Владимир Мальсагов - Русская мафия — ФСБ
В одном-двух проходах заваривали опиум «черняшку», а кто-то делал себе инъекции морфием, омнопоном или даже героином, или мог растворить «децил» кокаина в растворе героина и ввести себе «золотой марафет». Но эту возможность имели единицы избранных, и делалось это где-нибудь в укромном, уединенном месте, так называемой «бендеге». Такая и самая лучшая «бендега» в зоне была у Хана и его близких, где мы часто проводили время в беседах на разные темы, слушая магнитофон и смотря телевизор, что категорически были тогда запрещены.
Как-то раз Хан пришел ко мне на «больничку» сразу после очередного посещения его гостями с Лубянки, — и об этом я расскажу, предварительно дав описание нашей больницы.
Глава 8. Помощь умирающим
У меня была очаговая форма ТБЦ, я лежал сначала в туботделении, состоявшем из четырех палат. В нашей — находились сеточные кровати, что, в отличие от шконок, придавало ощущение некоего сервиса. В других палатах были и двухъярусные шконки, на которых лежали больные с легкой формой туберкулеза, так называемой очаговой, как у меня, но были и с фиброзно-кавернозной, — они выплевали уже все легкие с кровью и дышали одной четвертью оставшегося легкого.
Эти больные еле ходили, если вообще могли вставать на уколы, и двигались с помощью других заключенных. Их преследовали одышка и высокая температура, а от постоянного стрептомицина и прочих антибиотиков — выделение пота, пахнувшего медикаментами.
Как правило, все эти больные отличались нервозным характером при анемии, а так как медсестры, всю жизнь отработавшие в зоновской системе, часто с больными грубы, обращаются с ними, как с животными, и именно эта больница после Отечественной войны была лагерем для немецких военнопленных, — то если на глазах одной из таких медсестер, по прозвищу Эльза Кох, умирал заключенный из опущенных, то, сделав в уже почти охладевшее тело прямой укол адреналина в сердце и махнув рукой, она говорила: «А, соли обожрался, вот почки отказали — и сдох».
Если же это был авторитет — то говорила, что он умер от передозировки наркотиков.
Покойных списывали без разбирательств и вскрытий. Еще две тубпалаты, с железными дверьми и закрывающиеся на задвижки с замком, были боксами, куда сносили доходяг, умирающих тубиков. — Нет чтобы актировать.
Но иначе было с богатыми. Как и везде в тюрьмах СССР, в больничке все продавалось и покупалось. Врачи долго пытались вымогать деньги у богатых родных, и кое-кому, как, к примеру, Ибрагиму Сусаеву, составили акт, что будто бы человек умрет буквально сразу за зоной, не проживя и нескольких часов, — и отдавали на руки близким. А на воле такой больной мог прожить еще долго.
При актировании составлялся акт, что не только от легких почти ничего не осталось, но и другие жизненно важные органы вышли из строя, как правило три: легкие, печень и почки.
Было бы понятно, если б речь шла о гитлеровских или сталинских лагерях, историю которых мы знаем. — Но точно такие живые скелеты лежали в этих вот боксах в эпоху развитого социализма при правлении Андропова. Лежат они и сейчас.
В эти палаты невозможно было зайти из-за трупного запаха гниющих живьем заключенных, часто не совершивших вообще никаких преступлений, и, даже если бы их актировали, то они бы при всем желании не могли ничего совершить, а умерли бы на руках своих близких. Так стоят у меня перед глазами Бакар (из Шалинского района), Саваж и другие ребята лет по двадцать с небольшим, которые там и погибли.
Мы приносили им еду, доставая даже черную икру, мед с орехами — самое питательное и дефицитное, в том числе и на воле, но ребята есть не могли. Не брали и сигареты, так как курить уже были не в состоянии, — а только насвай, загубной табак. Около шконок у каждого была плевательница, как правило литровая банка, куда они сплевывали мокроту с кровью, и где плавали ошметки легких.
Вот на этом-то туботделении я приплатил врачу-фтизиатру и взяточнику Фирсову, и он перевел меня в четвертую палату к соматическим больным, устроенную нашими как «общаковую». Там стоял запрещенный маленький телевизор, радиоприемники, мы слушали музыку, и оттуда поступавший с зоны «общак» распределялся по всем палатам.
Вот сюда в тот раз Хан пришел меня навестить.
«Парижские тайны» Алдов.…Поговорив с лежащими в палате и пожелав всем выздоровления, скорейшей свободы, он позвал меня в зону — спокойно посидеть, пообщаться, слушая музыку, в их «бендеге». Зоновское начальство, конечно, знало о ее существовании, но имело с нее «откупные» и закрывало глаза. Младший же ментовской состав нырять туда остерегался, чтобы не нарваться на неприятности. Обычно прапорщики войскового наряда клянчили четвертной на бутылку, — не более. Для начальства МВД ЧИАССР и для московских комиссий «пещера Али- Бабы» была не известной, и скрывала всю зоновскую подноготную.
Надо заметить, что «бендега» была знатная и могла бы послужить отличной натурой для снятия очередных «Парижских тайн». Зайдя в зоновскую библиотеку, ни за что было не догадаться, что, помимо стоящего тут библиотекарского стола с картотекой, в окружении книжных стеллажей от пола до потолка, может оказаться еще одно помещение, — но именно так и было. На крышке стола библиотекаря, поставленного тут для видимости работы и для надежности, с внутренней стороны стола была еле заметная кнопка электрического замка. Щелчок — и стеллажная стенка за спиной библиотекаря откатывалась на железных роликах в сторону, открывая потайную комнату метра 4 шириной и 8 длиной, заставленную диванами, креслами, покрытыми импортными гобеленами. Стоял стереофонический магнитофон «Ростов» — новинка советского производства того времени, и какой-то цветной телевизор. А надо заметить, что в то время эти вещи были в зонах строго запрещены в частном пользовании и должны были находиться в специальной культмассовой секции под надзором администрации.
На стенах «бендеги» висели плакаты с видами популярных рок-групп, Брюса Ли и лицами известных спортсменов, а отдельно — несколько фоток разных девиц. На мой вопрос — «А это что, тоже из мира кино?» — Хан ухмыльнулся и ответил: «Да, они такое кино показывают!.. Но только за баксы. Путаны московские это». «Кто?» — переспросил я, не зная тогда «научного» названия проституток. И Хан, весело рассмеявшись, начал объяснять мне род их деятельности, поясняя, что ему приходилось следить за их безопасностью, так как они в московских «крутых» гостиницах («Метрополе», «Национале», «Интуристе», возле которого был «угол» путан, охотившихся за иностранцами) передавали ему заработанную валюту, которой Хан частично делился с гбшниками, и подкидывали «наколки» на воздушных пассажиров, то есть «упакованных» богатых клиентов.
Комната вся искрилась и переливалась лучами свето-музыкальной установки, вмонтированной в мебельный шкафчик. А венчал интерьер — стерилизатор с кипящими шприцами, стоящий открыто, как в процедурной.
В тот период, и довольно долгий, в зону поступал героин уже в растворе, разлитый и упакованный в пузырьки из-под пенициллина, — и им-то подогревал меня Хан в тот день. Всего нас было пятеро, и один, сам вызвавшийся по этому поводу, набирал, проворно отмеряя героин набитой рукой, шприцы и делал инъекции, отлично попадая в вену.
Уколовшись, разлили кофе «Пеле», в то время дефицитный и на свободе, и разложили на столе хорошие шоколадные конфеты с печеньем и пряниками. Двое уселись играть в нарды, а мы повели разговор о том о сем, неизменно вспоминая волю и с нею связанное. Тогда-то Хан, упомянув навещавших его сегодня гбшников, повел разговор в том направлении, что мол гэбня — это не менты, и их не интересуют наши криминальные дела. А что всякий зэк советскую власть хает — так об этом знает любой дурак, и никому не интересно.
Весь этот разговор был затеян с целью устранить среди нас и всех зэков подозрительность и навести туман на истинную причину визитов. Ведь этот случай был сам по себе из ряда вон выходящим, и я ни до, ни после не только не видел подобного, но никогда и не слышал, чтобы в зону к кому-то ежемесячно приезжали именно с Лубянки, проводя инструктаж!
Обо всем этом должны помнить Пахрутдин из Чечен-Аула, Майрбек Умаев из Серноводска, Алихан из Урус-Мартана и жившие вместе с ним в «бендеге» при зоновском ПТУ Казбек «Золотой» из поселка Калинина (правая рука Лабазанова, вовремя понявший его суть и уехавший в Иркутск, где был в большом авторитете, и где должна была произойти его коронация в «воры в законе», но Казбек был убит в перестрелке с азербайджанцами) и широко известный в Чечне «Махно» — Мамихан Мальсагов, теперь проживающий в Турции и имеющий там одно из самых крупных домовладений, яхту и прочее… Можно назвать и других оставшихся в живых очевидцев, прошедших с нами зону Алды.
