Андрей Громыко - Памятное. Книга вторая
— Я очень устал. Видимо, этим и объясняется тот факт, что в присутствии нескольких сот человек я допустил резкость в отношении переводчика.
И добавил:
— Мне очень неловко.
А случилось вот что. Национальный совет американо-советской дружбы в одном из больших отелей города дал в честь гостей обед. На него пригласили и меня. За столом экспромтом выступил Эренбург. Его речь, естественно, переводилась на английский язык. Переводчик — американец — очень старался, но в один из моментов допустил некоторую неточность. Заметили ее американцы, знавшие русский язык, и, конечно, мы — советские люди. Эренбург, когда ему об этом сказали, выразил недовольство и сделал переводчику «реприманд».
Во время той заключительной на американской земле встречи с Эренбургом я заметил:
— Да, возможно, не стоило так делать. Переводчик ведь большой друг Советского Союза. Но ничего страшного не произошло.
Видно было, что Илья Григорьевич переживал. Я старался его, как мог, успокоить.
Еще одно примечательное мероприятие организовали американцы. 29 мая 1946 года в крупнейшем зале Нью-Йорка — Мэдисон сквер гарден состоялся митинг в честь советских гостей. Председательствовал на нем председатель Национального совета американо-советской дружбы Корлисс Ламонт, а выступали я, как посол, Эренбург, Симонов и Галактионов — пишу в той последовательности, в которой нам предоставляли слово. Митинг прошел с огромным успехом.
Должен определенно сказать, что поездка Эренбурга, Симонова и Галактионова по США оставила у американцев самое хорошее впечатление. После их отъезда нам говорили:
— Почаще бы Москва посылала для встреч с американцами таких людей.
Не берусь судить о достоинствах и недостатках художественных произведений Ильи Эренбурга. Правда, с одним из них в то время я ознакомился с большим интересом. Через советское посольство в Вашингтоне пересылали из Москвы его рукопись романа «Падение Парижа» для издания в США. Вот этот отпечатанный на машинке текст мне и довелось прочитать.
Выдающийся артист
Несколько раз в жизни я общался с народным артистом СССР Николаем Константиновичем Черкасовым, выдающимся и талантливым актером. Эти встречи создали в моем представлении образ умного, одаренного, обаятельного человека театральной сцены.
Принято утверждать, что если артист обладает определенными профессиональными чертами и навыками, то он может сыграть любую роль: и героя-любовника, и простоватого дворника, а если предложат, то и самого Эйнштейна. Я не убежден, что такая точка зрения правильна. Недаром в мире театра имеется такое понятие, как амплуа.
Так вот с точки зрения амплуа Черкасова можно считать прежде всего актером героических ролей. Можно вспомнить его роли в кино — Ивана Грозного, Александра Невского, профессора Полежаева. В театре, а он работал в Ленинградском театре драмы имени А. С. Пушкина, советской сценической классикой стала сыгранная им роль Петра в пьесе, поставленной по роману А. Н. Толстого «Петр Первый».
Когда артист исполняет роль крупного ученого и сам при этом обладает незаурядным умом, мне кажется, ему легче работать и на сцене театра и в кино. Конкретные его действия, умение держаться, говорить помогают зрителю составить более полное представление об исполнителе. Много раз мне приходилось слышать и читать о тех ярких впечатлениях, которые зритель выносил от игры Черкасова.
Впервые я встретил его на чехословацком курорте Карловы Вары. Передо мной, казалось, стоял русский богатырь из былины. Он и в самом деле был высокого роста, человеком, о котором говорят — «плотный». Таким телосложением художники обычно наделяют изображаемых ими русских витязей, вставших на защиту родной земли. Это впечатление усиливал и его голос — приятный бас. Природа, видимо, долго выбирала, какой голос ему подарить. И, на мой взгляд, остановилась на самом подходящем тембре — густом и сочном.
Запомнились его богатая эрудиция и умение доходчиво излагать свои мысли. Он называл много книг, которые читал. Чтение он любил, и не только потому, что оно ему помогало как актеру, просто ощущал настоящую потребность в общении с книгой, как с другом.
Я с увлечением слушал его рассуждения о призвании искусства.
— Главное для деятелей искусства, — говорил Черкасов, — какой бы ранг они ни имели, это делать людям добро, возвышать душу людей, презирать пролитие крови невинного человека с целью грабежа и насилия.
Неотъемлемую часть его философии составляла любовь к Родине и защита Отечества. По всему чувствовалось, что этот выдающийся артист в своих творческих поисках много передумал, осмысливая все происходящее и в театре, и вне театра. Именно такой путь в искусстве принес ему авторитет и славу.
Он избегал давать собственные оценки другим хорошо известным деятелям советского театра — режиссерам, артистам, драматургам. Не ставил себя в положение критика. А такое отношение к собратьям по искусству свойственно далеко не каждому артисту.
Бывал он в гостях и у нас дома в Москве. Во время бесед мы говорили, конечно, больше об искусстве. Он без затруднений переходил от одной темы к другой, но обычно не в ущерб сути вопроса. Его начитанность и глубина познаний всегда легко выявлялись сами по себе.
Интересовался он и международными делами. Общее впечатление от разговоров с ним на темы внешней политики создавалось такое: он — настоящий советский патриот, преданный интересам партии и страны. С ненавистью он говорил о фашистских агрессорах и о том тяжелом времени, через которое прошли страна и народ в войну.
Таким в моей памяти и остался выдающийся артист театра и кино, человек большого таланта.
Глава XIX
РАЗГАДАННЫЕ ЗАГАДКИ
На протяжении работы в Москве неразгаданными для меня, равно как и для миллионов людей, в течение многих лет оставались две загадки — Берия и Вышинский.
О первом я больше узнавал из печати. Слышал о его огромном влиянии на Сталина. Видел его, когда оказывался на заседании Политбюро или на каком-нибудь более широком собрании.
И все же бывали эпизоды, на основании которых складывалось свое впечатление о нем, отличное от того, что создавалось газетами.
Как-то после смерти Сталина на одном из заседаний обсуждался вопрос о ГДР. Притом обсуждался активно. Происходило все это в тот «промежуточный период», когда действовал Президиум ЦК КПСС в составе десяти членов. Генерального секретаря ЦК КПСС тогда еще фактически не избрали, а на заседаниях председательствовал Маленков. Такая обстановка сохранялась в руководстве партии с марта по сентябрь 1953 года.
Маленков вел заседание, а оно проходило не в кабинете Сталина, как бывало при нем, а в другом зале Кремля. Рядом с председательствующим находились Молотов и Берия. Дальше по обе стороны стола — Каганович, Микоян, Булганин. Присутствовали здесь также Вышинский и я, — нас вызвали специально для обсуждения вопроса о ГДР.
Маленков заявил:
— Так или иначе, но вопрос о ГДР должен быть рассмотрен, поскольку он выдвигается на первый план в наших делах с державами Запада.
Все согласились, что действительно назревает серьезное обсуждение этого вопроса. Видимо, эта дискуссия считалась сугубо предварительной и проводившейся всего лишь для обмена мнениями.
Большинство присутствовавших членов Политбюро высказалось, и притом довольно четко, в поддержку ГДР. Однако диссонансом прозвучало выступление Берии. А произошло это следующим образом.
Маленков заявил:
— По вопросу о ГДР нам с Западом еще предстоит серьезная политическая схватка, и к ней надо готовиться основательно.
После него еще более определенно говорил Молотов:
— Германскую Демократическую Республику необходимо защитить, отстоять. Итоги войны нас к этому обязывают.
Он высказывался категорично. Тут вдруг я услышал голос Берии:
— ГДР? Да что, собственно говоря, означает ГДР? Это же фактически не государство. Хотя мы ее называем Германская Демократическая Республика.
Сказал он это в адрес социалистической страны в пренебрежительном тоне и с обычной для него гримасой. Всех присутствовавших поразили такая грубость и политическая неприемлемость позиции.
С ним это не раз случалось, и знавшие, бывало, наблюдали такую его манеру: не имевший отношения к делам международным, он безапелляционно и с апломбом высказывался по важнейшим внешнеполитическим проблемам.
Первым отповедь говорившему дал Молотов:
— Я выступаю решительно против такого отношения к дружественной нам стране. ГДР имеет право на существование как независимое государство. ФРГ и ГДР в одинаковом положении.
Сказал он все это весьма твердо, энергично, а затем кратко развил свои тезисы.
