться. За две недели Вячеславу Михайловичу удалось добиться многого: отправки Малика послом в Лондон, утверждения возвращенного в Москву Громыко первым заместителем министра, а так и не уехавшего в Пекин В.В. Кузнецова — вторым, избавления от ставшего вдруг ненужным В.Н. Павлова, бывшего переводчика Сталина, которого «спихнул» главным редактором издательства на иностранных языках. Посол в Париже А.П. Павлов был заменен на С.А. Виноградова, побывавшего вместе с Молотовым в опале, на ключевые посты в МИДе заведующими отделами назначены хорошо знакомые ему по совместной работе А.А. Соболев (страны Америки), Н.Т. Федоренко (страны Дальнего Востока), Г.М. Пушкин (сначала страны Среднего и Ближнего Востока, а вскоре — третий европейский отдел), Г.Т. Зайцев (страны Среднего и Ближнего Востока)[22].
Тем временем начали происходить, все настойчивее заявляя о себе, серьезные сдвиги в идеологии.
С 6 марта 1953 г. большинство материалов отечественных средств массовой информации в той или иной степени посвящались Сталину, сообщали о состоянии его здоровья, потом о смерти. И о его величайшем значении в жизни СССР, советского народа, прогрессивного человечества, всего мира. Искренние слова любви к Сталину находили руководители коммунистических и рабочих партий — Берут и Готвальд, Ракоши и Грозу, Мао и Ким. Проникновенно писали о покойном вожде Эренбург и Твардовский, Фадеев и Симонов, многие, многие другие.
В те же дни все кинотеатры страны чуть ли не непрерывно демонстрировали хронику, свидетельствовавшую о всеобщей скорби, показывали многотысячные колонны людей, шедших к Дому Союзов, чтобы отдать последний долг Сталину, митинги, состоявшиеся в момент похорон во всех городах и селах страны, всякий раз запечатлевая неподдельное горе, слезы на глазах…
И вдруг, как по мановению волшебной палочки, все изменилось: с 19 марта ни газеты, ни журналы больше не писали о Сталине. Контраст оказался столь сильным, что в адрес ЦК пошел поток писем студентов и рабочих, пенсионеров и военнослужащих, коммунистов и беспартийных, требовавших объяснить им странную метаморфозу, развеять их недоумение, даже обиду. Но ЦК молчало, вернее, продолжало тихо, но активно действовать, отнюдь не разглашая своих мотивов и целей, скрывая их даже от партократии, оказавшейся в полной растерянности и вынужденной лишь догадываться — куда повеял ветер.
Одним из первых ощутил изменение ситуации А.Н. Шелепин — лидер комсомола, а в будущем — глава КГБ. Торопясь «отметиться», он 26 марта предложил Президиуму ЦК партии переименовать возглавляемый им Союз молодежи: Ленинский — в Ленинско-сталинский, ВЛКСМ — в ВЛСКСМ. А заодно и «Комсомольскую правду», назвав ее «Сталинской сменой»[23]. Но ответа на свою записку Шелепин не получил, а потому, скорее всего, и понял, что замена Н.А. Михайлова на посту секретаря ЦК по идеологии П.Н. Поспеловым далеко не формальная акция.
Четыре дня спустя с той же проблемой столкнулся руководитель ТАСС с 1944 г. Н.Г. Пальгунов. Он направил на утверждение Поспелову материал, который предполагалось разослать для публикации во всех газетах страны. Материал вроде бы безобидный, чисто «календарного» характера, посвященный 50-летаю создания Сталиным Кавказского союза РСДРП. На следующий день получил странный ответ — распространение данной статьи нежелательно[24].
